Суеверные китайцы цифру «четыре» не любят, даже в телефонных номерах. А у меня в номере целых четыре «четверки». «Сы сы». Хуже некуда», — сказал мне один знакомый из местных. Предупредил: некоторые особо впечатлительные китайцы могут отказаться вносить мой номер в записную книжку, от греха подальше.
Сычуань.
Больше года прошло, а название по-прежнему пугает меня.
Бессильный ужас, тоска, безнадежность. Сычуань — сама Смерть.
Лезу за ворот футболки. Целую теплый, согретый моим телом нефрит.
— Прости меня... Девочка моя...
Лаовай с бутылкой в руках, в замызганной и растянутой футболке, разговаривающий со столбом посреди ночи, не может не привлечь внимания.
За спиной возникает патрульная машина.
— У меня все хорошо, — уверенно вру я полицейскому. — У меня все хорошо.
— Далеко живете? — спрашивает водитель.
— Там, — поднимаю руку с бутылкой, — за стадионом.
— Подвезти?
— Куда?
— Домой, — терпеливо объясняет полицейский.
Смотрю в замешательстве.
— Я лучше сам. На автопилоте, как самолет!
Для наглядности расставляю руки в стороны.
В правой по-прежнему зажата бутылка.
Слово «самолет» почему-то забавляет полицейских. Я даже начинаю подозревать, что они в курсе моих ночных похождений.
Машина легко трогается с места и исчезает за перекрестком.
Я прикасаюсь пальцами к надписи «Сычуань».
Едва не теряю равновесия, хватаюсь за указатель.
Осторожно допиваю остатки китайского «бренди», ставлю бутылку возле столба...
Иду по проезжей части, высматривая впереди ориентир — красные огоньки высотки, она неподалеку от кампуса. Оборачиваюсь: кажется, будто кто-то крадется за мною. Никого, только шмыгает в сливное отверстие крыса.
Вскоре вижу огни. Воспаленными глазами они смотрят на меня с ночного неба и мигают.
Потом обнаруживаю себя сидящим на узком парапете возле реки. Дрожат огоньки редких фонарей на полоске воды.
В моей руке пластиковая фляжка с вином.
После каждого глотка приходится сплевывать — так вяжет рот это пойло.
Под ногами рассыпаны сигареты.
Несколько смятых банок пива на земле.
Наверное, я заходил в магазин.
Метрах в десяти от меня огромная ива с подрезанными, не достающими до земли ветвями. Под ивой — стоянка велосипедов.
Тянет предутренним ветерком. Листья ивы заметно шевелятся.
Дерево сурово разглядывает меня.
Мне становится жутко.
— Чего тебе надо? — взмахиваю рукой, и в сторону ивы из фляжки дугой вылетает черный винный язык, с влажным шорохом плюхаясь на асфальт.
— Хо-о-о-очешшшь у-у-у-е-е-еха-а-ать?..— растягивая слова, спрашивает ива. — Нуууу... попро-о-о-о-бу-у-уй... Эх-ха-ха-ха-ха!
Глухой смех вылетает из ветвей, жалящим злым роем летит мне в лицо.
Я роняю бутылку.
Трясу головой.
Бью ладонями по лицу.
Сую руку в карман и вытаскиваю холодный осклизлый ком.
Протухшее мясо.
Вдруг понимаю — это сердце.
Мое сердце.
— Т-ы-ы-ы у меня-я-а-а допры-ыга-аешься-я-а-а... ужшш пове-е-е-ерь...
Ива размахивает хоботом. Таращит на меня круглый желтый глаз, единственный, как у циклопа. Длинная шерсть колышется на ветру. Мотается из стороны в сторону крутолобая голова.
Пытаюсь вскочить на ноги.
Это не дерево — успеваю понять. Это совсем не дерево.