В заключение он приказал Давыденко проверить оружие батальона в ружкомнатах и наличие патронов, закрыть оружейки, опечатать и оставить ключи у себя.
- Это же касается всех остальных начальников штабов батальонов. Начальник службы РАВ, откуда у этого мерзавца граната? Разобраться! Перевернуть все каптерки в полку! Обыскать загашники подразделений, канцелярии, и проверить подвалы! Заглянуть в каждую тумбочку, в каждый сейф! Разойдись!
Комбат Алсынбабаев был бледен как полотно. Он держался за сердце и не знал, что сказать. Наконец выдавил из себя невнятно:
- Рахимов, инструктируй замполитов. Командиры рот, идите проверяйте казармы. Мирон Михайлович, бери ключи от оружеек и ступай, проверяй оружие и боеприпасы. Пойду в медсанбат, полежу, что-то мне худо.
Старый жулик, держась за сердце, побрел, шаркая сапогами по асфальту. Он явно боялся за себя, как бы не сняли с батальона за развал дел, за чрезвычайное происшествие.
Рахимов впился взглядом в Ромашкина:
- Никита, хоть ты что-то прояснишь, какая муха укусила Шмера! Крыша поехала?! Бешеная собака цапнула за яйца?
- А я то, причем тут? Я ему что брат? Отец?
- Ты его друг!
- Шкребус с ним гораздо дружнее меня.
- Но он жил в твоей квартире! Вместе пьянствовали!
- И вовсе не жил, вещи хранил и иногда ночевал! - возразил Никита. - И не только я с ним пил, но вы тоже, и комбат, и Антонюк.
- Ну, пошел, поехал! Еще скажи, я ему гранату в руки вложил, и на спусковой крючок нажал! - возмутился Рахимов.
- А чего вы всю вину на меня взваливаете: командир полка, замполит полка, начальник штаба, вероятно, в особый отдел скоро потянут.
- Конечно! А как ты думал. Не одного тебя! Всех нас! Еще раз спрашиваю, что-то можешь прояснить?
- Нет, не могу. Я есть хочу, - хмуро ответил Никита. - Только из наряда вернулся. И голоден как пес. Все одновременно загалдели, что не ужинали и желают.
- Хорошо! Даю ровно час, и вновь прибыть на службу! - нахмурился замполит и тоже пошел домой.
Ромашкин осторожно вошел в пустую квартиру. На каждое движение старая мансарда отзывалась скрипами и шорохами. Словно живая. Никите показалось, что это духи и какие-то приведения, потусторонние силы. Может, это Шмер вернулся, вдруг приятель остался жив, и погиб вовсе не он?
- Мишка! Миха! Это ты? Есть кто в доме живой? - тихо произнес Никита.
Из темных углов послышался невнятный шепот, не понятно из какого. В ушах стоял плач и стон. Лейтенант заткнул уши, зажмурился и выскочил. Нет, это не выносимо! Не могу, больше тут, не в состоянии здесь ни есть, ни пить, спать не возможно спокойно! Ужасно! Чуть постояв на крылечке, Ромашкин осторожно шагнул обратно, достал из холодильника бутылку рома, налил в мутно - серый стакан и вновь вышел во дворик. Конечно, чего там сидеть и с ума сходить, лучше на свежем воздухе! Эх, если еще и пожрать чего вкусного, вообще легче было б.
Мимо калитки спешил домой сосед пехотинец. Этот рано лысеющий старлей махнул рукой и попытался проскочить. Не вышло.
- Стоять, сосед иди сюда! Колян, ты чего морду воротишь? А еще называется однокашник, земляк и приятель.
- Никита, извини, жена дома одна, а она беременная, седьмой месяц. Тороплюсь, сам понимаешь. В следующий раз, ладно?...
- Нет, Коля, именно сейчас. Знаешь как на душе тяжело, даже в дом зайти страшно. Сядь, и компанию составь. Вот тебе стакан, вот ром. Хороший ром! Кубинский!
Лысый несколько секунд разрывался между желанием выпить и семейным долгом, но, в конце концов, вожделение алкоголя оказалось чуточку сильнее.
Он отворил скрипучую калитку, висящую на одной петле, и почти бегом проскочил в палисадник.
- И чего ты так жену боишься? Подкаблучник!
- Э-э. Никита. Нафиг мне опять с Веркой драться. Она чуть чего в морду царапаться бросается.
- Выгони ее, отправь к маме домой на перевоспитание.
- Она тогда меня бросит.
Ну и хрен с ней (подумал Никита), стерва первейшая в городке, по крайней мере, в первой пятерке стерв, точно. Парень даже полысел на моих глазах, от такой нервной жизни, постоянно психует, нервничает. Вновь заходить в мансарду, за стаканом, не хотелось и Ромашкин сунул ему в руку свой. Идти в дом: бр-р-р.... Какие-то ужасные ощущения, будто кто-то там прячется внутри и хочет и его, Ромашкина убить.
Никита налил в стакан приятелю приблизительно на два пальца, но не от дна, а от краев, а сам взялся за бутылку.
- Ого! - воскликнул сосед. - Знатно, вот это доза!
- Ну, за упокой души, раба божьего, Михаила Шмера, хорошего парня и боевого офицера! - произнес с чувством Никита и отхлебнул из горлышка три глубоких глотка. Сосед кивнул головой и осушил свой стакан.
Разговор не клеился. Лысый закурил, а Ромашкин вдруг запел:
"А первая пуля
А первая пуля
А первая пуля, да ранила коня
Любо братцы, любо..."
Плешивый пехотинец не поддержал песню, тихохонько поднялся со скамьи и молча, бочком, бочком, выскользнул за ограду.
... Песня оборвалась и за металлической сеткой, служившей забором, послышались шаги и шевеление.
- Кто там шуршит! Выходи! - рявкнул Никита. - Не боись, не обижу!
- Я, посыльный! - услышали приятели тонкий писк солдата.
- Кто такой? Зачем пришел? - усмехнулся Ромашкин.
- Это я, Кулешов! - ответил боец. - Вас вызывают в батальон.
- Витька, доложи, кого еще вызывают? Кто посмел вызвать печалящегося?
- Начальник штаба Давыденко. Вас и Шкребуса. Давыденко сидит в оружейке и сильно ругается.
- Что именно говорит?
- Ничего, просто матерится. Сидит с автоматом на коленях, злой до безобразия!