— Костюм — ладно, главное, чтобы никто в труппе не захворал, — вздохнул Иаков. — А то обратится кто за помощью, а моих познаний в медицине явно недостаточно, чтобы сойти за настоящего врача.
— Ничего, если кого-нибудь припечет, я скажу, что перепутала и с нами едет не настоящий доктор, а ветеринар.
— Это неплохо, в том смысле, что мулы оспаривать мои познания не станут. Хуже другое: если занедужит животина, а я даже не буду знать, с какой стороны к ней подступиться.
Хмыкнув в ответ, Эйлин повернулась, сняла с головы больного круглую шляпу Иакова, протерла ему лоб влажной салфеткой.
— Спасибо, — промолвил Канацзучи, подняв на нее свои странные матовые глаза.
— Как борода? Не слишком тревожит? — спросила она. — Боюсь, я использовала для ее закрепления на месте слишком много клея, но при такой жаре иначе было нельзя. Мы не могли рисковать тем, что она отвалится и вся наша затея пойдет насмарку.
Канацзучи покачал головой, нащупал рукой «косца», лежавшего рядом с ним под длинным черным плащом, и закрыл глаза, предоставив кочкам, на которых подскакивал фургон, унести его к медитации. Рана была промыта, очищена, перевязана, признаков инфекции не наблюдалось, и сейчас ему требовался только сон. Даже дневная жара пустыни ощущалась успокаивающей. Он положился на мудрость тела, чтобы оно позаботилось обо всем остальном.
Эйлин наблюдала за японцем, пока тот не заснул, все еще пытаясь переварить все то, о чем рассказали ей он и Иаков: похищенные книги, навязчивые сны о башне в пустыне, которая, по слухам, строилась в городке, куда они направлялись. Когда он заснул, она перебралась в переднюю часть фургона и устроилась рядом с сидевшим на козлах Иаковом. Тот тряхнул вожжами и обратился к упряжке:
— Спасибо вам, славные мулы, за то, что едете прямо и позволяете мне почти вами не заниматься. Вы самые лучшие мулы на свете, у меня просто слов нет, как я вами доволен.
— Как самочувствие? — спросила Эйлин.
— Великолепно! Управляться с мулами — весьма простая процедура: натягиваешь поводья влево, они идут налево, натягиваешь направо, они идут направо, — ответил Иаков, после чего подвинулся к ней и заговорщическим тоном добавил: — Никогда раньше никому в этом не признавался, но у меня всегда было тайное желание стать ковбоем.
— Эта страшная тайна умрет вместе со мной, — заверила его Эйлин.
Иаков провел рукой по своему гладко выбритому лицу, которое без ветхозаветной растительности, каковую Эйлин старательно наклеила на Канацзучи, стало выглядеть на пятнадцать лет моложе.
— Я ношу бороду с юности. С шестнадцати лет. Это входит в религиозные требования. Нам нельзя прикасаться бритвой к коже; считается, что это слишком напоминает языческие кровопускательные обряды.
— Слава богу, что на сей раз удалось побриться, не порезавшись.
— Слава богу, что я не стал бриться, подпрыгивая в этом тряском фургоне. Представляю, какая бы у меня была физиономия.
— Зато сейчас она выглядит весьма привлекательно. Того и гляди, женщины станут гоняться за вами по всей пустыне.
— Правда? — промолвил он, помедлив, чтобы обдумать эту мысль. — Хм, наверное, это было бы более чем своеобразно. Кстати, как дела у нашего пациента?
— Отдыхает.
— Вот и хорошо. Какое приятное ощущение: чувствовать, как по коже снова гуляет ветерок. Я чувствую себя голым, как новорожденный младенец. Честно говоря, взгляни я на себя в зеркало, вряд ли узнал бы, чье это лицо.
«Твое, — подумала Эйлин. — Только твое, дорогой, славный человек».
Мулы замедлили шаг, ожидая, когда вожжи передадут им дальнейшие указания.
— О… Но! Так ведь им говорят? Но! Вперед!
Специальный поезд, на котором ехали Фрэнк Оленья Кожа и его мстители-добровольцы, добрался до Викенбурга только после заката. В связи со всяческой волокитой снарядить и отправить состав из Феникса удалось лишь через четыре драгоценных часа после того, как он обнаружил на путях кровь. Привлеченные объявлением о награде в пять тысяч долларов, добровольцы валили валом, отряд разросся до сорока человек. По мере того как они катили по Аризоне, свежие полчища новоявленных крестоносцев приставали к нему, как собачья шерсть к половой тряпке, не говоря уж о чумовой своре газетчиков. В результате такая незатейливая процедура, как опрос персонала станции Викенбург, превратилась в подобие строительства Вавилонской башни: каждый волонтер и репортер сам норовил провести собственное расследование, и Макквити, чтобы унять их раж, пришлось пальнуть в воздух из карабина.
Выяснилось, что никто на станции не видел, чтобы китаец сходил с полуденного почтового поезда, но сам состав все еще стоял на запасном пути, и, хотя кто-то и пытался ликвидировать следы бойни, Фрэнк нашел изрядное количество крови, пролитой в грузовом вагоне. Улик обнаружилось достаточно, чтобы двигаться дальше, и более чем достаточно, чтобы раззадорить эту стаю любителей-охотников за головами предпринять ночную поездку в Каньон Черепа, куда должна прибыть труппа.
По совету Макквити отряд не стал посылать телеграмму на телеграфную станцию Каньона Черепа из опасения, что местные жители захватят беглеца сами и похитят их славу. Убедить преследователей в необходимости такого шага было легче легкого. Ведь если Чоп-Чоп (прозвище, присвоенное убийце-китайцу газетчиками и быстро прижившееся) где-то под рукой, было бы глупо делиться с кем-то славой его поимки.
Итак, вдоволь попозировав перед фотокамерами, обвешавшись таким количеством оружия и боеприпасов, что нетрудно было сойти за армию Панчо Вильи,[23] волонтеры направились в единственный салун Викенбурга, для того чтобы как следует выпить. В заведении Маккини разговор зашел о том, что актеришки наверняка прячут убийцу. Они сами недалеко ушли от преступников. Всякому здравомыслящему человеку ясно, что театральному люду доверять нельзя, ведь не кто иной, как артист Джон Уилкс Бут, на памяти многих из этих самозваных служителей закона застрелил президента.[24] Актеры, все как один, — лгуны и мошенники, а бродячие актеры опасны вдвойне: если где появились, нужно запирать на замок дочерей и прятать столовое серебро. Нет чтобы принять закон… ну и так далее. Во множестве мест на Западе такие законы уже есть, указал шериф Томми Баттерфильд в своей обычной обходительной, педантичной, уклончивой манере; по прибытии актеры обязаны уведомлять местные власти о своих целях, намерениях и передвижениях. Не в Аризоне, заметьте, но во многих других местах. И за что, черт возьми, мы платим нашим выборным представителям, если не за то, чтобы они оберегали нас от такого рода рыскающих банд актеров-проходимцев… Таким образом, разговор перескочил с актеров на бездействие властей, а поскольку любителей хулить власть хватает всегда, сделался еще более пылким. Виски, которое в поезде текло тонкой струйкой, потекло как река Колорадо, и надежда на то, что отряд отправится этой ночью, рассеялась быстрее, чем угасающие сумерки.
Оленья Кожа, пребывавший в настроении отнюдь не питейном и по природе своей не принадлежавший к любителям вести пустопорожние споры, уразумел, что внутри разгорается пожар, на тушение которого уйдут часы и море виски, а потому под шумок незаметно выскользнул за дверь.
Для него уже было очевидно, что ловить преступника с этой ордой тупиц — затея бессмысленная. Они ведь так и поедут всей оравой, как на параде, распугивая всех и вся. Фрэнку это было даром не нужно, да и тащиться с ними по солнцепеку ему не улыбалось. Нет, когда речь идет о деньжатах, многие из них соображают совсем неплохо, но вот выслеживание преступников в пустыне для этих ребят даже не хобби.
Он закурил, огляделся по сторонам и вдруг понял, что в первый раз с тех пор, как отперли дверь его камеры, остался в одиночестве. На улицах ни души, весь городок чешет языком в салуне. Лошадей отряда доставили из Феникса на поезде, его чалый, свежий как утро, дожидался под седлом в конюшне, менее чем в пятидесяти ярдах от того места, где он стоял. Макквити охватило дикое возбуждение. Может быть, ему стоит рвануть в Мексику прямо сейчас?
В голове зазвучал голос Молли: «Фрэнки, приятель, пораскинь мозгами. До границы надо еще добраться и за нее тоже выбраться, а если вся эта орава пустится за тобой, то они, с их-то вооружением, понаделают в тебе больше дырок, чем в губной гармошке. Стоит ли рисковать, если можно поступить умнее: спроси себя, с какой карты лучше пойти, чтобы ход получился умным?»
Фрэнк понимал: гарантировать ему свободу может только китаец, а если этот китаец — малый явно не промах и уже оклемался, то самый верный способ поймать его — отправиться в каньон в одиночку, а не в составе это бродячего цирка уродов. Все, что ему нужно, — это один меткий выстрел. Ну а если под выстрел попадет не тот китаеза, беда невелика. Они все на одно лицо, а вопросов к покойнику ни у кого не возникнет. Лучше не придумаешь.
Фрэнк был не из тех, кто, даже приняв решение, все еще мнется да топчется. Сказано — сделано: он отправится туда нынче же ночью, пока все дрыхнут. Небо ясное, позднее появится луна; возможно, ему удастся добраться до их лагеря до того, как эти актеры поутру уберутся из Каньона Черепа.
Перед тем как отправиться в путь, он прибил к стене конюшни записку: «Уехал вперед на разведку. Встретимся завтра в Каньоне Черепа. Планы прежние. Искренне ваш, Фрэнк Оленья Кожа».
Чикаго, Иллинойс
После того как они сошли с поезда на Юнион-стейшн, майор Пепперман настоял на том, чтобы показать Дойлу и Иннесу весь Чикаго. Майор родился и вырос в этом городе, а потому раздувался от гордости за свое родное гнездо и решимости во что бы то ни стало поразить чужестранцев его чудесами и красотами. Если это ему не удастся, значит, он утратил чутье одного из выдающихся импресарио Америки.
И снова, как это свойственно американцам, основной упор он делал на масштабы. Вот универсальный магазин: тринадцать акров площади! Вот дом: пятнадцать взлетающих к небу этажей сверкающего стекла! Фабрика Ригли: самая популярная жвачка в мире, возьмите пластинку «Джуси фрут». К тому времени, когда они добрались до отеля «Палмер-хауз» — самый большой отель между Нью-Йорком и Сан-Франциско! — энтузиазм майора довел обоих братьев почти до изнеможения.
Как они договорились еще в поезде, Спаркс, Штерн и Престо поселились в гостинице поменьше неподалеку от «Палмер-хауза», а Херонскую Зогар поместили в сейф отеля. Перед тем как расстаться на станции, Спаркс и Дойл несколько раз оставались наедине, но ни тот ни другой ни словом не помянули состоявшийся прошлой ночью разговор. Дойлу было не по себе и от гнетущего содержания признаний Джека, и от того, как он сам на эти признания реагировал. Он не знал, как найти выход из этого тупика, а Джек, по-прежнему подавленный стыдом, старался не встречаться с ним взглядом.
В течение дня, пока Дойлы исполняли свои обязательства в связи с турне Артура, остальные трое нанесли визит в синагогу ребе Исаака Авраама Брахмана, результаты которого сообщили братьям в тот же вечер перед камином в апартаментах отеля. Правда, рассказывали Лайонел и Престо. Джек сидел в стороне и, не будучи расположен к разговору, помалкивал.
Ребе Брахман больше не получал вестей от Штерна, а поведение Иакова во время его визита не позволяло прийти к каким-либо заключениям относительно его возможного местопребывания. Он был бодр, весел, слегка рассеян и более озабочен абстрактными вопросами, чем житейскими проблемами, — то есть оставался самим собой. Конечно, как и всех ученых, его весьма обеспокоила кража Тикуней Зогар, по каковому поводу Брахман не смог сообщить ему ничего утешительного. Об этом деле было сообщено в полицию, которая, может быть, и исполняла свои обязанности, но вряд ли там способны были понять истинную ценность утраты. Вот если бы увели лошадь или утащили старинные часы с кукушкой, тут все было бы ясно, но значимость какого-то там религиозного манускрипта, да к тому же нехристианского, похоже, была недоступна их пониманию.
Факты были скудными. Книга просто исчезла, скорее всего ночью. Брахман работал с ней вечером, запер в шкафу в библиотеке синагоги, а на следующее утро она пропала. Никаких следов, взлома и проникновения, замок был аккуратно открыт. Наверняка поработал профессионал. Они решили не обременять ребе Брахмана, хрупкого, дышащего на ладан семидесятипятилетнего старца, информацией относительно возможного участия в похищении Ганзейского союза или пропажи других священных книг, а лишь порадовали его сообщением о том, что, по крайней мере, Херонская Зогар находится у них и защищена от посягательств.
К общему разочарованию, ребе не мог вспомнить высокого нервного проповедника-евангелиста, который присутствовал на парламенте религий. Встреча собрала более четырехсот представителей духовенства со всего мира, и по прошествии года человеку его возраста, со слабеющей памятью, было почти невозможно вспомнить одно лицо из толпы. Правда, старый раввин с готовностью вызвался просмотреть все свои записи и постараться что-нибудь отыскать, но на это уйдет примерно день.
Короче говоря, дело заходило в тупик, но тут Престо догадался спросить Брахмана, не было ли у него странных посетителей в период, близкий по времени к пропаже. Старик сообщил, что перед ограблением к нему никто не заходил, но странно, что они об этом заговорили, ибо в то самое утро к нему заходил коллекционер редких религиозных манускриптов. Немецкий бизнесмен, высокий, привлекательный, элегантный блондин с изысканными манерами, он пришел выразить сочувствие относительно кражи Тикуней Зогар. После подобающих событию общих слов гость упомянул, что недавно приобрел в Нью-Йорке редкую религиозную книгу, и спросил, сможет ли ребе удостоверить подлинность манускрипта, если он принесет его. Хотя этот человек держался с ненавязчивым дружелюбием и производил приятное впечатление, инстинкт посоветовал ребе Брахману придержать язык. Откуда этому типу известно о краже? За пределами синагоги об этом знали лишь несколько человек, не было даже газетных публикаций.
Жаль, но зрение его слабеет, оказать помощь в вопросе, требующем такого обстоятельного рассмотрения, совершенно не в его силах. У него есть друг, который мог бы помочь, но сейчас этот человек в отъезде. Они поговорили еще, совершенно невинно, потом немец ушел, оставив Брахману визитную карточку с просьбой не счесть за труд дать ему знать, если друг скоро вернется.
Тут Престо жестом волшебника извлек точно такую же визитную карточку, которую он уже показывал им в Нью-Йорке: Фридрих Шварцкирк, тот же самый коллекционер из Чикаго, с которым Престо уже пересекался раньше.
— Уловка с книгой Зогар сработала, — сказал Дойл, — охотник за книгой получил подделку, но у него также возникли подозрения. Если информация на карточке соответствует действительности, то до конторы мистера Шварцкирка от «Палмер-хауза» можно дойти пешком.
Кратчайший путь туда проходил мимо водонапорной башни, но тогда никто из них и не думал, что это может иметь какое-то значение.
На протяжении всего дня голоса в голове Данте Скруджса твердили ему, что именно нынче вечером ему должна улыбнуться удача. Индейская сука почти всю неделю дни напролет торчала перед чертовой башней, почти до сумерек, и убиралась в свой пансион до наступления темноты. Работы она не искала и ни разу не задержалась ни у одной витрины, что совершенно необычно для женщины. Единственное, что она делала у башни, — это стояла и пялилась на проходящих мимо людей, каждый час меняя местоположение и все время держась в толпе, не оставляя ему ни единого шанса сделать свой ход. Были моменты, когда Данте начинал задумываться, уж не почувствовала ли она, что он выслеживает ее: индейцы искусны в этом, как звери.
Раздражение начало закипать в нем, как пар в локомотиве; может, он не ту выбрал? Если у этой суки не все дома, она для него не представляет особого интереса и радости от нее будет мало. Может быть, лучше подыскать для охоты другой объект? Но нет, голоса в то утро звучали так уверенно, а они не ошибаются: он не мог припомнить случая, чтобы голоса направили его не туда, куда нужно.