— Мать твою, ты принес весь товар в таком чемодане?
— Все под контролем, кому надо, тем заплачено.
— Ты что, подкупил всех таможенников на границе?
— Нет, конечно, — Рамирес улыбнулся Шипе, — это просто buena snerte.
— Чего?
— Удача.
Смита передернуло, картина действовала ему на нервы.
— Сколько мастерпленок?
— Десять, новые лица, новые актеры и прелесть что за девочки!
Смит вез с собой сорок тысяч долларов, цена мастерпленки была от трех тысяч, но только если пленка была хорошего качества, иначе запись с нее была отвратительной. Рамирес уже подключил видеомагнитофон, который поставил на комод, и вставил первую кассету. Теперь начиналась самая нудная часть работы — просмотреть по куску из всех. Смит уселся поудобнее, вздохнул и уставился на экран.
И охренел от того, что увидел.
Вместо обычных комнат с яркими лампами, детей с отсутствующим выражением лица, лыбящихся латиносов–порноактеров и визжащих женщин, которым втыкали иглы в перетянутые ремнями груди Смит увидел черно–белые, зернистые кадры: человек выходит из машины перед складом в Сан Анжело. Смит, своей собственной персоной, выходит! Идет по переходу в аэропорте Далласа на Форт–Уорт. Передает человеку Винценти в ФБР деньги и список с выдуманными явками на пустой стоянке в Дель Рио.
— Ну как товар, Миистер Смит? — Рамирес сиял, сверкая золотым зубом.
— Сраный черножопый перцеед! — но прежде чем Смит потянулся к своему пистолету, у него за спиной щелкнул взведенный курок. Смит медленно обернулся и увидел трехдюймовый Смит–Вессон модели 13.
— Добрый вечер, мистер Смит. Моя фамилия Петерсон, я федеральный агент. Я арестовывая вас за неоднократные нарушения статьи 18 Свода Законов США, — тот солдат из бара. Улыбнулся пустой улыбкой. — Мистер Рамирес передал нам достаточно информации, чтобы обеспечить вам минимум тридцать лет тюремного заключения. Вы имеете право…
Слова расплывались. За агентом стоял Рамирес и хихикал. Смит не собирался сдаваться, такой срок, за детское порно, в федеральной тюрьме был равнозначен смертному приговору. Он же станет сучкой в первый же день!
Со стены, из–за плеча Петерсона, улыбался Шипе. Смит прыгнул вперед, вырывая револьвер армейским приемом. Пуля пролетела мимо, чиркнув Смита по скальпу.
Запястье агента хрустнуло, Смит перехватил револьвер и быстро всадил в грудь агента две пули. Сопляк грохнулся под Шипе, как приношение.
Рамирес кинулся ему на спину, царапаясь, кусаясь. Смит попылася сбить его локтем, неудачно. Мексиканец вгрызался ему в ухо. Револьвер упал на пол, Смит пошатнулся, вопя от боли – Рамирес сумел откусить ему правое ухо. Шипе почему–то стоял перед глазами. Смит попытался шваркнуть Рамиреса о стену, но вместо этого они вылетели в окно.
И ничерта не замедлилось. Смит и его ноша вылетели из окна, в быструю южную ночь, и грохнулись на улицу, как кирпич на пару совокупляющихся лягушек.
Хрустнуло, потом затихло. Смит скатился с Рамриеса, который смягчил его падение. Кто–то на них смотрел, сверху? Оглушенный, Смит сумел встать на ноги, смог вытащить длинный осколок стекла из подмышки и второй такой же – из живота. Кажется, Шипе действительно приносит удачу – Смит смог ничего себе не сломать при падении с третьего этажа, а Рамирес лежал и булькал проткнутыми ребрами легкими. Смит увидел какое–то движение в номере. Или ему почудилось? Может, Петерсон был не один? Смит взвел «глок», но окно было пустым.
Хихиканье снизу. Рамирес выплюнул откушенное ухо. Несмотря на сломанный позвоночник и пробитые легкие, мексиканец глядел победителем.
— Неудачный у вас сегодня день, Миистер Смит.
— Лучше, чем у тебя, — Смит выпустил Рамиресу в голову восемь пуль из «глока». Череп раскололся надвое, выпуская наружу мозг. Золотозубая улыбка уставилась в небо.
Смит похромал прочь. В баре зажегся свет, люди выглядывали из окон, некоторые улыбались широченными пустыми улыбками.
В голове пульсировала боль на месте откушенного уха, Смит хватал ртом воздух, кровь лилась по ноге. Кажется, артерию перерезало или тоже легкое проткнуло. У него стало темнеть в глазах.
Но — повезло и в этот раз! В переулке стояло такси, как по заказу. Он влез в машину, на заднее сиденье, хлопнул дверью, почти теряя сознание.
— Я кровью истекаю, нужно в больницу.
Водитель повернулся, широко улыбаясь.
— No hablo Ingles, señor[4].
Смит кое–как вытащил тысячу, швырнул водителю, попробовал на испанском:
— Hospitala! Pronto!
— Конечно, миистер.
Такси тронулось с места. Теряя сознание, Смит увидел протянутые пухлые ручки, улыбку, широкую и пустую — маленькая пластиковая куколка свисала с зеркала заднего вида.
Шипе.
***
Смит огляделся вокруг с высоты каталки — они привезли его в палату интенсивной терапии и стояли вокруг. Красивая темноглазая медсестра умыла его влажной марлей, другая медсестра считала его пульс.
«Я умираю»? — подумал Смит.
— Мы остановили кровотечение, угрозы для жизни нет, — сказал доктор.
И из угла поднялся другой человек. В черном костюме, с белым обратным воротничком.
Смит икнул. Священник?
Он взял Смита за руку и спросил:
— Раскаиваешься ли ты в своих грехах?
Смит испугался.
— Нет, нет, — пробормотал он, — пожалуйста, я не хочу умирать.
Священник стоял возле него, глядя с добротой и заботой. Распятие блестело в свете ламп, в руках — книга.
— Раскаиваешься ли ты в своих грехах? — повторил он, с сильным акцентом.
Смит не расслышал. Он увидел, что на шее у священника висит не распятье, а серебряная фигурка в головном уборе из перьев кетцаля, с простертыми вперед пухлыми ручками без ногтей.
— Шипе, — прошептал Смит.