— Глупенький, несчастный королевский шут… Ты совсем холодный, — внезапно она широко развела руки и резко вскинула их снизу вверх, так что Шута ударило потоком воздуха. Теплого воздуха. От неожиданности он зажмурился, чувствуя, как исчезает холод, а когда открыл глаза, увидел лицо принцессы тайкуров совсем близко у своего. Она заговорила, глядя ему в самые зрачки: — Я не ведьма. Я просто дитя своего народа. Наш народ сберег свою Силу. А вы ее растеряли. Те люди, что у вас называют себя целителями и ведунами — это жалкое подобие ваших прежних мастеров. Вы позабыли все. Ваша магия почти умерла. Даже ты, ты рожденный с Силой, похоронил ее в себе. Не хлопай ресницами, королевский шут, это так! И ты знаешь это. Пользуешься ею, когда тебе очень нужно. Только слишком мало и никто не научил тебя как это делать по-настоящему. А ведь ты отмеченный, ты избранник небесного Повелителя. Но ваш народ забыл свои знаки!
— Знаки? — Шут с трудом преодолел немоту. — О чем ты? — теперь его бросило в жар, так что дыхание пресекалось в груди.
— Об этом! — колдунья больно дернула Шута за длинную прядь над ухом, выдрав тонкий пучок. — Об этом, незнающий своей судьбы! Взгляни — что это такое?
— Мои волосы, — сердито ответил он, потирая висок.
— Ты много таких видел, а?
— Нет…
— И я не видела! А мой отец встречал как-то человека с такими волосами. И мне потом рассказывал, что не случалось в его жизни ничего волшебней этой встречи. Тот человек был магом. Мастером. Настоящим хранителем Силы, отмеченным, как и ты.
Шут растерянно смотрел на тонкую светлую прядь в маленьких пальцах.
— Я не маг, — произнес он удрученно.
— Конечно, нет. Ты просто королевский шут, прячущий свое имя и потерявший свою судьбу, — принцесса устало вздохнула и хлопнула в ладони. Тепло, окутавшее их точно незримое покрывало, почти тут же растащил на клочки порыв ветра. — И твой король — лишь слабая тень ваших прежних повелителей. Поэтому его и постигла такая судьба. Он слабый. Он сам позволил смутить его разум. Сильный воин не допустил бы такого.
У Шута голова шла кругом от слов этой странной девочки-ведьмы. А может и не только от них. Он все еще был болен и слаб. Заметив это, принцесса сердито толкнула его обеими руками:
— Иди же в дом, глупый шут. Залезь в постель и выпей вина. Я велю подать твоего любимого ферестрийского. Мы еще поговорим. Потом. Когда ты перестанешь качаться, точно лист на ветру.
5
Шут проснулся поздно. Выпитое накануне вино подействовало лучше всякого снотворного снадобья. Вчерашний вечер он помнил как сквозь дымку — обжигающий напиток с кумином, странные речи принцессы… тепло, окутавшее их в саду… Шуту казалось, он прикоснулся к волшебному миру, скрытому от обычных людей. И вместе с тем его снедало беспокойство, ибо все, что он услышал вчера, было слишком неожиданно и трудно для осознания.
Открыв глаза, он не стал соскакивать тотчас, а просто лежал, наслаждаясь теплом постели и прислушиваясь к своим чувствам. Силы еще не вернулась в его тело до конца, но и прежней слабости больше не было. Болезнь отступила окончательно. Шут, блаженствуя, потянулся под одеялом. Мягкое и пушистое, оно было таким чудесно теплым, что не хотелось выбираться наружу, где гуляли по каменному полу холодные сквозняки. Шут задумался, наконец, откуда это одеяло взялось, но ненадолго. Гораздо больше его ум занимали мысли о принцессе. Шут сам себе удивлялся — он был уверен, что с первого же мгновения их встречи проникнется неприязнью к чужеземке. Но нет… Чувства, вызванные ею, оказались удивительно, непростительно противоречивы.
И эти странные речи…
Как больно было Шуту осознавать, что его преданность королеве действительно стала причиной, породившей грядущую войну… Он понимал это и раньше, но слова принцессы полоснули по свежей еще ране… Только вот… разве был у него выбор? Разве мог он поступить иначе? Шут снова и снова возвращался мысленно в тот день, когда узнал о ловушке для королевы и принял решение нарушить Руальдовы планы. Как ни старался, он не мог представить себе иного выбора.
Однако еще больше Шутов ум будоражили слова принцессы про его, якобы, склонность к магии. Какая нелепость… Сущий вздор! Выдумка, в которую так соблазнительно и так безумно верить. Все знают, что магов давно нет. Есть только колдуны в княжествах вроде Тайкурдана, дикие шаманы, которых помянула эта девчонка. А жители Закатного Края о настоящих магах вовсе уже позабыли. Они разве что в песнях да сказках остались.
Шут тряхнул головой, как будто это могло помочь избавиться от назойливых мыслей, и решил больше не потакать бессмысленным глупостям.
Магов нет. И точка. Тайкурянка просто его обманула, проклятая ведьма!
Путаясь в ночной сорочке, неизменной спутнице холодных ночей, он выбрался из-под одеяла и отодвинул занавесь балдахина. День был давно в разгаре — бледный свет озарил комнату, с трудом пробиваясь сквозь корку льда, что почти целиком затянула стекла минувшей ночью. Зябко поджимая пальцы ног, Шут подошел к окну и попытался разглядеть, что-нибудь сквозь морозные узоры. Бесполезно. Зима пришла…
В дверь тихо постучали. Когда Шут коротко крикнул 'да', она отворилась, и в комнату бесшумно скользнула служанка с завтраком и свежей порцией лечебного отвара от Архана. Шут догадался, что сам старик не почтит его вниманием в это утро.
'Похоже, лекарь избегает меня… — с грустью подумал он, — наверное, опасается расспросов… Странный старик! Знает слишком много…
Служанка осторожно накрывала завтрак на небольшом столике у кровати. Приглядевшись, Шут узнал в ней ту самую смешную девицу, которая так испугалась его в первый раз. Сейчас в ее движениях не было прежней суетливости, но и глаз на господина она не поднимала.
'Все равно боится, — подумал Шут, — Хотя не исключено, что я просто неприятен ей…
— Здравствуй, скромница… — он отошел от окна и попробовал заглянуть служанке в глаза. Бесполезно. Спрятаны за оборками чепца, надвинутого так низко, что из-под белых рюш видно только маленький нос и длинные ресницы. — Ну и как же тебя зовут?
— Мирта, господин, — вот уж у кого, и правда, голос — как шелест ветра.
— Ты боишься меня, Мирта? — к господину Патрику люди относились по-разному, но страха он точно ни у кого не вызывал, кроме этой глупышки.
Девушка едва заметно качнула головой, теребя белую салфетку:
— Нет, господин.
— Отчего же тогда в пол глядишь? — Шут мягко взял платок из ее рук и отложил в сторону. — Ну же, Мирта. Я не кусаюсь.
Глаза у нее оказались цвета жженого сахара, и в глубине их, точно у бездомной собаки, плескалось скрытое ожидание пинка.
— Неужели я так не нравлюсь тебе? — грустно спросил Шут.
— Нет, господин… — отчаянно затрясла головой и опять уткнулась рассматривать ковер под ногами.
— М-да… не получается у нас с тобой разговора, — он взял со столика при кровати большое блюдо с сыром и отправил в рот сразу несколько тонких пластиков. — Нарезали как для королевы… Проглотишь — не заметишь, — сыр был мягкий и жирный, не иначе как из Северного предела. Почти деликатес. — Хочешь попробовать? На кухне тебя вряд ли таким угостят.
Служанка отчаянно замотала головой.
— Ну нет, так нет, — он вытер руки о салфетку, — А вина не послали?
— Нет, господин. Велите подать?
— Не нужно… Полагаю, лекарь был бы недоволен, — Шут отпил горячего Арханова зелья и скривился, высунув язык. — Какая все же гадость! Вино было бы лучше…
Девушка стояла по-прежнему глядя в пол. Наверное, заждалась уже, когда господин позволит уйти. На ней было простое платье из светло-серой шерсти, какие носили все служанки и белый передник с такими же рюшами, что и на чепце. Во дворце таких, как эта Мирта, насчитывалась не одна сотня. Всех не упомнишь, да и менялись они частенько — то одна округлится животом, то другую на воровстве поймают. И все же Шут многих слуг знал лично, за что над ним порой потешался Руальд: тянет, мол, тебя, господин Патрик, к низкому сословию, видать тоскуешь по прежней жизни…
Но Шут не тосковал. Хотя порой, оглядываясь назад, он понимал, что годы, проведенные в пути с труппой Виртуоза, были далеко не так плохи, как ему казалось в детстве. А со слугами общаться Шуту действительно нравилось. И когда он расспрашивал кухарку или свечницу о делах, то не думал о том, чтобы завоевать их доверие. Ему было просто интересно. Особенно после общения с манерными господами дворянами. И Шут всегда мог сказать, кто из слуг нечист на руку, кто лжив, кто подлиза, а у кого и впрямь душа лежит к делу.
Девушка, стоящая перед ним сейчас, была из тех, что искренне трудятся с утра до вечера, но чьи старания почему-то всегда остаются незамеченными. В отличие от промахов и ошибок. Обидно так жить, но изменить это очень трудно.
— Мирта, Мирта… Красивое у тебя имя… — Шут сел на кровать, подобрав под себя замерзшие ноги. Он доел сыр и потянулся к столику за кашей. Ложка стоймя стояла в густом вареве. Одно неловкое движение и половина содержимого миски — на постели. — Ах ты!.. Совсем руки не держат… — Шут искоса бросил взгляд на служаночку. Она, наконец, подняла глаза от пола и теперь стояла, уставившись на испорченную простыню. В глазах у бедняжки отразилось такое отчаяние, как будто она сама размазала кашу по господскому ложу. Шут с грустью понял, что неприятности, и в самом деле, являются неотъемлемой частью Миртиной службы во дворце. Равно как и нагоняи за то, по сути, что просто не вовремя оказалась рядом с очередным разгневанным вельможей. Уж Шут-то хорошо знал, каково это — попасть под горячую руку и схлопотать ни за что… Сколько раз пытался навсегда убежать от Виртуоза за несправедливые колотушки. И как только Дала умудрялась его каждый раз остановить?.. 'Ну куда же ты, Шутенок, опять? Голодный не ходил? У храмов милостыню не клянчил? Поди ко мне, я синяки заговорю'…
— Ведь ты принесешь мне чистую простыню, Мирта? — она закивала так, что голова того и гляди отвалится. — Принеси, будь добра. Да скажи старшей горничной, что сегодня ты до вечера нужна господину Патрику. Наведешь мне тут порядок, хорошо? А то, и правда, не спальня, а чулан какой-то. Надоело, — Шут старательно доел остатки каши из миски и вручил ее девушке. Похоже, та была очень удивлена, что скандал по поводу испорченной простыни так и не состоялся.
Когда Мирта вернулась с чистым бельем, половым ведром и тряпками, Шут уже умылся, переоделся и был занят тем, что пытался привести в порядок свои непослушные волосы. Брадобрей изрядно укоротил их, сочтя невозможным распутать многочисленные колтуны. Остриженные кончики теперь щекотали плечи и лезли в глаза, мешая. Когда служанка, робко стукнув, появилась на пороге, Шут как раз пытался завязать хвост из остатков былой шевелюры, но легкие, чистые после вчерашнего мытья волосы неизменно рассыпались, выскальзывая из-под тонкой ленты. Шут рычал и корчил своему отражению зверские рожи, однако это ничуть не помогало. В конце концов, он сердито бросил веревочку об пол и устало сел там же.
— Демоны забрали бы этого брадобрея! — Шут обернулся к служанке. — Ну, что же ты стоишь, Мирта! Помоги! — девушка отложила в сторону испачканную простыню и робко шагнула к странному господину, сидящему на ковре посредь комнаты, точно капризный инфант. — Полагаю, тебе ловчей будет, да и с прическами вы девушки почаще возитесь…
Она, робея, подняла ленту и, склонившись над Шутом, аккуратно собрала одной рукой его волосы, а второй споро связала их в крепкий пучок. Пальцы ее чуть заметно дрожали. Но едва только ладонь служанки скользнула прочь, Шут развернулся, стремительно перехватил ее и легонько сжал. Эти пальчики были грубыми от частых работ по хозяйству, с коротко остриженными ногтями в заусенцах, с мозолями и трещинками. Девушка испуганно вскрикнула, но Шут уже отпустил ее, лукаво улыбаясь. В ладони у Мирты остался хрупкий соломенный цветок. Пока она удивленно смотрела на розочку, Шут позволил себе еще одну шалость — развязал тесемки дурацкого чепчика, позволив ему упасть на пол. Волосы у Мирты оказались самые обычные — темно-русые с легкой рыжинкой, что свойственна жителям западных земель королевства. Они рассыпались по плечам, мгновенно превратив серенькую служанку в милую барышню. Шут нежно провел ладонью по ее щеке и подумал, что такую фею даже поцеловать не грех, но вместо этого осторожно взял девушку за подбородок и поднял ее личико так, чтобы были видны глаза.
— Погляди на меня, Мирта. Вот так. А теперь слушай. Я скажу лишь раз и в твоей воле думать, что я лгу. Здесь все так делают и это даже к лучшему… — он усмехнулся и, наклонившись, шепнул ей прямо в порозовевшее ушко: — Я никогда не причинял вреда женщинам. Никогда. Я не надувал им животы и не затаскивал к себе в постель. Я не устраиваю оргии в королевской спальне и не соблазняю служанок за портьерами, — он сделал паузу. Ласково провел кончиком пальца по белой веснушчатой щеке. Все-таки очень хотелось поцеловать… — И я не велю пороть их за то, что сам опрокинул кашу на кровать, — Шут опустил руку и грустно подмигнул девушке. — Но ты об этом никому не скажешь, потому что тогда тебя обсмеют и точно сочтут моей любовницей. Хотя, видят боги, может, тебе бы это даже на пользу пошло. Спасибо за ленточку, Мирта… А теперь я тебя оставлю, пожалуй. Ты пока собери тут все, что на полу лежит, и снеси куда хочешь. Мне оно уже без надобности.
'Колдунья права, — думал он с горечью, выходя из комнаты, — я больше не способен делать то, ради чего, как мне казалось, родился и жил… Никакой я не шут. Просто дурак… — он знал, что ему будет недоставать тех забавных вещиц, с которыми так славно развлекать господ за вечерней трапезой — всех этих дудочек, марионеток, деревянных булав и бутафорских игрушек. Да и пускай… На что они теперь?..