— Вот те на! — Воскликнул Шут, — Сама на кухню пошла? А за костюмом когда?
— Он здесь, господин, — девушка подала ему корзинку. Присмотревшись, Шут понял, что замечательных апельсинов в ней не так уж и много, ровно столько, сколько нужно, чтобы скрыть аккуратно уложенный на дно наряд мадам Иголки.
— Да, у тебя голова не репой набита, — рассмеялся он.
Апельсины все были такие, что и королю подать не стыдно — крупные и спелые, не иначе как матушка Тарна сама выбирала. Шут поставил корзину на стол и первым делом откупорил бутыль с вином.
— Будешь? — спросил он служанку. Та лишь головой качнула. — Ну и зря, — сам Шут с удовольствием сделал большой глоток, позволив вину приятно согреть горло, благодатной горячей волной скатившись до самого нутра. Не ферестрийское, конечно, но весьма хороший сорт. Мирта продолжала нерешительно мяться у двери. — Что-то не так?
— Там… вас человек какой-то видеть желает.
Шут приподнял бровь:
— Что за человек? Откуда?
— Я не знаю… он не представился, сказал, что очень важно, — Мирта смущенно теребила край передника. — Он в людской сидит. На дворянина не похож, на слугу — тоже. Пришлый какой-то. Из города.
— Ну, так позови его сюда, чего сидеть-ждать?
— Он не хочет, — Девушка выглядела растерянной. — Говорит, не нужно, чтобы его видели особо. Капюшон на глаза надвинул… Странный.
— Что ж делать… придется идти, — Шут еще раз глотнул вина, утер рот ладонью и, подхватив один из апельсинов, направился к выходу. — Ах, да… — здравая мысль вдруг пришла ему в голову. — Ты уже успела рассказать кому-нибудь о том, что здесь произошло? — он указал на шкаф.
— Нет, господин.
— Точно?
Мирта кивнула.
— И не рассказывай. Очень буду тебе благодарен, — Шут подмигнул ей и вложил в худенькую ладонь апельсин. Набросив на плечи простую темную куртку, он пропустил смущенную подарком девушку вперед, а сам запер дверь и поспешил следом за Миртой.
В людской, где обедали и отдыхали слуги, всегда стоял гомон, звякала посуда, кто-то тренькал на старом восьмиструнном тарфе, сновали туда-сюда неугомонные дети, наполняя комнату перезвоном тоненьких голосков. И в эту привычную музыку простой жизни вплеталось странное чуждое молчание человека в темном плаще, целиком скрывавшем и лицо, и фигуру. Завидев Шута в обществе Мирты, незнакомец все также безмолвно встал и вышел на хозяйственный двор, не затворив за собой дверь до конца. Шут скользнул за ним следом, оставив девушку выслушивать нетерпеливые расспросы других слуг.
10
Странный гость ждал его в тени амбара. Едва Шут приблизился, мужчина неожиданно взмахнул рукой и в воздухе свистнул небольшой округлый предмет. Шут поймал его машинально. Обычная луковица.
— Похоже, вы и впрямь, тот, кому я должен передать это послание, — загадочный человек извлек из складок плаща какую-то вещицу размером с мизинец. Он уже почти протянул ее Шуту, но в последний момент отдернул руку. — Только почему вы одеты так неподобающе? — цепкие глаза смерили его с головы до ног. — Ответьте мне на один вопрос, и я пойму, действительно ли вы королевский шут. Кто выиграл в престолы в Улье?
'Похоже, этот малый не намерен терять время на окольные разговоры' — подумал Шут с уважением.
— Никто, — едва заметно улыбнулся он. — Мы слишком устали, чтобы довести партию до конца.
— Что ж… это так. Держите, — небольшой легкий предмет лег ему в ладонь, а в следующий миг незнакомец растворился в темноте, канув куда-то в щель между сараями. Шут порядком продрог без плаща, поэтому он, не задерживаясь, поспешил обратно в людскую, а оттуда — к себе. Только заперев дверь на засов, он раскрыл ладонь, чтобы разглядеть то, что вручил ему таинственный гость, так и не показавший своего лица.
Тугой узкий сверток из плотной холстины. Шут развернул его, обнаружив внутри полоску огненно-алой ткани с бубенчиком на конце. Обрывок рукава с его осеннего костюма… Он расправил кусочек материи в поисках послания и нашел его тут же: тонкие изящные буквы стремительно прочертили короткую строку:
'Прибудь, как можешь скорее. Ждем с кораблями. Ты очень нужен'.
Шут медленно опустился на край постели.
Элея.
Можно даже не сомневаться, что послание — от нее. Шут почувствовал, как остро защемило у него сердце, как неожиданно сильно застучало о ребра. Он прижал обрывочек к груди, пытаясь справиться с непонятно откуда накатившим волнением.
Элея, Элея… Королева… Как она там? Что случилось? С какими кораблями он должен приплыть? С военными судами Белых островов?.. Она ждет его. Это главное. Ждет уж верно не для того, чтобы посидеть вечерком у камина, предаваясь воспоминаниям о жизни в Золотой. Что-то произошло… Не беда ли какая?
Когда Шут погасил свечи и лег в постель, сон никак не желал забрать его в свои объятия. Мысли, разные мысли одна другой беспокойнее, терзали ум. Элея, Элея… Как добраться до нее поскорее? Как покинуть Руальда сейчас, когда война на пороге? Где взять денег на дорогу? Все его сбережения остались в походном мешке у Хирги… А с момента возвращения в Солнечный Чертог, он не считал себя в праве заявится к рачительному господину Верлею и попросить расчета за последние месяцы. Мрачной своей физиономией и нелюдимостью он разве что пару медяков мог заслужить. Да и то навряд ли. Кое-какие деньги у Шута, разумеется, были — как без них? Но для того, чтобы не задумываться о ценах за пределами дворца, ему пришлось перетрясти все свои вещи в обеих комнатах. И даже продать кое-что, ибо мысль о возвращении на должность веселого дурака претила неимоверно.
'Впрочем… — подумал Шут, — кажется, период затворничества подходит к концу… — Он почувствовал, что устал от своей тоски, что она противна ему. — Где твое чувство юмора, а, господин Патрик? — упрекнул он себя, впервые за последние месяцы окончательно осознавая, что превратился в размазню и тряпку. — Сколько же можно себя жалеть? Ну уехала Элея, ну сдурел Руальд… жизнь-то не кончена. Не пора ли посмеяться над собой и вспомнить, кто я есть?
Он понял, что снова начинает походить на себя прежнего.
Взволнованный этим осознанием, Шут крутился, безнадежно пытаясь уснуть, но вместо того перед его глазами одна за другой вдруг стали возникать картины прошлого. Сначала недавнего, а потом все более и более отдаленного…
Он вспоминал последние дни с королевой — как они неслись по ночной дороге, как ветер растрепал ее длинные волосы… как сверкнули ножницы, и вот уже чудесная коса превратилась в театральную уловку…
Шут вспоминал, как весенним днем Их Величества прогуливались по цветущему саду… Элея смеялась и походила на Девушку-Весну с гобелена в королевской гостиной, а Руальд был такой галантный и рыцарственный, каким самому Шуту быть вообще на роду не написано. Тонкий золотой обруч сверкал на его белых волосах, сверкали их глаза, и драгоценные камни в колье королевы… и казалось весь мир вращается вокруг этих двоих… Казалось, они созданы друг для друга…
А потом Шут, как наяву, вновь увидел королевскую свадьбу. Элея — в золотом парчовом платье, Руальд — в роскошном белом камзоле, и искрящие бриллиантами короны на головах. И цветы, падающие под копыта пятерки белых лошадей, влекущих за собой открытую карету. И восторженные горожане, поднимающие на плечи ребятишек, ведь это такое прекрасное зрелище — свадьба короля! Редкое зрелище, о котором даже долгие годы спустя можно рассказывать детям и внукам.
Воспоминания, воспоминания… они увлекли, наконец, Шута в тот зыбкий мир, что граничит между сном и явью. Он медленно погружался в тревожное забытье, все глубже соскальзывая в прошлое… И вот уже ни Элеи, ни короля… только длинная дорога по бескрайней степи. Только стук колес по высохшей колее, шелест ветра в траве, запах полыни, туканье лошадиных копыт и негромкий рассказ Виртуоза о небывалом острове, где люди, черные как уголь, ездят верхом на огромных свирепых кошках…
Настоящее имя этого человека было Ларс. А прозвище свое он получил за удивительный, граничащий с волшебством, дар управляться с марионетками. Вообще-то Ларс Виртуоз много чего умел делать бесподобно хорошо — петь, жонглировать, показывать акробатические трюки и чудесные фокусы — но куклы были его главным талантом, дарованным небесами. В руках Шутова хозяина они не просто казались живыми, они были живыми. Все кто видел представления Виртуоза, сходились во мнении — этот бродячий артист мог бы выступать перед самим королем. Но Виртуоз не был тщеславен до такой степени, чтобы соваться во дворец. Ему вполне хватало приличных заработков от выступлений на улицах. Сколько городов и стран объехал он со своими артистами — иной человек и пять жизней проживет, столько не увидит. Но к тому моменту, когда Шут попал в ученики к Виртуозу, тот все реже стал выезжать за пределы Закатного Края: что-то там ему напророчили недоброе на чужбине, и он перестал гоняться за новыми впечатлениями дальних странствий.
Виртуоз не был ни злым, ни добрым. Он был просто хозяином. Хозяином жизни. Своей и еще десятка людей, что неизменно следовали за ним с места на место, из города в город. У них было три фургона. В самом большом жил сам Виртуоз с семьей, к которой причислялся и Шут. Во втором — силач, его жена-дрессировщица и их уже почти взрослый сын-акробат Дейра, лучший друг Шута. Именно этот парень стал его первым наставником, научил ходить на руках и не бояться падать. Обычно Дейра выступал в паре с милой девушкой по имени Фей, обитательницей третьего фургона. По молодости лет Шут не задумывался, почему Фей делит этот фургон с двумя братьями-жонглерами, а когда стал постарше, то уже так привык к особенностям их взаимоотношений, что иначе эту семейку и не представлял.
Все артисты были разными: по возрасту, по складу ума и опыту, но объединяло их одно — безусловное признание Виртуозова главенства. Его авторитет был непререкаем и прочен как скала для всех, включая двух дрессированных псов. Впрочем, надо отдать должное, и сам хозяин труппы относился к своим людям с уважением. Ко всем, кроме Шута, который казался ему, такому мужественному и сильному, нелепой ошибкой природы. Виртуоз просто не понимал, как можно быть столь мягким, доверчивым и беззащитным. Слезы маленького Шута были для него что запах крови для дикой собаки. А плакать тому приходилось нередко, ибо работать в труппе Ларса Виртуоза было совсем не то же самое, что есть медовые пряники. Виртуоз со всех спрашивал наравне. И Шута он гонял до седьмого пота, добиваясь от него такой же безупречности, как и от остальных артистов. Перетруженные мышцы, мозоли на руках, редкие часы отдыха и бесконечные упражнения были неизменными спутниками Шутова детства. Хотя главная беда заключалась не в этом. Просто Шут не мог, ну никак не мог стать таким, каким хотел видеть его хозяин. Тот же, вероятно, полагал, что колотушки — лучший способ исправить дурного мальчишку, сделать из него настоящего мужчину. Так что попадало Шуту часто. За нерешительность, за излишнюю мечтательность, за неумение — а главное нежелание! — постигать суровую науку мужской жизни, которая, по мнению Виртуоза, в первую очередь подразумевала умение постоять за себя. Именно последнее злило его особенно. 'Ты же парень! — кричал Виртуоз. — Возьми этот проклятый меч и защищайся! — клинок, конечно, был деревянный, но это ничего не меняло — Шут просто отказывался брать его в руки и учиться фехтованию. Это было… все равно, что пить гнилую воду из отравленной чашки.
Обычно в своих воспитательных мерах Виртуоз ограничивался крепкими тумаками и затрещинами, но порой он доставал ту самую кожаную плетку с короткой рукоятью… Хвост у нее был всего один, но и его хватало, чтобы как следует располосовать Шутову спину. До такой крайней меры дело обычно доходило в тех случаях, когда непутевый ученик 'позорил' хозяина при других, проявляя то, что Виртуоз называл слабостью. Этого стерпеть Ларс уже не мог, по его мужским понятиям позор можно было смыть только кровью.
В первое время Шут рыдал до судорог, но, став постарше, научился терпеть боль молча. Только потом, отпущенный на все четыре стороны, прятался где-нибудь и позволял горькой обиде выйти наружу вместе со слезами. Иногда его находила Дала. И в такие минуты она, в отличие от мужа, почему-то была добра к нему: утирала заплаканное лицо, обнимала нежно, как настоящая мама, прижимая его лохматую голову к груди и говорила, что он все равно хороший, и для нее — лучше всех мальчишек в мире… А потом мазала окровавленную спину каким-то целебным зельем. Лишь став взрослым, Шут понял, какое невыносимое чувство вины за выходки мужа испытывала эта добрая женщина, ибо сама она всегда имела другое мнение относительно их с Виртуозом приемыша. Но перечить вспыльчивому самолюбивому супругу Дала не смела, как, впрочем, и все остальные…
К счастью, такие порки случались редко. Виртуоз вовсе не был жестоким, он просто очень хотел переделать Шута… Никакого удовольствия от насилия над маленьким слабым учеником он не испытывал и после каждой воспитательной процедуры был мрачен так, будто выпороли его самого.
Шут же и сам не сумел бы сказать, чего было больше в его отношении к хозяину — страха или уважения, любви или ненависти. Виртуоз был для него всем, он был почти богом.
11
Поутру он наконец сделал то, что давно уже следовало бы — заглянул в гости к мадам Сирень. У портнихи в мастерской, как всегда, было уютно и по-домашнему тепло. Ее тихие трудолюбивые ученицы приветливо кивнули Шуту, но ни одна не прервала своей работы — должность придворной швеи считалась весьма почетной и хлебной, заполучив ее, женщины трудились с полной отдачей, опасаясь потерять свое место. Госпожа Иголка держала своих подопечных в строгости. Лентяек на дух не выносила, выгоняла без сожаления, даже если они были талантливы. И сама она была первой, кто утром приходил в мастерскую, последней, кто оставлял ее вечером.
Шут огляделся, ища свою самую бесценную оппонентку в словесных дуэлях, но нигде не увидел ее. Опережая его вопрос одна из портних, вероятно, оставленная за старшую, сказала:
— Мадам Сирень сегодня не придет, господин. Можем ли мы чем-нибудь помочь вам?
Шут покачал головой.