17
Снаружи протяжно выла снежная буря, так некстати налетевшая на город среди ночи. Обжигая пальцы холодом, Шут сдвинул обледеневшую раму и бесшумно выскользнул на карниз под окном. Ветер злобно рвал волосы и подол куртки, пока он прикрывал за собой тяжелую, окованную металлом створку — никто не должен догадаться, как сумел скрыться придворный шут. Плащ пришлось убрать в мешок: с таким парусом за спиной он не сумел бы сделать и шагу по обледеневшей каменной кромке. А пройти предстояло немало.
Шут не стал спускаться в сад, как делал обычно, псы стражников немедленно взяли бы его след. Вместо этого он пробрался до северного крыла, где карниз упирался в небольшую, почти декоративную башенку со множеством удобных выступов. По ним, коченея от холода и всякий миг рискуя сорваться, Шут спустился до следующего уровня, а потом еще ниже, пока не оказался на узком каменном гребне стены, отделяющей дворец от хозяйственных пристроек. Внизу ветер был слабее, поэтому он без труда услышал прямо под собой тихое фырканье рабочих лошадей, что днем таскали телеги с припасами, и поскуливание щенков. Вероятно, животных тревожила ночная непогода. Со стороны коровника тоже доносилось негромкое мычание.
Шут так замерз, пока добрался до этого места, что несколько минут просто лежал на стене, отдыхая. Руки с негнущимися пальцами он засунул промеж ног, чтобы хоть как-то отогреть их и вернуть им чувствительность. Только после этого он счел возможным осторожно спуститься сначала на крышу каменного сарая, а потом спрыгнуть наземь. Теперь ему предстояло также незаметно пробраться к прачечной, чтобы стащить там одежду.
По счастью дверь была не заперта.
Шуту не приходилось бывать в этом помещении раньше, и какое-то время он просто осматривался, с трудом различая в темноте расположение предметов. Здесь имелась всего пара застекленных окон, да и те с вечера закрывали ставнями, поэтому единственным источником света оставалась длинная печь, на которой стояли пустые котлы. Разумеется, ночью печь никто не топил, но кое-где угли еще тлели, роняя едва заметный свет через поддувала. Шуту пришлось обойти почти всю эту огромную комнату целиком, заглядывая в каждый шкаф, прежде, чем он нашел то, что искал — стопки чистой одежды для слуг. Кое-как он подобрал все необходимые детали наряда, аккуратно оставив все остальное на прежнем месте, а потом бросил свой чудесный костюм в печь…
Как и не было господина Патрика…
Дворец велик, слуг много.
Никто не узнает яркого шута в сером платье служанки, а скромный чепец с оборками скроет приметные волосы. Ему не впервой лицедействовать…
Часть пятая
Без бубенцов
1
Изнанку дворцовой жизни Шут знал также хорошо, как и ее парадное лицо, так что ему не составило большого труда возникнуть из ниоткуда и уже через неделю заполучить должность горничной в королевских апартаментах. Разумеется, для обычной деревенской девушки, какой он сказался, это представлялось совершенно невозможным. Но Шут, хвала богам, не был ни девушкой, ни уж подавно обычной. Он точно знал, кому и что нужно сказать, где улыбнуться и кого помянуть невзначай, как будто бы случайно. Вскоре имя служанки Милы уже красовалось в ведомости на довольствие, и она во всю трудилась с тряпкой и неизменным ведром, полным холодной воды.
Теперь его домом стал флигель для слуг. Длинный каменный барак со множеством комнат, которые больше всего напоминали монастырские кельи, примыкал к дворцу со стороны 'черного' двора. Рассчитанная на четырех девиц коморка, где спал Шут, была тесна и неуютна. Окно здесь, конечно, не имело стекол, поэтому на зиму его просто закрывали тяжелым деревянным ставнем, который не только ограждал от холода, но и полностью лишал солнечного света. Другие девушки, соседки Шута, пытались украсить это убогое жилище — у одной над кроватью висела дешевая картинка с цветами, другая постелила кружевную салфетку на маленький общий столик, на пол кто-то положил домотканый половичок… Но в свете масляной лампы, от которой больше копоти, чем огня, это все лишь подчеркивало общую мрачность 'кельи'.
Сами девушки приняли 'новенькую' без большого дружелюбия, однако и враждебности они не проявляли. Шут быстро понял, что им просто все равно. В этой комнате служанки проводили лишь ночь, и потому им не было особой разницы, кто спит на соседней кровати — дощатой койке с соломенным тюфяком. Шута это устраивало: чем меньше на него обращали внимания, тем меньше была вероятность 'провалить' эту непростую роль.
Чтобы тайна Милы не открылась, Шуту пришлось изобразить такую скромную серую мышку, что поначалу он с трудом сдерживался, пытаясь не рассмеяться над самим собой. Хоть смех этот, истеричный, замешанный на страхе, и был горек, ему и в самом деле казалось забавным общаться с людьми вроде матушки Тарны или старшей горничной. Людьми, которые отлично знали господина Патрика, но никак не могли разглядеть его в скромнице-служанке. Шуту пришлось немало постараться, чтобы Милины жесты и походка ничем не напоминали повадки этого беглого господина. И потому каждое его движение было ужасно скованно — Шут не желал лишний раз поднять голову или двинуть рукой, боясь выдать себя. Он совсем перестал улыбаться.
По счастью, он редко видел Мирту, чутье подсказывало Шуту, что как раз она запросто могла бы его узнать. Впрочем, всех остальных тоже следовало остерегаться. Так что Мила со своей робостью и стыдливостью вскоре стала нарицательным персонажем. Она никогда не мылась в общей бане, не решалась даже завернуть подол платья, чтобы поправить чулки, хотя рядом не было никого, кроме таких же девиц. Она редко поднимала глаза от пола, а отвечала в основном односложно и так невнятно, что с ней очень быстро перестали разговаривать, решив, что новенькая либо совсем забитая деревенщина, либо от природы дура. А может и уродлива ко всему в придачу. А то как еще объяснить ее ненормальный страх снять одежду?
Но зато дурочка Мила охотно бралась за любую работу в королевских покоях, ибо до дрожи обожала Его Величество: она часами могла таращиться на портрет Их Милости и пред сном в своей ежевечерней молитве поминала имя короля по тридцать три раза. Остальные слуги посмеивались над этим слепым обожанием, уверяя глупую Милу, что Руальд точно также пачкает свои манжеты в жирном соусе и пользуется ночной вазой, когда лень идти в уборную. Но Мила была глуха к насмешкам, трудолюбива и безропотна. Так что никто ее особо не обижал, а помощница старшей горничной даже угощала иногда липкими подтаявшими леденцами, которые имела обыкновение носить в своем переднике.
Работа горничной, даже в палатах короля не была самой приятной и легкой. Должность при кухне являлась, например, гораздо более престижной во внутренней иерархии дворцовой прислуги. Но Шут не падал духом. Конечно, тяжелый труд не добавлял ему оптимизма, руки стали красными от цыпок и болели, а порой он даже не успевал пообедать… Но зато был жив и рядом с королем…
В первые дни Шут боялся постоянно. Он плохо спал и совсем не мог есть. Страх пропитал его сны и мысли. Каждый миг он ожидал разоблачения. Одни боги знали, чего ему на самом деле стоило удержать в тайне свою истинную природу… Пожалуй, только смех над собой и помогал сохранять веру в то, что однажды мир снова наполнится светом и радостью.
Утренняя побудка для слуг полагалась лишь немногим позже, чем для кухонных работников, которые, как известно, даже летом встают до зари. И пока остальные девушки из его комнаты только зевая и потягиваясь, выбирались из постелей, Шут стремительно, точно солдат, уже натягивал на себя юбки и чулки. В темноте, наощупь… Для того, чтобы это действительно получалось, ему пришлось потратить целый вечер на бесконечные одевания и раздевания в одном из укромных уголков дворца. Как выяснилось, одежда для служанок не отличалась особенной сложностью, но тем не менее, и с ней нужно было освоиться. Спустя неделю Шут уже окончательно привык к платью, а через две — к дурацкому чепцу, оборки которого, как выяснилось, загораживают половину обзора.
Гораздо хуже обстояло дело с мытьем. Ходить в баню вместе со всеми Шут, разумеется, не мог. Про это пришлось забыть. Впрочем, запах немытых тел не был редкостью не только для слуг, но и для дворян. Зимой купанье — всегда дополнительный риск подхватить простуду. Единственным серьезным поводом для посещения бани многие считали только паразитов. Вот и Шут, когда блохи одолевали его окончательно, улучал момент и сбегал на пару часов из дворца в город. Там он находил постоялый двор понеприметней и заказывал ванну в номер. Это были часы блаженства и забытого счастья… И трудно сказать, от чего Шут получал больше удовольствия — от горячей воды или от возможности размотать тугой тканевый бандаж, который он носил не снимая. С помощью этой уловки в труппе Виртуоза его научили не только превращать женщину в парня но и наоборот. Подложенные в складки бандажа мотки пряжи прекрасно имитировали небольшую, но вполне правдоподобную девичью грудь.
Не меньше хлопот, чем бандаж, Шуту доставляла необходимость начисто выводить растительность на лице. Конечно, он и прежде не любил, когда оно становилось шершавым, и старался этого не допускать, щедро натирая кожу соком травы кру. Но теперь ему приходилось делать это тайком и хранить бутылочку с настоем в темном закутке одного из коридоров для слуг. Шуту хватило ума не тащить ее к себе в каморку, где любая из соседок могла бы заметить столь странный для девицы предмет. Траву кру, конечно, использовали не только для удаления щетины, но этот ее способ применения был самым популярным.
А жизнь слуг, между тем, оказалась и впрямь похожа на ту, что Шут видел в казармах Дени. Здесь тоже были свои 'командиры' и вверенные им 'подразделения'. Мила, конечно же, стояла на самой низкой ступеньке этой 'лестницы'. Непосредственные указания ей доставались от мадам Брю, помощницы старшей горничной. Над мадам Брю соответственно стояла сама старшая горничная, которой отдавал приказы управляющий. И был еще главный управляющий, разумеется… Точно также строились отношения и в других местах, будь то кухня, прачечная, конюшня или скотный двор. Хотя, конечно, не везде слугам приходилось так трудно, как на должности горничной.
Но, не смотря на это, желающих драить полы в Чертоге всегда было предостаточно, ибо жалование служанки хоть прежде и казалось Шуту мизерным, а все же значительно превышало средние заработки в городе и, тем более, за пределами столицы. Многие стремились попасть во дворец, чтобы тяжелым трудом скопить денег на новую, лучшую жизнь. Ради этих денег готовы были терпеть и прихоти господ, и темные комнаты, и ранние подъемы…
2
— Мила! Его Величество рассыпали табак в кабинете. Весь стол уделали! Прибери пока они трапезничают, — тетушка Эльна оторвала Шута от нудной и долгой работы — натирания канделябров из гостиной. Он уже полдня шоркал их с песком и отваром из корня шмелицы, пытаясь удалить копоть и сальные пятна от свечей.
— Да, госпожа Эльна, — он со вздохом отложил канделябр и встал, оправив подол платья.
'Табак… Раньше Руальд не курил… — Шут уже неоднократно видел на столе у короля короткую изящную трубку и всякий раз огорчался по-новой.
Слуги должны быть незаметны. Эту истину ему внушали с первого дня работы, и Шут изо всех сил старался соответствовать. Тем более у него для этого были дополнительные веские причины. Он понимал — если сказано убрать за время обеда, значит упаси боги ему задержаться в кабинете, когда Руальд окончит трапезу и вернется к своим делам.
В кабинете было светло и уютно. Доска 'престолов' стояла на своем обычном месте — на маленьком столике возле книжного стеллажа. Шут всякий раз задерживал на ней свой взгляд, пытаясь воскресить в памяти те дни, когда эта благородная игра была для них с королем отличным способом разнообразить длинные зимние вечера.
'Глупо цепляться за прошлое', - сердито одернул он себя. Зная, что в следующий раз опять засмотрится на резные фигурки…
Табак оказался рассыпан не только на столе, где Руальд умудрился перевернуть коробочку, но и по всему полу вокруг. Шут подоткнул подол — этому удобному приему он научился, глядя на других служанок — и, опустившись на колени, принялся быстро сметать крошево сухих листьев на совок. Некоторые из них залетели далеко под дубовое днище стола. Шут выгребал рассыпанное, как обычно молясь о том, чтобы королю не пришло в голову зайти в кабинет раньше времени. Этот страх стал уже привычным. Шут почему-то не сомневался, что не с первого, так со второго раза Руальд его узнает.
'Да… — подумал он, — кабы я знал, каков на самом деле труд служанок, ни в жизнь бы не стал тогда опрокидывать эту кашу… Бедная Мирта, сколько лишних хлопот я ей доставлял… да и не только ей!..
Он уже почти закончил, когда вместе с табачными крошками, пылью и паутиной вымел из-под стола что-то маленькое и блестящее. Чихнув, Шут поднял находку и с трепетом расправил на ладони.
Сережка…
Тонкая изящная вещица. Сплетение золота и серебра. Она была сделана в форме цветочной кисти с крошечными, не больше гречневого зернышка, бабочками из драгоценных камней. Эта вещь когда-то принадлежала королеве. Шут знал точно, он видел эти серьги на ней в тот день, когда так жестоко обманул, выдав себя за Руальда.
Как она оказалась здесь?
Да не все ли равно…
Шут провел пальцем по ажурным завиткам и с сожалением положил находку на стол короля. Он не вор и чужого ему не надо. Однако, уже у самого выхода, собрав свои метелки и тряпки, он вдруг передумал. Схватив сережку, Шут засунул ее обратно в темную щель между столом и полом.
Незачем Руальду это видеть…
Он знал, что разум короля по-прежнему хрупок. Уроки наставницы не прошли даром — Шут многое научился чувствовать иначе, чем прежде. И в душе у него постепенно зрела твердая уверенность, что он очень скоро увидит то, о чем толковала Ваэлья. Увидит наложенные на Руальда чары. Это предчувствие было сродни ожиданию весны, которая наступит, что бы ни случилось… Быть может, причиной тому стал размеренный, упорядоченный ритм жизни, когда в одно время нужно вставать и ложиться, есть и отдыхать, не имея лишней минуты на тягостные размышления. Шут, казалось, просто забыл о том, кто он на самом деле. Позволил новой, странной жизни всецело овладеть им. И именно эта аскетичная отрешенность дала свои плоды…
Все чаще слыша голос короля, он мысленно видел его самого — Руальда, как он есть. Без прикрас, без фальши… Это видение было похоже на сон наяву и сперва немного пугало Шута, но вскоре он привык к новому ощущению, как сродняется человек с необходимостью ходить босиком, непосредственно кожей ощущая землю, по которой ступает.
Его мир превратился в кокон, сплетенный из чувств Руальда, мыслей самого Шута о короле и его воспоминаний об этом человеке… бесконечных воспоминаний…
— Пат? Ты чего это на полу? Отдохнуть прилег? — Руальду было смешно, а Шуту не очень. Король без малейшего усилия поднял его, легонького подростка, за ворот куртки и поставил на ноги. Ухмыляясь, заглянул в глаза: — Пьян ты что ли? Эээ, брат, да у тебя кровь из носа!
Шут сердито утер лицо ладонью. Он не был пьян и вовсе не дурачился. Просто ему повезло натолкнуться на юного принца, который во весь голос поносил старшего брата за глупость и безуспешные попытки походить на отца. Шут не стерпел, съязвил. А Тодрик, хоть и младше Шута на год, уже тогда, в свои неполные пятнадцать, был выше его на голову… Когда принц замахнулся Шут не испугался, просто ловко увернулся. Не учел, дурак, что от Его Высочества всякой подлости ждать можно. Вместо того, чтобы пытаться достать языкастого братнина любимчика, принц просто кивнул двум своим старшим дружкам и те, зайдя со спины, легко повалили Шута на пол.
'Я об тебя руки марать не стану, — желчно процедил Тодрик. — А моим товарищам это незазорно'.
И, прежде чем, Шут успел даже вскрикнуть, его хорошенько в четыре ноги попинали. При этом принцевы подхалимы не старались нанести особого вреда обидчику их благодетеля. Понимали, что за вред и спросить могут. Они лишь дали понять, кто во дворце главный. А кто должен молчать себе тихо в ладошки.
Заслышав шаги в коридоре, Тодрик и его дружки еще раз сообщили Шуту, кто он есть, и, весело похохатывая, убежали прочь. Шут не знал радоваться ему или огорчаться, когда понял, что шаги принадлежали Руальду…