- Вот для него, пусть поскорее выздоравливает, да реже приходит, - рассмеялась, намекая на Дарькины инспекторские штучки.
Обед получился знатный. Как всегда, потушили мясо с луком и отварили рис, который слипся, несмотря на рекомендации кулинарной книги. Ничего, разбавили мясным соусом и дружно слопали наперегонки, на радость шеф-повару. Дарька сразу же улёгся на пороге. Иван Ильич не прочь был пристроиться рядом, да длинные ноги некуда вытянуть. Залёг на диван. Малыш в благодарность за заботу не оставил его одного и несколько раз пытался собраться в комочек и закинуться к хозяину, но не решился. Хорошо, когда большой друг догадлив. Он поднял маленького и уложил рядом. Тот почмокал губами, уже привычно положил голову на большую руку и немигающими внимательными глазами уставился на близкое усатое лицо Ивана Ильича. «Всё ещё не может привыкнуть», - сообразил тот, - «что у нового хозяина, в отличие от старой хозяйки, морда волосатая». Он, невнятно бормоча: «После сытного обеда по закону Архимеда…», уснул первым, а малыш сторожил его беспробудный сон.
Хватило часа, чтобы душевная электромагнитная извилина выпрямилась. Дарька после сторожевого бдения остался дрыхнуть, а Иван Ильич занялся субботней уборкой и стиркой, заодно с удовольствием поплескался под душем. Закончив хозяйственную маяту, расстроился: отгульный день прошёл, как и не был. Радовало, что впереди два выходных, но он по опыту знал, что и они значительно короче рабочих дней. Надо ещё позвонить Курочкину. Позвонил, хотя не очень хотелось:
- Привет, Пётр Алексеевич! Хозяин Дарьки беспокоит.
- А-а, Иван Ильич! Здравствуй, батенька, здравствуйте оба! Как подопечный? – доброжелательный голос доктора свидетельствовал, что он не держит зла на паршивого патриота.
- Ожил, - одним ёмким словом охарактеризовал хозяин состояние Дарьки. – Сегодня ел, гуляем понемногу то на трёх, то на пяти лапах. Не знаю, что делать с ранами.
- Слушай, - заторопился ветеринар, - у меня тут наплыв скулящих и мяукающих, - похвастал востребованностью, - консультация по телефону не получится, - и предложил: - Раз вы двигаетесь, то приходите на осмотр, - сам больше приходить не захотел. – Сможешь?
- Придём, - вынужденно пообещал Иван Ильич, - завтра, - отложил по обыкновению выполнение твёрдого решения.
- Ладненько, - быстро согласился Пётр Алексеевич, - выздоравливайте, - и отключился.
«Ладненько так ладненько», - не возражал прогульщик.
- Завтра с укушлапой пойдём к эскулапу, - сообщил приятную новость малышу. – Постарайся, чтобы всё зажило сегодня. Что для этого надо? – Дарька вопросительно склонил голову набок. – Что? А надо всего-то: не есть, а жрать, чтобы трещало за ушами, и не спать, а дрыхнуть без задних ног. Вот и все лекарства. Поможем себе? – спросил здоровый у больного. Раненый согласно гавкнул и заелозил пародией на хвост, натирая паркетину. – А пока, дружок, пока у меня ещё есть слабеющие силы и потускневшее настроение, валим на прогулку. Гулять пойдёшь? – «Ещё как!» - взвизгнул немощный и заюлил дырявой шкурой, торопя не откладывать принятого решения.
Гуляли долго, и где попало, но всё в пределах квартала, не отдаляясь на всякий случай от берлоги. Когда малыш заметно подустал, большой взял его на руки и отнёс домой, где они, памятуя о действенных лекарствах, ели всё подряд и что попало, но с удовольствием. И, отдуваясь, перешли на диван. Предварительно. Потом большой всё же перебрался на кровать, а маленький остался на диване.
Два дня подряд хорошими никогда не бывают, во всяком случае, у Ивана Ильича. Не успели на следующий день хорошенько продрыхнуть, как заверещал звонок. Ещё и десяти не было. Кто бы ни пришёл, Иван Ильич возненавидел его сразу и навсегда. Больным нужен покой, неужели не ясно? Дарька поднял голову, понюхал воздух и зарычал.
- Не беспокойся, - успокаивал хозяин, - плохого не впустим.
Натянул штаны и пошёл ругаться. Открыл дверь со свирепым выражением лица и обмяк – за дверью стояло чадо с банкирским исчадьем.
- Нам надо музыку послушать, - намекнуло, не здороваясь, любимое дитяти, чтобы предок выметался на это время.
Валерик, не вмешиваясь в семейные переговоры, вихляясь, шаркал подошвами по лестничной клетке с шилом в заду и заткнутыми наушниками ослиными ушами.
- Аппаратура «Грюнинг», - обрадовал хозяина, чуть приподняв объёмистую сумку.
- Ничего не выйдет, - огорчённо вздохнул родитель. – Дарька заболел.
В подтверждение хозяйских слов малыш подскакал к приоткрытой двери и звонко и злобно залаял, почуяв ненавистный запах. Дочь, не меняя тупого безразличного выражения некрасивого лица, быстро нашла выход:
- А ты возьми его с собой, - и безмятежными стеклянными глазами уставилась на отца.
А у Ивана Ильича нарастало, разбухая, чувство брезгливого отчаянья и злости и на себя, беспомощного, и на эту, которая почему-то стала его дочерью. Он прикрыл дверь, давая понять, что на этот раз уступать не намерен.
- Батя, не качай таймер, освободи студию! – выкрикнул хиляк, выдернув один наушник и продолжая шаркать.
Не выдержав, Иван Ильич рванулся к нему, но тот шустро отскочил к лестнице.
- Но, но! – завопил фальцетом. – Несовершеннолетних бить нельзя!
Смерив его презрительным испепеляющим взглядом, совершеннолетний отступил на исходную позицию, а Дарька совсем изошёл, перейдя с лая на истошный вой.
- Ищите другую студию, - почти выкрикнул батя и взялся одной рукой за косяк, загораживая дверь.
- Ты что? – удивилась дочь грубому отказу. – Чокнулся со своим псом? Оборзел? – Она шагнула к двери. – Нам на пару часов.
- Я сказал: исключено! – не на шутку разозлился покладистый отец, и она поняла, что сегодня не добьётся своего. Сообразил и наследник Ротшильдов.
- Аркашка! – завопил на весь этаж. – Мотаем отсюда к Гарику. – Пропрыгал на межэтажную площадку и только оттуда попрощался: - Гуд бай, лапландец!
Маша-Аркаша засмеялась, довольная прозвищем отца и спросила, как ни в чём не бывало:
- Полтинник дашь?
- Я же тебе недавно дал! – возмутился жадина. – И много! Недели не прошло!
- Мать отобрала, - надуло капризные бледные губы великорослое дитя.
Дарька уже хрипел за дверью, беспокоясь за хозяина.
- Больше у меня нет, - с трудом выговорил дрожащими губами отец.
- Во, даёт! – завопил Валерик. – На мороженое дочери жалко!
Иван Ильич рывком открыл дверь, ногой отстранил пса, закрыл и прислонился к ней спиной, чувствуя, как болезненно дёргается вена на виске.
- Чао, папахен! – заорала, смеясь, дочь за дверью. – Чтоб твой пёс сдох! – и они оба противно заржали и по-молодому запрыгали вниз по лестнице.
Отец опустился на корточки, прижался спиной к двери и посадил задыхающегося от возбуждения пса на колени. На глаза навернулись слёзы отчаянья и обиды, и Дарька, урча и повизгивая, слизывал их, успокаивая хозяина: «Ничего», - мол, - «прорвёмся! Вдвоём нам хорошо, и никто больше не нужен». А Ивана Ильича сверлила запоздалая тягостная мыслишка: «Надо было отдать ей полсотни, зря я!» Но что сделано, то сделано. Пришлось обоим отлёживаться на диване. Дарька сразу по-страусиному уткнулся в безопасную подмышку и, учащённо посопев, быстро затих и захрапел. Иван Ильич лежал, не шевелясь, боясь потревожить больного, и гнал поганые мысли о гнусном происшедшем, чтобы они не передались спящему малышу.
На медосмотр выбрались, отлежавшись и не обедая, после полудня. Пошли короткими перебежками и переносками с частыми обновлениями выдохшихся меток на углах домов, урнах и столбах так, что Дарькиных последних натужных капель не хватило, и надо было бы продолжить хозяину. Через каких-то полчаса, а то и час – часы у счастливых остались дома – добрались-таки до лечебницы, где в очереди дожидались спасения сиамское бурое чудовище с инопланетными голубыми глазами и недоразвитая серо-чёрная спаниельша с кривыми ногами, тряпочными ушами и печальным взглядом. Дарька, взбудораженный прогулкой, с ходу начал наводить порядок, забыв о больной лапе и доказывая ожидающим, что ему надо без очереди. Для начала он отругал извечного собачьего врага, заставив его прижаться к выпуклому животу дебелой старухи, угрожающе выгнуть спину и отмахиваться забинтованной лапой. Удостоверившись, что сиамка усекла, чья очередь первая, он на трёх лапах загнал четвероногую ушанку под стул молодой симпатичной хозяйки и успокоился лишь тогда, когда из медкабинета, приоткрыв дверь, высунулся опасный белый человек со страшными усами и сердито рявкнул:
- Кто тут хулиганит? – Увидев Ивана Ильича, кивнул ему седой головой: - Привет! – и строго взглянул на нарушителя благостного медицинского спокойствия. – Это ты шумишь, задира?
Дарька спрятался за ногу хозяина, показывая послушным видом, что он здесь ни при чём. Айболит, наведя порядок, скрылся за дверью, а малыш, отвоевавший очередь, не стал противиться, когда котяра скрылась вслед за доктором. Ему захотелось стать вообще самым наипоследнейшим в эту дверь сегодня и во все остальные дни. Однако его хватило на то, чтобы нервно облаять препаскудно мяукающую в кабинете тварь, не умеющую терпеть боль, а потом ещё глухо рявкнуть в ответ на взвизг там спаниельши. Когда же пришла пора идти самому, то он предпочёл это сделать на руках хозяина.
Поздоровались за руку, но молча, и сообразительный Петушков вмиг сообразил, что щепетильный и правильный Курочкин не может простить пожилому балбесу равнодушного отношения к двум краеугольным камням разумного существования разумного человека – любви к большой Родине и печатному смыслу жизни. У Ивана Ильича не было ни одного камня, как и берега, к которому он мог бы причалить. Пустой человек, одним словом.
- Ставь его сюда, - приказал Айболит персональному носильщику, показав на белый операционный стол, застеленный выцветшей клеёнкой в серые цветочки, - и держи крепче за голову - мне не светит быть укушенным вторично.
Санитар, подчинившись, поставил раненого на три конечности, а Курочкин, с устрашающим чмоком натянув резиновые перчатки, стал копаться в собачьей шерсти. Дарька напрягся, но не шевелился, понимая, что так надо для его выздоровления.
- Как я и предполагал, - сделал заключение опытный лекарь, промазывая раны после просмотра какой-то мазью из тюбика, - они не успели в него сильно вцепиться – ты им помешал.
Иван Ильич облегчённо вздохнул, мысленно похвалив себя. Закончив мазню, Айболит снял перчатки и предложил ассистенту:
- Попробуй посгибать ему больную лапу. – Сам он не решился на эту опасную процедуру, памятуя о скверном характере хромого.