Ан нет! Оказалось – надо. Ей, видите ли, с жиру захотелось стать пупком города, финансовой грыжей, первой банкиршей. Рыночные родители, не дождавшись дивидендов от учёного зятя, пришли в восторг от новой партии дочери, и судьба отверженного аппендикса была решена скоро и бесповоротно.
Иван Ильич искоса ненавидяще взглянул на подержанную невесту и со злорадством заметил тонкие морщинки на несгибаемой шее. Элеонора опять чопорно присела на диван, поскольку в мягкое продавленное кресло никогда не садилась, а стулья при разделе так же, как и дочь, предпочли присоединиться к слабым двум третям. Скульптурно высеченное из целого куска холодного безжизненного мрамора красивое лицо дамы на диване больше не притягивало, маня загадочностью, а, наоборот, отталкивало правильной, но не живой красотой.
- Могла бы обратиться, - продолжила интересующую её тему мраморная дама, - за помощью и к друзьям или к отцу, но принципиально не сделала этого, - и, смерив холодным взглядом живую статую у окна, объяснила принципиальную позицию: - Решила дать возможность исполнить свой долг перед семьёй отцу и бывшему мужу, которому я отдала лучшие годы.
«Что годы?» - горько подумал злодей. – «Я жизнь отдал и все надежды».
- Кстати, - слегка оживилась отдавшая годы, а Иван Ильич, услышав предупреждающее слово, обмер, - страховка на авто у тебя?
Автовладелец без авто освободил задержанное дыхание, обрадовавшись, что неприятностей не последовало. «Так вот зачем она припёрлась!» - и пошёл к шкафу, который он превратил в шкаф хранения. Порылся в куче бумаг на верхней полке, извлёк плотный глянцевый лист, покрытый замысловатыми защитными узорами, и бросил на старенький журнальный столик, стыдливо приткнувшийся к углу дивана.
Не взглянув на него, Элеонора Львовна всё же выдала неприятность некстати:
- Может, ты получишь страховку за разбитые в ДТП не по моей вине «Жигули»?
Иван Ильич дёрнулся, собираясь объяснить, что не знает всех обстоятельств и всей страховой процедуры, и вообще…
Но она, слава богу, уже передумала:
- Впрочем, ты не сумеешь, я – сама. Напиши мне доверенность.
Обрадованный неумеха молниеносно, с творческим вдохновением выполнил на редкость приятную просьбу. Нужный документ был аккуратно сложен и вложен во чрево элегантной тиснёной белой сумочки с позолоченным металлическим обрезом и застёжками. Приятная гостья поставила сумочку вертикально на колени и слегка наклонилась, чтобы встать, но замедлила движение, дабы сделать последнее внушение:
- Я не хочу, чтобы Аркадия бывала у тебя без моего ведома, - и встала, наконец, угрожающе задрав точёный подбородок.
Молчавшего до сих пор Ивана Ильича будто взорвало, и он, не сдержавшись, выкрикнул:
- А я не хочу, чтобы ты приходила сюда!
Прекрасная мегера смерила его уничтожающим взглядом и процедила сквозь сжатые безупречно белые зубы:
- Не дождёшься! – и добавила уже спокойнее: - Я обязана следить за тобой и знать, как ты живёшь, не ради тебя, а ради дочери, - и ещё: - Без меня ты ничего не можешь.
- А я не хочу знать тебя! – совсем оборзел отец «сироты». – Ясно? – и, чуть замешкавшись, выдал совсем несусветное: - И вообще, нам пора переходить на «вы».
У Элеоноры от удивления округлились глаза, и ресницы встали дыбом.
- Ты что, сдурел? – и, не прощаясь, сама открыла входную дверь и вышла, не закрыв её.
Металлические каблучки шпилек уверенно процокали по бетонным ступеням лестницы, постепенно затихая, и скоро стали совсем не слышны.
Иван Ильич долго ещё стоял у окна, тяжело дыша и нервно вздрагивая подбородком. Потом глубоко, освобождающе, вздохнул, осторожно бесшумно закрыл дверь, запер на два оборота ключа и на цепочку, подошёл к дивану, снял покрывало и неистово вытряс его прямо в комнате, постелил снова и изнеможённо улёгся в третий раз. Закрыл глаза, но сна, естественно, не было, как не было и душевного покоя. В очугунённой голове лихорадочно складывались правильные ответы на реплики и вопросы мерзкой бабы, один едче другого и все убийственно ироничные. Жалко, что они, как всегда, пришли в голову поздно, а то бы… «Пропащий день», - подумал он огорчённо. – «Лучше бы его не было». Ничего не хотелось: ни лежать, ни двигаться, ни жить так, как он – в полупридавленном состоянии. «Хоть бы кто-нибудь пришёл, что ли», - подумал он с отчаяньем и не успел как следует осмыслить редкое пожелание, как…
-4-
…неугомонный звонок зазвонил снова. «Зачем вернулась?» - испугался Иван Ильич, не сообразив со страха, что не слышал цокота ведьминых копыт. – «Что ей ещё надо?». Поднялся и, внутренне напрягшись, решительно направился к двери, заготовив пару крепких выражений. «Может, что не так с доверенностью?» Он перепишет её молча и молча укажет на дверь! Нет, даст понять молчанием, что её присутствие неприятно. Да, так будет внушительнее и… солиднее. Нахмурив брови, сделал сердитую маску и открыл дверь. За ней стояла соседка с продуктовой сумкой. Увидев неприветливое лицо соседа, она смущённо улыбнулась
- Здравствуйте, Иван Ильич. Извините, что побеспокоила. Иду из магазина, смотрю – к вам гость, - и наклонила голову, глядя в ноги.
- Где? Кто? Какие гости? – не перестроившись, недовольно забрюзжал Иван Ильич, а настырный гость был уже у забытой хозяином миски с водой и жадно лакал, не обращая внимания на переговоры людей.
- Собачку завели? – продолжала виновато улыбаться соседка.
- Сам завёлся, - недовольно буркнул собаковод и, смягчив тон, объяснил: - Утром почему-то увязался с базара, я его покормил, он ушёл и вот опять заявился – не запылился. Как только дорогу запомнил? Что прикажете делать? – он требовательно посмотрел на безвинную женщину.
У той не было определённого ответа.
- Собаки чувствуют хороших людей, - сказала отвлечённо, оправдывая пса, который с независимым видом, не глядя на опешившего хозяина квартиры, медленно и уверенно проследовал в комнату и, по всей видимости, залез в забронированное кресло. – Я бы оставила.
- Так возьмите! – быстро нашёлся любимец псов.
- Не могу, - с сожалением вздохнула советчица. – Ребята очень хотят, а мой – ни в какую. Не любит животных. – «Вот мерзавец!» - в сердцах облаял соседа Иван Ильич. – «И деньги берёт без отдачи, и собаку взять не хочет». – А вы, если не хотите оставить, отведите его туда, откуда он к вам привязался, - дала новый дельный совет соседка, близко к сердцу принявшая судьбу бездомного четвероногого.
- Эврика! – воспрял духом от найденного лёгкого решения загнанный в угол хороший человек. – Пожалуй, так и сделаю, - и повернулся уйти в комнату и посмотреть, чем занят самовольный вселенец.
- Иван Ильич, - приостановила соседка.
- Да? – повернул он в дверях голову, не ожидая ничего хорошего от просительного тона её голоса.
- Вы сегодня деньги давали моему? – Она зря спрашивала, ведь наверняка знала, что дал.
- Каюсь, - сознался он, - давал. Так просил, что невозможно было не дать. А что случилось?
На её лучистых и всегда смеющихся серых глазах появились бриллиантики слёз.
- Иван Ильич, миленький, - выговорила она со стоном, сразу сделавшись старой и замученной, - не давайте ему денег, прошу вас. – Она вытерла ладонью непрошеные слёзы. – Много он вам должен?
Злостный заимодавец бессильно прислонился к косяку открытой двери.
- Ничего не должен, - попытался он, соврав, успокоить бедную женщину, посетовав про себя: «И почему у меня всегда получается не так, как хочется?».
- Очень прошу вас, - повторила просьбу бедняга, - не давайте ему ничего, - и снова глаза её увлажнились, выдавая отчаянье. – Не для себя, ради детей прошу, - не удержавшись на ресницах, слёзы покатились по впалым щекам. Чувствовалось, что она на грани нервного срыва. – Жить стало невозможно, совсем замордовал нас, дети боятся, никакие уговоры, никакие слёзы не помогают.
На Ивана Ильича они очень даже подействовали, и он поспешил выдать радикальный совет:
- Выгоните его, да и вся недолга!
- Гнала, - остановив слёзы и утерев лицо ладонью, пожаловалась несчастная жертва неисправимого алкаша, поддерживаемого добросердечным соседом, - да он не уходит.
- Что значит – не уходит? – возмутился недавно запросто вышвырнутый из семьи. – Подайте на развод, - дал он ещё один радикальный совет, подкреплённый собственным опытом.
Соседка тяжко вздохнула, приходя в нормальное душевное состояние.
- Боюсь я этих разводов, формальностей всяких, пересудов людских, - она помолчала, перебирая в уме нелёгкие мысли. – Детей жалко – как они без отца? – и добавила совсем несуразное с точки зрения решительного Ивана Ильича: - Да и его жалко – пропадёт без нас.
- Ну, знаете ли, Марья Ивановна! – отлип от косяка Иван Ильич. – Надо же, в конце концов, и о себе подумать! – в негодовании воскликнул «эгоист» с пятнадцатилетним стажем. Ему жаль было скромную и симпатичную женщину с прекрасным именем-отчеством, как у дочери в детстве, но как ей помочь, он не знал, не смог и самому себе помочь, смирившись, в конце концов, с ролью подкаблучника.