— Гражданский суд города Зее постановил: гражданина Франции Эйнджила Блэксмита и гражданку Франции Марту Блэксмит признать истцом и ответчицей соответственно и начать процедуру расторжения брака. Суд предлагает истцу еще раз обдумать принимаемое решение и подтвердить желание расторгнуть брак...
Марта и Эйнджил сидели на одной скамье. Их разделяло не больше метра пространства, но они даже не делали попыток приблизиться. Марта тупо смотрела перед собой в одну точку, а ее муж, резко вскинув голову, всматривался поверх голов судей, будто увидел там что-то чрезвычайно интересное. Саймон и Джулия сидели среди немногочисленных зрителей в самом дальнем углу у стены.
— Итак, суд спрашивает, считает ли истец окончательным свое решение о расторжении брака?
— Да, ваша честь, – чужим голосом громко ответил Эйнджил. Ни один мускул не дрогнул под восковой кожей.
Судья перевел взгляд на Марту.
— Тогда суд спрашивает ответчицу, считаете ли вы требования оправданными и брак расторгнутым?
Марту вздохнула, сгорбившись еще сильнее. Ее губы беззвучно шевелились, и только Эйнджил краем уха слышал что-то про "хотя бы еще один шанс". Он выпрямился аж до ломоты в спине.
— Суд настаивает на ответе, – возвысил голос судья, встряхнув синтетическими буклями.
Марта вздрогнула снова и подняла затравленный взгляд. Ее глаза наткнулись на непроницаемость судейских очков, и она тихо прошептала:
— Да.
— Погромче, пожалуйста, – потребовал помощник судьи.
Марта судорожно сжала мокрый носовой платок. Эйнджил отвернулся в сторону. Она горестно поникла, но вдруг резко вскинулась и хрипло повторила:
— Согласна.
— В таком случае, гражданский суд города Зее признает брак гражданина Эйнджила Клиффорда Блэксмита и гражданки Марты Августы Блэксмит, расторгнутым, с возвращением гражданке Блэксмит девичьей фамилии Жулавски, на основании закона о браке – статья двести шесть, параграф четыре, пункт двенадцать, закона о демографии – статья триста четыре, параграф два, пункт восемь, а также на основании существующей евгенической программы.
Стук судейского молотка поставил точку.
— Следующий, – пригласил секретарь.
Эйнджил широким шагом направился к выходу из зала суда, на ходу расправляя пиджак и разглаживая волосы. Марта, пошатываясь, прошла три ряда и без сил упала в кресло. Джулия кинулась к ней с водой, а Саймон побежал вдогонку за Эйнджилом. Он поймал его за рукав уже в коридоре.
— Постой!
— Чего тебе? – Эйнджил резко отдернул руку, как бы защищаясь.
— Зачем ты так? Стоило ли? – Саймон попытался говорить убедительно, но сам почувствовал, как жалко звучат его слова. – Ведь это еще не конец.
— А что ты предлагаешь? – усмехнулся Эйнджил. – Суррогатный ребенок? Не мой и не ее в полном смысле слова. А может быть вообще, завести кошечку или собачку? – Он обидно засмеялся в лицо Саймону. – Нет, дружок. Свое морализаторство оставь студентам.
Эйнджил стоял напротив окна, и оттого яркий солнечный свет мешал Саймону разглядеть его лицо. Повернувшись, он пошел прочь.
— Но неужели тебе ее не жаль? – крикнул Саймон в спину.
— Жалость унижает. Оставь ее для себя.
Эйнджил, фальшиво насвистывая какой-то мотивчик, скрылся в лифте. Саймон в ярости сплюнул на ковровую дорожку.
— Ну, как? – бросилась к нему Джулия, отпустив рыдающую Марту.
Саймон пожал плечами, и губы Джулии дрогнули: она готова была вот-вот расплакаться.
— Ну и черт с ним, – Марта взглянула на Саймона совершенно сухими глазами.
Резко набросив сумочку на плечо и порывисто поднявшись, она прошла, едва не толкнув его, так что Саймону пришлось даже посторониться.
Дверь в коридор резко хлопнула. Саймон и Джулия не глядя друг на друга, пошли следом. Всю дорогу до дома они не проронили ни слова.
Весь вечер Джулия молча и с остервенением делала уборку, пока Саймон не решился заговорить с ней. Ему все казалось, что она молча упрекает его в бездействии тогда, еще до аборта. Саймон начал оправдываться, долго и путано объясняя, что он все равно ничего бы не смог изменить, он говорил до тех пор, пока не увидел, что Джулия смотрит на него глазами полными слез. Тогда он замолчал и обнял ее. Жена разрыдалась у него на плече, а он тихо гладил ее по голове. Больше они об этом не говорили.
Марта так и не позвонила. Ни в тот день, ни днем позже. Джулия тревожилась, да и Саймон чувствовал себя не в своей тарелке. Им овладела хандра. Он уже всерьез подумывал о том, что стоит попросить у шефа отпуск. С этой мыслью он пошел на следующий день на работу. Первое, что он сделал – был звонок начальству:
— Добрый день, мистер Совиньи.
На каменной глыбе лица шефа появились морщины и складки, означавшие приветственную улыбку.
— Я бы хотел попросить у вас официальный отпуск.
На этот раз складки изобразили удивление, но Саймон продолжил:
— Дело в том, что у меня накопилось некоторое количество отпускных, и я хотел бы привязать их к празднику. К тому же, – здесь Саймон нанес свой коварный удар, – ко мне приезжает сын.
Саймон знал, что шеф безумно любит детей, и отпустил бы его в любом случае, даже если в его секторе лежали бы три красных статуса на подтверждение.
— Разумеется, Саймон, дети, прежде всего, – шеф улыбнулся, и, сняв очки, начал их протирать.
Закончив это дело, он водрузил очки на прежнее место и сказал:
— В марте в нашей отрасли будет определенная реструктуризация, и вы можете рассчитывать на серьезное повышение, – шеф хитро подмигнул Саймону, что раньше за ним не водилось. – Будем считать, что я ничего не говорил. Приятного отдыха.
Саймон отключил связь и заказал у секретарши кофе. Он расстегнул верхнюю пуговицу. Билеты на рейс дирижаблем до Рязани уже лежали в столе.
Через десять минут Саймон, отдав последние на сегодняшний день распоряжения секретарше, уже спешил в аэропорт, где договорился увидеться с Джулией и встретить сына.
Здание аэровокзала шумело людским половодьем. Гул голосов сливался, дробясь в прозрачных, граненых стеклопластовых листах крыш. Зал был ярко освещен проникающими через перекрытия лучами зимнего солнца. Многочисленные табло и стенды перемигивались разноцветными надписями. Объявили прибытие очередного рейса, и Саймон поднес часы к глазам: баллистический стратоплан опоздал на четыре минуты.
Широкий зев пассажирского тоннеля излил толпу торопливых людей. Расталкивая соседей, из нее выделился высокий, нескладный подросток с выгоревшей нестриженой шевелюрой и с криками "Мама! Папа!" бросился в сторону Саймона с Джулией. Радиоуправляемый чемодан послушной собачкой покатился следом. Саймон, осторожно взяв Петера за плечи, поцеловал его в лоб, а Джулия обняла сына, зарывшись лицом в отросшие на макушке волосы.
— Какой ты стал худой, – Джулия попыталась прижать сына к себе, но Петер отстранился, хотя сделал это скорее для виду: ему было приятно.
— Ничего не худой, просто я загорел, поэтому так, кажется. А где дядя Энди и тетя Марта?
— У них дела, – быстро ответил Саймон, с тревогой глядя на Джулию, но та все поняла и кивнула.
А Петер уже переключился на новую тему:
— А это правда, папа, что мы на Рождественские каникулы едем в Россию? – он искоса посмотрел на отца.
— Так мама значит, все-таки, проговорилась! – в шутку взревел Саймон и, схватив обоих в охапку, шагнул к эскалатору. – А ну бегом на стоянку, пока все такси не разобрали.
Чемодан, пискнув, помчался за ними.
Дома было прохладно: холодный норд-ост пробился с Атлантики, проскользая в щели и хлопая открытым окном. Потревоженная пыль кружилась в стылом воздухе комнат. Дом казался нежилым.
Петер побежал по всем своим друзьям и подружкам делиться новостями за год, а Джулия куда-то исчезла, как она сказала – за покупками, но Саймон подозревал, что на самом деле она поехала к Марте. Сейчас дом был пуст, и он, поежившись, бросил взгляд на обои. Саймон вдруг понял, чем ему не нравится рисунок на них: ветвистый, бордово-золотой ажурный узор на красновато-коричневом фоне напоминал спутанные джунгли, а голографические точки в свете дня были похожи на десятки наблюдающих глаз, от взгляда которых становилось неуютно.
Саймон бесцельно провел пальцем по чистым корешкам книг на полке. Мелькнули знакомые названия – Дарвин, Рид, Уотсон, Крик, "Популярные основы евгеники", "Таинственный незнакомец" Марка Твена, Джордж Оруэлл, Олдос Хаксли.
Часы мелодично пробили два. Длинные тени наискось легли через комнату, и узкий луч света упал на семейную фотографию Мерфи: тот редкий снимок, где были не только Саймон, Джулия и Петер, но и родители – его и ее. Резкая полоса света отсекла самого Саймона и стоящего рядом отца, оставляя в тени всех остальных. Это была фотография, сделанная на море в Испании.
Саймон включил камин и поднес руки к решетке, но та осталась холодной. Он подкрутил регулятор в надежде, что всего лишь село напряжение, однако это не дало никакого результата. В пылу ярости Саймон повернул пластмассовый реостат до упора.
В камине что-то сухо треснуло и оттуда потянуло горелой изоляцией. Сизый дымок завился на сквозняке. От него воздух в квартире показался еще холоднее. Саймон, растирая озябшие руки, пошел на кухню ставить чайник. Потом он вернулся в комнату и, вынув из рамки фотографию, положил ее во внутренний карман пиджака.
За окном неясно громыхнуло, и с неба пошел частый снег вперемешку с дождем.
В дверь позвонили и Саймон, сбросив оцепенение, пошел открывать. Залепленный снегом, в коридор ввалился довольный Петер. Его распирало от новостей и он тут же начал вываливать всю эту лавину на Саймона. Тот кивал, иногда вставлял реплику-другую. Петер уже было обиделся на неразговорчивость отца, но тут Саймону на выручку пришла Джулия. Петер бросился рассказывать ей события дня по новой. На кухне сразу стало шумно и весело. Саймон тихо ушел в комнату.
Чуть погодя Джулия пришла к нему и на немой вопрос мужа о Марте, лишь покачала головой:
— Соседи сказали, что видели ее сегодня. Говорят что они с Эйнджилом громко и долго ругались, – Джулия всхлипнула, но взяла себя в руки. – Она куда-то ушла. Я боюсь, Саймон.
Он прижал ее к себе. Джулия затихла, сжавшись в комочек. Мерно тикали часы и ползла по ковру полоса солнечного света, роняемого бронзовым солнцем сквозь пыльное стекло. Спокойствие нарушил ворвавшийся метеором Петер и Саймону с Джулией срочно пришлось изображать веселье.
К обеду семейство Мерфи сидело на чемоданах в такси, несущемся по автостраде.
Вопреки ожиданиям, погода над Россией была замечательной, и рязанский аэропорт "Дягилево-3" принимал рейс из Брюсселя. Полтора часа ожидания в толчее аэровокзала и семейство Мерфи под мелодичные приветствия авиакомпании погрузилось на борт аэростата "Ил-1512". День был долгим, поэтому прибытие, намечавшееся на десять вечера, весьма радовало Мерфи-старшего. Младший в это время с любопытством изучал салон, вмещавший в себя не только зал и каюты на три тысячи мест, но и видео-бар и ресторан класса "люкс". В казино его не пустили по вполне понятным причинам. Часа через полтора всех пригласили к обеду.
Пока Джулия с Петером ели, Саймон медленно бродил по верхним палубам, разглядывая бескрайний заснеженный пейзаж и нервно куря сигарету за сигаретой. Будущий визит к Вартанову представлялся ему не только и не столько неприятным, сколько просто ненужным: его тяготило все вокруг. О своей работе он вспоминал, как о чем-то далеком и с удивлением не находил прежней тяги к некогда любимому делу.
"У вас наступил кризис. Вам просто необходима смена обстановки." Саймон как в живую слышал эти слова, которые мог бы сказать ему шеф, увидев его сейчас. Однако даже сам Саймон не мог бы сказать, зачем попросил у Совиньи отпуск.
Но чаще всего перед Саймоном появлялось заплаканное лицо Марты со странным выражением обиды смешанной с решимостью и ненавистью. И это видение не отпускало его до самой Рязани.
Огромный сверкающий огнями диск казался отражением раскинувшегося под ним моря городских фонарей, гирлянд и реклам. Однако над дягилевской окраиной света стало меньше, и четыре швартовые мачты плотно заякорили тело аэростата. Когда Саймон почувствовал под ногами твердый бетон, ему стало немного легче, но уже в машине, присланной Вартановым, на него снова навалилась апатия и сонливость. На вопросы Евгения он отвечал невпопад, зато Петер с жадностью изучал неизвестные пейзажи, а Джулия показывала сыну достопримечательности.
Уже дома у Вартановых Саймон, извинившись, сразу пошел спать. Его жена и Петер долго беседовали с Анастасией и вернувшимся из плавания Михаилом. Сам профессор уехал по делам, но обещался быть с утра.
Всю ночь Саймона мучил кошмар, будто он огромная птица, парящая над землей, и под ним проплывают пустынные пейзажи, на которых все чаще появляются горящие руины. Потом он увидел и сражающихся людей, мародеров и грабителей. Его острое зрение различало мельчайшие детали убийств и насилия. Где-то в глубине его пытался родиться крик протеста, и когда он почти вырвался на волю, Саймон понял, что на самом деле ему все равно.
Наутро Саймон встал с головной болью. За завтраком Вартанов огласил культурную программу на рождественские каникулы, которая была одобрена единогласно: предстояло посетить дачу и совершить тур по Золотому Кольцу на рождественском теплоходе. Билеты уже были заказаны и возражения не принимались. Сейчас же все собрались в театр на детский сеанс.
Сказавшись больным, Саймон остался дома, он решил прогуляться пешком по Канищево. Заглянув в уже знакомую церковь, он узнал, что отец Сергий болен и лежит недалеко в больнице, а в это время службу вел отец Филимон. Постояв и послушав минут пятнадцать и поставив свечу Богородице, он пошел к выходу, бросив на ходу горсть мелочи какой-то старушке с железным ящиком-копилкой.
Возле самой больницы Саймон неожиданно передумал идти к священнику и в нерешительности остановился у входа в сквер.
Воздух был спокоен и нежен. Покрытые инеем, березы и ясени казались застывшей картинкой в черно-белых тонах. Мягко падал редкий-редкий снег. Саймон медленно ступил на аллею под аркадой изогнутых березовых ветвей. Голова была кристально чистой. Боль куда-то ушла не оставив и следа.
Мыслей не было.
Саймон остановился: в глубине аллеи, на заснеженной скамейке сидел седой старик в долгополом черном пальто, зажав между коленями тяжелую резную трость. На его непокрытой голове блестели снежинки. Старомодная шляпа аккуратно лежала рядом. Старик не видел Саймона, и тот стоял осторожно, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Стайка ярко-красных грудастых снегирей вспорхнула с рябины, встряхнув алые кисти ягод и обрушив на дорожку маленькую лавину. Старик проводил их взглядом и глазами встретился с Саймоном. На губах его заиграла улыбка.
Саймон вдруг увидел этого старика по-новому: совершенно один, этот человек был счастлив в своем одиночестве. Он был свободен от мира и весь мир принадлежал ему. Стоит ли держаться того, что тяготит тебя? Неожиданно для себя Саймон понял, что он уже навестил священника и тот ответил на все его вопросы. Служить людям можно и иначе, чем он, Саймон, делал это до сих пор. Одиночество станет его очищением от грехов.
В абсолютной тишине Саймон мягко повернулся и направился прочь, оставляя за спиной заснеженную скамейку. Он спешил.
В очереди перед Саймоном оставалось только трое. Он механически пересчитал деньги в кармане.
"- Тебе действительно нужно так срочно улетать? – в голосе Джулии звучала неприкрытая обида.
— Да, – Саймону ничего не хотелось объяснять.
— Но что я скажу Петеру? – Джулия сердито захлопнула сумочку.
— Он уже большой и должен все понять, – Саймон продолжил складывать вещи в чемодан.
— А ты подумал, что скажут Вартановы! – жена не оставляя попыток переубедить его.
— В конце концов, это не последнее рождество, – Саймон методично сложил рубашку и свитер.
— Это как минимум некрасиво! – Джулия разозлилась не на шутку и почти кричала.
Саймон тяжело посмотрел на нее:
— Меня ждет работа.
Джулия вышла из комнаты, напоследок громко хлопнув дверью..."
— Будьте добры, один билет до Филадельфии, – потный, отдышливый толстяк впереди в полосатом мятом костюме навис над окошком кассы. – Желательно у окна.
Саймон проверил свою идентификационную карту.
"- Тебе так срочно надо ехать? – Вартанов, недоумевая, придержал его за руку. – Давай я позвоню твоему Совиньи. Что, кроме тебя больше никого нет? Может человек отдохнуть в праздник?
— Спасибо, не стоит, – Саймон натянул пальто и надел шляпу.
— Останьтесь, пожалуйста, – Анастасия просяще посмотрела на него.
— Извините, – Саймон открыл входную дверь.
— Тебя проводить? – Евгений потянулся за ключами от машины.
— Не стоит. Я сам.
Дверь закрылась, отрезав все звуки..."
— Я вас слушаю.
Саймон понял, что уже пол минуты стоит и молча смотрит на девушку-диспетчера за стеклом кассы.
— Куда вы собираетесь? – спросила она снова.
— Куда-нибудь, где поменьше людей.
Брови девушки удивленно поползли вверх.
— Рейкьявик, – подсказал Саймон, скользнув взглядом по табло открытых рейсов.
— Одну минуту, – молодая леди всмотрелась в монитор. – Стратоплан отменен по климатическим условиям.
— Мне нужно в Рейкьявик, – упорно повторил Саймон.
— Подождите пару минут, – слегка обиженно ответила девушка. – Я постараюсь чем-нибудь помочь....
Пока она разглядывала что-то на мониторе, Саймон принялся изучать рекламу и буклеты. Аэровокзал "Свирь-4" был старым и его скоро, судя по всему, собирались закрывать. Здесь не было даже билетных терминалов.
— У нас есть авиарейс до Тромсё, – сказала чуть погодя девушка. – И дальше, – она с сомнением посмотрела на Саймона, – можно на китобое. Сейчас в порту швартуются три, – она протянула ему распечатку.
Саймон молча отсчитал деньги. Девушка также молча протянула ему электронную карту-билет и проводила недоумевающим взглядом.
Очередь иссякала за расхлябанной дверью, отрезанная бритвой стального ветра со ледяной крупой. Трап уже подали и Саймон поспешил на посадку.
Самолет был ужасно старым: Ту-354 две тысячи сто двадцатого года выпуска. Его немилосердно болтало в воздушных ямах. Из возможных восьмидесяти пассажиров он вез, дай бог половину, и в салоне люкс Саймон был одним из трех.
С самого начала, попросив не тревожить его, он задремал в кресле, и проснулся только на подлете, когда под крылом в кромешной пурге вынырнули выкрошенные ветрами зубы Скандинавских гор.
Командир объявил о посадке в аэропорту Тромсё, и самолет, нервно вздрагивая всем телом, припал к вылизанной поземкой взлетной полосе. Перегрузка вжала пассажиров в спинки кресел, где-то задребезжала плохо закрепленная деталь.
Когда смолк надсадный грохот двигателей, Саймон отстегнул ремень и одним из первых сошел по трапу. Не дожидаясь рейсового автобуса, он сквозь метель пошел к слабоосвещенному зданию аэропорта.
В городе или не водилось такси или все таксисты дружно решили не выходить на работу сегодня. С трудом дождавшись какого-то запоздалого водителя, Саймон попросил отвезти его в порт.
Ледяной свинцовый океан высокими валами мерно накатывал на пирс, разбиваясь в мелкую водяную пыль. В воздухе остро пахло йодом и солью и от сурового, пронизывающего ветра не спасало даже теплое пальто. Саймон сразу попросил отвезти его в порт. Водитель если и удивился, то ничем не высказал своих эмоций.
Капитан небольшого китобоя "Нарвал" оказался весьма сговорчив: Саймон даже не заметил, куда исчезли деньги.
Судно отходило через три часа и Нильс Гамсун, так звали морского волка, порекомендовал за это время обзавестись брезентовой ветровкой, сапогами и непромокаемым саквояжем. По указанному адресу Саймон нашел небольшой магазинчик, где за непомерную цену приобрел необходимую экипировку и подробную туристическую карту Исландии в приложении с массой полезных советов от продавца.
Всю дорогу Саймон провел, забившись в самый дальний трюм корабля. Его нестерпимо укачивало, но он стоически выносил мучения ради цели. На третьи сутки китобой вырвался из зоны шторма, качка ослабела и впереди показалась земля.
Акюрейри встретил Саймона ровным ледяным ветром и мокрым липким снегом. Улицы были безлюдны, седые горы безмолвно и угрюмо нависали над городком. Багровое солнце едва пробивалось сквозь мглу у самого горизонта. Карминный отсвет упал на фасады, превращая их в декорации преисподней.
Надвигалась ночь.
Туристический справочник Саймон выкинул в первую же урну. В городе была одна единственная гостиница, и сейчас он стал ее единственным постояльцем. Безуспешные попытки метрдотеля и хозяина гостиницы ублажить посетителя встретили стену молчания. Саймон лишь поинтересовался, где можно купить термопалатку и дешевое продовольствие. Единственное, что порадовало хозяина, так это оплаченные на месяц вперед счета.
Через день постоялец исчез.
Свинцово-серое ревущее море облизывало прибрежную полосу черного песка, оставляя на нем мертвые раковины и комки скользких бурых водорослей. Чайки и бакланы не рисковали высовываться из гнезд и нор, упрятанных глубоко в скалах. Водопад обрушивал с тридцатиметровой высоты водяной столб, высекая из базальтовой чаши речного ложа густую водяную взвесь вперемешку с песком и грязью. Низкое небо бешено гнало неопрятные тучи, изредка разрывая их до блеклости голубовато-серого северного неба. Над скалистыми утесами дальше по берегу море неожиданно свирепело и, взрываясь многотонными бомбами, выстреливало в узких фьордах и заливчиках неприступных базальтовых бастионов. Ветер без устали полоскал и перекручивал непокорные ветки полярных берез и карликовых сосен. У линии горизонта белой накипью виднелись торосы ледяного поля.
— Ну, что ж, теперь нам никто не помешает. Можно поговорить по душам.
— Да, давно мы этого не делали.
— Почти со студенческой скамьи, – Эйнджил усмехнулся. – А готов ли ты к этому?
Саймон пожал плечами:
— Можно попробовать.
— И что ты чувствуешь сейчас?
— А что я должен чувствовать?
— Ты уже три недели бежишь от всех. Ты прячешься. От кого? А самое главное, почему?
Саймон промолчал.
— Может ты хочешь что-то сказать о совести?
— Я тебя не понимаю
— Не прикидывайся. Ты все хорошо знаешь. Сознайся, не легко быть убийцей?
— Причем здесь убийство? Ты меня в чем-то обвиняешь?
— Хорошо, судья, распорядитель, вершитель – как тебе больше нравится? Вершитель человеческих судеб – согласись, звучит неплохо, – Эйнджил зло рассмеялся.
— Кто дал тебе право судить? – беспомощно огрызнулся Саймон.
— Нет, это кто тебе дал право судить? – яростно перебил Эйнджил, – Ты, возомнивший себя богом. Джулия и Петер не марионетки, но ты плюнул на них, я уже не говорю о Вартанове.
— Это не твое дело, – Саймон почувствовал, что теряет уверенность. – Гораздо хуже то, как ты поступил с Мартой.
— Я? – удивлению Эйнджила не было предела.
— Да, ты! Ты бросил ее в самый трудный момент.
— Нет, – в голосе Эйнджила послышалось ехидство, – это ты убил наш брак. Ты уничтожил последнее, что связывало нас – возможность иметь ребенка, нашего с ней ребенка.
— Но ведь это был только один процент, один единственный! – в отчаянии закричал Саймон.
Эйнджил лишь рассмеялся в ответ.
— Только один процент! – вслух вскрикнул Саймон, и гулкое эхо вспугнуло рывшихся в водорослях чаек.
Гейзер обдал Саймона струей пара, и тот, отшатнувшись, упал на толстую подушку мха. В темнеющем небе огромным крестом разворачивалось северное сияние, и Саймон еще долго, два часа, остановившимся взглядом следил за его переливами.
До утра сияние растаяло и ветер снова нагнал стада туч с мелким противным снегом. У самой воды становилось все холоднее, но Саймон упорно держался береговой линии: над ним неприветливо нависали козырьки красновато-коричневых и черных с мелкими крапинками кварца гранитных скал. Кое-где на гладкой как стекло поверхности росли неизвестно как державшиеся березки и ивы.
Сухие водоросли горели жарко, но сильно чадили. Саймон грелся у костра до самого вечера, пока на него не набрел какой-то турист-одиночка, любитель экстремальных экскурсий. Это был первый человек за много дней отшельничества, но у Саймона даже не проснулось желание разговаривать с ним. И все же движимый воспитанием, он не мог прогнать человека в ночь.
— Подбросьте еще плавника, – попросил Саймон и костер взметнулся снопом искр.
— Скажите, а что вас завело в такую глушь? – случайный собеседник Саймона повернулся к костру, отогревая руки.
Они оба долго молча смотрели на пляшущие языки пламени.
— В это время редко встретишь приезжего, – вновь нарушил молчание гость.
— Я прячусь.
— От кого? – незнакомец с удивлением покосился на Саймона.
— От себя, – Саймон медленно повернул лицо к собеседнику и снова повторил. – Я скрываюсь от самого себя.
— И как? Удачно? – попытался пошутить гость, но осекся. – Извините. У вас должны быть серьезные причины искать уединения. Личные проблемы? Жена? Дети?
Саймон молча покачал головой.
— Творческий кризис?
— Наверное, что-то вроде этого, – Саймон подбросил еще дров.
— А кем вы работаете, если не секрет? – любопытный сосед помешал закипающий суп в котелке.
— Я убийца.
Ложка резко стукнула о край котелка.
— Простите, не понял.
— Вы не ослышались, – могло показаться, что Саймон развеселился. – Я как Господь Бог решаю – жить или умереть.
— Быть или не быть, – процитировал собеседник с иронией в голосе.
— Да нет, пожалуй, Шекспиру и кошмаре не привиделось бы, что его вопрос обернется таким образом.
— Так кем вы работаете. Нет такой профессии "убийца".
Суп вскипел и пена, грозно шипя, побежала по краю котелка.
— Я работаю в евгеническом центре.
— Понятно, – разочарованно протянул сосед. – Не забивайте себе голову этими глупостями. Каждый на своем месте делает полезную и нужную работу. Не будь евгеники, общество задохнулось бы от обилия уродов, или, что еще хуже, нас задавили бы желтокожие.
Саймон с ужасом вслушивался в слова, которые так долго и часто твердил сам. Неужели он был такой же слепой марионеткой? Нет, не зря он убегал от людей, не зря искал одиночества. Как же он был слеп!
— Но ведь это же не просто наборы ДНК, это люди!
— А вы думайте о них как о генетическом материале. Вас ведь этому учили?
Саймон растеряно замолчал.
— Вы сами выбрали эту работу, – продолжил собеседник, – и никто не обещал, что она будет легкой. Нигде не бывает простых решений, и мы все через что-то переступаем.
— Вы хотя бы представляете, о чем говорите? – Саймон в ярости чуть не опрокинул треногу с котелком. – Вы пробовали быть богом?
— Бросьте! – брезгливо прервал его сосед у костра. – Никакой вы не бог. Вы лишь исправляете за ним ошибки. Не приписывайте себе большего, чем вы заслуживаете. Вы подмастерье.
— Вам ли судить? – сказал Саймон. – Сами-то вы кто?
— Я такой же подмастерье, как и вы, – теперь уже в голосе собеседника сквозила неприкрытое презрение к Саймону. – Я хирург-генетик. Доктор Стурлуссон. Может быть, слышали? Почему бы вам не бросить изображать из себя истеричную девицу и не выпить со мной грамм по двести, а? – Доктор побултыхал объемистой флягой. – Как говорится, Шекспиру шекспирово, Богу богово, а нам с вами по двести грамм.
Саймон тоскливо посмотрел на далекие огни в море.