- Дальше, - попросила Элизабет.
- По-моему, и так все понятно...
- Что, дальше плохо?
- Не знаю...
- Дальше, - повторила Элизабет, - я боюсь одной строки... Приходится много додумывать...
- Это ничего, если я закурю еще одну сигарету? - спросила Крис, кивнув на спящих мальчиков.
- Закурим вместе, - ответила Элизабет; она снова д е р ж а л а себя, стала прежней - спокойной и чуточку снисходительной.
- <Но снабди его от стад твоих, - продолжила Криста, - от гумна твоего и от точила... Дай ему, чем тебя благословил Господь... Помни, что и ты был рабом в стране Египетской и избавил тебя Господь, Бог твой, потому я тебе это и заповедую... Если же он скажет: <Не пойду я от тебя, потому что люблю тебя и дом твой>, возьми шило и приколи его ухо к двери, и будет он твоим рабом на век. Так поступай и с рабою твоей>...
Элизабет, наконец, весело засмеялась, ничуть не опасаясь, что мальчики проснутся, а Криста даже створки стенного шкафчика открывала осторожно, страшась, что з а п о ю т петли; бедненькая, как же трудно ей; сердце разорвано на три части, а я до сих пор не верю, что Пол по-настоящему мой муж... Чему ты не веришь, спросила она себя. Тому, что он <твой>? Или <муж>? Это разные понятия. В этом пустячном различии корень людских бед... <Мой> - собственность, <муж> - это мужчина, который позволяет себя любить, нежно и покорно принимает мою ласку; мужчина - это сила вообще; муж - сила, защищающая тебя, вот в чем разница...
- У тебя было прекрасное гадание, - сказала Элизабет, затягиваясь. Хочешь, я буду толкователем?
Криста села рядом с ней, прижалась, ощутила ее опавшую грудь, вспомнила маму, дрогнула спиной, испугалась, что не сдержится, разревется; нельзя, ни в коем случае нельзя, ей труднее, чем мне!
- Тебе холодно? - спросила Элизабет, почувствовав, как вздрогнула спина Кристы. - Не простудилась?
- Нет, мало спала...
- Ты совсем не спала, бедненькая, - сказала Элизабет и подняла с ее лба тяжелые, ш е л е с т я щ и е волосы. - Какая же ты у нас красивая... Совершенно григовская девочка... Не сердись, я темная, но Григ был норвежцем или финном?
- Не сержусь, - Криста прижалась к ней еще теснее. - Норвежцем. На тебя будем гадать?
- Обязательно... Страница триста пять, двенадцатая строка снизу.
Не открывая книгу, Криста спросила:
- Ты называешь цифры с каким-то смыслом? Или просто так?
Элизабет удивилась:
- А какой смысл может быть в цифрах?
Криста убежденно ответила:
- Может... Я почему-то боюсь цифру двенадцать... Хочешь перегадать?
- Так нельзя... Давай уж, что делать... Тем более, все это чепуха...
Криста нашла страницу:
- <Теперь иди и порази Амалика...>
- Дальше, - попросила Элизабет.
- <И истреби все, что у него>.
- Дальше...
- <И не дай пощады ему>...
- Дочитай до конца строфы, Крис...
- <Но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла>... Чушь, да?
- Помолимся, а? - сказала Элизабет. - Какая же это чушь?
Они замерли; сигареты, оставленные в пепельнице, дымились; Кристина хотела потушить их; Элизабет махнула рукой, ерунда; мгновение побыли каждая в себе самой - недвижными, потом Элизабет взяла свою сигарету и затянулась еще тяжелее:
- Знаешь, всегда все бывает наоборот... Чем хуже гадание, тем лучше в жизни...
- Верно... Я погадаю на Пола... Четыреста седьмая страница, тринадцатая строка сверху... Вот... - Она зажмурилась. - Читаю... <И сказал Господь Иную, что было праведно в очах Моих, выполнил ты над домом Ахавовым все, поэтому сыновья твои до четвертого рода будут сидеть на престоле...>
Вошел Нильсен, потер руки, подул на пальцы, словно они замерзли, хотя день обещал быть теплым:
- Дамы, а где же омлет и кофе? Мы вышли в море, впереди и по бортам ни одного судна на двадцать миль, у меня есть десять минут на отдых... Смотрите-ка, ни ветерка, ни тучки, полный штиль, можно даже патефон завести.
- Заведите, - обрадовалась Элизабет. - У вас хорошие пластинки?
Нильсен обернулся к Кристине:
- На вашей яхте хорошие пластинки, мадам?
- Что бы тебе хотелось послушать, сестричка?
Элизабет открыла наугад страницу, ткнула пальцем, загадала на Спарка, прочла первые строки: <Погибни, день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: <Зачался человек!>, - захлопнула книгу в зеленом сафьяне, заставила себя улыбнуться и сказала:
- С радостью послушала бы <Пер Гюнта>...
На вокзале в Гамбурге было грязно и пусто, восстановительные работы шли ни шатко ни валко, англичане - в отличие от младших братьев - палец о палец не ударяли, чтобы вдохнуть жизнь в разрушенную страну; лицензии на открытие газет и радиостанций давали легко, без раздумий; позволяли регистрацию только небольших фирм, не помогая ни строительными материалами, ни продовольствием: <Сначала мы восстановим Остров, разбитый немецкими <фау>, а уж потом решим, как быть с <Гансами>... Чем дольше они будут жить в руинах, тем спокойнее для Европы, - конечно, на этом этапе; когда сами восстанем из пепла, поднимем их, контролируя каждый шаг, чтобы не повторился тридцать третий год... Для этого сначала надо привить им вкус к демократии и научить искусству выслушивать мнение несогласных... А еще выбить из памяти преклонение перед <железной рукой> богоданного фюрера, когда каждый освобожден от обязанности думать; выполнять легче; инженеру платят в четыре раза больше мастера потому, что он придумывает, это дорогого стоит>.
Джек Эр купил на перроне газеты - их здесь было множество, от местных крошечных листков в две ладони до <Вашингтон пост>, - просмотрел новости; начал с тех страниц, где печатали про скандалы; в случае чего информацию о Роумэне будут давать именно там, если, спаси бог, случится горе; нет, все в порядке; Адольф Менжу дает интервью, будет сниматься вместе с Робертом Тейлором в первом антикоммунистическом боевике; молодой миллионер Онассис благодарит президента Трумэна за помощь Греции, лишь это спасет страну от большевизма, - маленький черноволосый крепыш с розочкой в лацкане смокинга на гала-вечере в Нью-Йорке; окружен женщинами, которые на голову выше его...
Ощутив на плече чью-то руку, Джек одновременно услыхал низкий голос:
- Не ту газету смотрите, мистер Эр.
Обернувшись, увидел низенького человека, не выше Онассиса; как он мне до плеча-то смог дотянуться? Пиджак поношенный, рубашка мятая, галстук съехал в сторону, какой-то бутафорский, такие носят люди с Юга; правда, ботинки наши, настоящие с а м о х о д ы, подошва толстенная, верх пробит дырочками, образующими трафаретный рисунок; все американцы носят такие туфли, только пижоны заказывают лайковые, с длинными носами.
- Представьтесь, - сказал Джек Эр, стремительно оглядев перрон; ни одного человека, который мог бы казаться подозрительным, не заметил; впрочем, бежать некуда, да и потом, если что-то задумано, они окружили вокзал, азбука. - Я не знаю, с кем говорю.