Вершинин знал характер капитана: один боцман мог переубедить его. Он и послал Соболева за Кузьмой Степановичем, а сам сел на диван и попробовал уговорить капитана.
— Из Поленовой хороший штурвальный получится. Уверяю вас, Иван Константинович.
— Ну, это как сказать.
— Вот увидите!
Вошел Кузьма Степанович, сел на диван и пророкотал густым басом:
— Что тут происходит?
— Да вот, — Усков кивнул головой на Сашу, — моряком хочет быть.
— Ну и правильно.
— А я не хочу, и незачем это ей!
— Подожди, Иван! Зачем ты мешаешь молодым людям? Нехорошо…
— А ты что, защитник у них? — вскинулся Усков. — Кто на траулере капитан? Ты или я? Не вмешивайся не в своё дело!
Боцман достаточно знал капитана, поэтому не обиделся на него и, когда тот выговорился, сказал:
— А ты крылья не ломай молодёжи. Не старые времена.
— Как же это так? Что они захотели — вынь да положь им? Так, что ли? А мы как учились? Забыл?
Веригин рассмеялся:
— Ты что, завидуешь им?
— А ты как думаешь? Больно легко всё им даётся. А их надо чуть попридержать. Ставить препятствия перед ними — пусть преодолевают, закаляют характер…
Соболев не выдержал:
— Это же старорежимные взгляды, товарищ капитан!
Вершинин и Поленова переглянулись: быть шторму! Соболев, покраснев, смущённо опустил голову. Усков повернулся, седые брови его поползли вверх, взгляд маленьких острых глаз сделался строгим, но тут же лицо преобразилось — капитан усмехнулся.
— Ох и народ! Я вот тебе всыплю, Соболев, за такие слова. Много ты знаешь о старом режиме! Ладно, так и быть, возьму Поленову учеником штурвального в свою вахту. А теперь до свиданья, молодые люди.
Ларин поджидал Поленову в лаборатории. Он знал: она войдёт лёгкой походкой, улыбнётся краешками глаз, пройдёт к своему столу, поправит волосы, и только тогда взглянет на него, спросит: «Что будем сегодня делать?» Он привык к её походке, мелодичному голосу и синим глазам. Прошлое не забывалось, но уже властно пробивалось новое чувство, как первая весенняя травка под слоем прошлогоднего снега.
Часы на письменном столе показывали семь, а Поленова обещала прийти в шесть. Возможно, ещё придёт. Никогда он не ждал её с таким нетерпением, как сегодня. Из приёмника просачивалось слабое пение, настолько слабое, что, казалось, крошечное хрупкое насекомое царапается лапками в мембрану. Ларин покрутил верньер — звук окреп, и удивительно чистый женский голос оборвался, покрытый шуршанием долгих аплодисментов. «Такой же голос у Поленовой», — подумал Ларин и, бросив рассеянный взгляд на стол, вышел из лаборатории.
Над океаном лежали сумерки. Волны бились о борт траулера, поднимая фонтаны водяной пыли. Ларин почувствовал, как по спине пробежал озноб. С кормы донёсся весёелый смех Поленовой. Потом мужской голос. Кто это? А, да не всё ли равно!
Ларин вернулся в лабораторию.
В толстое стекло аквариума тыкались мордастые рыбы, шевелили плавниками. Глаза круглые, равнодушные.
— Вы, пучеглазые, глупые рыбы, вы меня слышите? — вполголоса проговорил Ларин. — Я спокоен, слышите, спокоен…
Ларин сел за стол, включил лампу и придвинул журнал анализов морской воды. Журнал вела Поленова. Почерк у неё ровный, твёрдый. Результаты сегодняшних анализов не были занесены. Ларин посмотрел на лабораторный стол. В гнёздышках ящичка поблескивали полные закупоренные пробирки. Так и есть, анализы не сделаны, а они сейчас нужны.
Напевая весёлую мелодию, в лабораторию вошла Поленова и прошла к своему столу. Ларин снова ощутил напряжение.
— Плохо родиться женщиной, всё-таки, — сказала Саша, принимаясь за пробирки.
В этот момент она могла сказать своё обычное: «Что сегодня будем делать, Василий Михайлович?» — и обычное прозвучало бы для него фальшиво. Он усмотрел бы в нём желание скрыть встречу на носу корабля. Но она нашла верные слова, и у него стало как-то легче на душе. «Как будто угадала мои мысли», — подумал Ларин и сказал:
— Анализы, Александра Николаевна, вовремя надо делать. — Он произнёс это так же резко, как говорил с ней при первой встрече.
Саша выпрямилась, заложила руки в карманы спортивной куртки и взглянула на него. Губы её чуть дрогнули. Она круто повернулась на носках и молча вышла из лаборатории.
«Характер», — подумал Ларин, принимаясь за работу.
В десять часов вечера он поднялся на палубу; воздух был влажный и тёплый. Океан тяжело ворочался, как старик на жёсткой постели. Слышался шум двигателей. Траулер шёл на северо-восток за светящимся косяком сельди.
Но рыба почему-то вдруг изменила направление и пошла на восток. Ларин поспешил в рубку.
— Сколько миль до границы? — отрывисто спросил он.
Дежурный помощник капитана посмотрел на карту.
— Двенадцать.
— Чёрт возьми, — забеспокоился Ларин. Включил микрофон и вызвал капитана.
Сегодня предполагалось провести первый активный лов рыбы на электрический свет. И опыт может сорваться.
Усков пришёл через несколько минут. Что траулер, следуя за косяком сельди, подходит к государственной границе, капитан знал и не особенно беспокоился, потому что имел разрешение на плавание в нейтральных водах. Выслушав Ларина, он спросил:
— Что же вы хотите? Изменить курс?
— В этом районе плавает рыболовная флотилия другой страны, — заметил Ларин. — Не хотелось бы встречи.
Усков взглянул в океан и сказал:
— Попробуем перехватить рыбу у границы.
— Было бы неплохо, — согласился Ларин.
— А бояться нам нечего. Что они, пираты? — успокаивал капитан не то себя, не то начальника экспедиции. — Есть же международная конвенция о плавании в этом районе.
«Ураган» прибавил ход. В рубке наступила тишина. Все думали: нагонит траулер косяк рыбы или нет? Напряжённую тишину нарушили гулкие шаги. Кто-то неторопливо поднимался по трапу. Ларин сжался от какого-то тревожного предчувствия. В рубку вошёл радист и молча протянул капитану две радиограммы.