— Хорошо, — овладев собой, быстро сказала она. — Я сыграю вам любимую мамину пьесу.
Саша села за пианино и коснулась рукой клавишей. Звук затрепетал, как голос. Саша взяла аккорд… Полонез Огинского…
Музыка была печальной и мятежной.
Ларин смотрел на гибкие пальцы Саши и чувствовал, что мелодия заполняет всё его существо. То казалось ему, будто тёплый ветер обдувает лицо, то сечёт ледяной норд-ост. Слышалось то далёкое звучание колокольчиков, то тихий плач женщины, то боевой клич — вперёд, вперёд, друзья! Потом опять печальное, хватающее за душу…
Ларин взглянул на Ускова. Тот сидел, устремив невидящий взгляд на иллюминатор, и самые различные чувства отражались на лице, меняя его выражение. Увлажнились глаза, набрякли покрасневшие веки.
— Иван Константинович, вы были счастливы в жизни?
Усков встрепенулся, непонимающе, словно спросонья, спросил:
— Вы о чём?
— Я спрашиваю, вы были счастливы?
Мелодия замерла. Тишина…
Повернув голову, Саша посмотрела на Ларина. Свет отражался в её глазах. Они казались бездонными.
Усков не ответил. Не стесняясь, смахнул слезу и подошёл к девушке.
— Спасибо, Сашенька, — он по-отечески ласково поцеловал её в лоб. — Большую радость вы доставили мне, старику…
Ларин сидел молча. Трубка в руках давно погасла. На душе стало ясно и светло. Неужели это сделала Саша? Сегодня, глядя на неё, он впервые думал о ней самой, а не о её поразительном сходстве с Линой.
Саша и Усков ушли.
А Ларин продолжал курить и думать…
Комсомольцы обсуждали поступки Васи Соболева и Саши Поленовой. Председательствовал Вершинин. Володя Данилов вёл протокол.
Выступал Ларин.
— Я хотел в административном порядке объявить Поленовой выговор, но, подумав, решил сначала послушать, как вы отнесётесь к её поступку. Хорошо, что всё кончилось благополучно, но ведь могло быть иначе…
Поднялась Саша.
— Я виновата в том, что ушла в океан без разрешения начальника экспедиции, — произнесла она взволнованно. — Но, честное слово, ребята, не надо меня строго судить. Я заглянула в подводный мир и поняла, в чём моё призвание. Ради этого стоило рискнуть. Разве не вы, Василий Михайлович, говорили нам, что смелым сопутствует удача? И, как видите, первое моё путешествие в океанские глубины завершилось благополучно. Я думаю повторить путешествие, но теперь уже с разрешения начальника экспедиции.
— О, ты дипломатка, оказывается, Поленова, — усмехнулся Вершинин. — Я понял тебя: виновата не ты, а начальник экспедиции. Так?
— Я не сказала этого, — возразила Саша. — Но если бы костюмами распоряжалась я, то всем желающим разрешала бы плавать под водой. Вы же говорили, Василий Михайлович, что характер закаляется в труде, в борьбе, учёбе. Почему же тогда сами лишаете нас этой возможности?
В душе Ларин не мог не согласиться с Поленовой. У него не было веских причин запретить ей плавать под водой. Но он не мог забыть трагического случая с Линой.
О Соболеве комсомольцы говорили мало и в основном хвалили его.
— Мне непонятно, почему сегодня так много адвокатов у Соболева? — сердито спросил Новиков. — Гонору в нём много. Разве не ясно?
— Это ещё как сказать, у кого больше: у него или у тебя, — возразил Данилов. — Ты обязан передавать свой опыт…
Новиков презрительно посмотрел на него и с расстановкой выговорил:
— Никому и ничего я не обязан. Человек, может, нарочно…
— Этого не может быть! — крикнула Саша.
— Умерь пыл, Саша, — строго предупредил Вершинин. — Давай, Вася, объясни.
Соболев поднялся и повернулся к Новикову:
— Ты, Юра, прав в одном: штурвал меня не слушался. Почему — не знаю. Но только не нарочно я. Это ты врёшь! Рулевой трос действительно заедало. Что с ним было, я и сейчас не могу объяснить. Я к тебе, Юра, обращался, а ты не захотел помочь. Откровенно говоря, я не люблю тебя, Новиков, честное слово! Не люблю за твою спесь, за пижонство…
Новиков вскочил и крикнул:
— Слышали, товарищи? Не сознаётся! За такое из комсомола надо гнать!
— Я хотел бы знать, за какое это дело ты хочешь его гнать из комсомола?
Вопрос этот был задан густым басом. Комсомольцы удивлённо оглянулись. Вдоль борта по палубе шёл боцман Веригин.
— Мне, старому коммунисту, отвечай, Новиков.
— Что тут отвечать? — невозмутимо спросил Новиков. — Много нянек вокруг Соболева увивается: ах, какой он хороший, ах, какой он красивый… А ему давно по шее надо надавать. Третий помощник видел, как он штурвалил. Скажи, Вершинин…
— А ты бы взял и научил Соболева, — посоветовал боцман. — Разве тебя не учили?
— У нас все опытные моряки учат, — сказал Данилов. — Один Новиков не хочет. Ему, видать, некогда.
Происшествия последних дней совсем взвинтили Новикова, и после слов Данилова он взорвался.
— Что вам надо? Что вы ко мне пристаёте? — выкрикнул он. — Учить! Учить! Только и слышишь. Пусть учится! Я же никого не прошу, чтобы меня учили. И не приставайте! Я…
— Подожди, Юра…
— К чёрту всех! — крикнул Новиков и, расталкивая сидящих, покинул сббрание.
Поднялась буря негодования:
— Псих!
— Вернуть и намылить шею!
— Исключить из комсомола!