Очень хороший способ взаимодействия с читателем – разрубание сюжетного узла. Автор, который прибегает к такому способу, часто идет фактически навстречу пожеланиям читателя. Читатель ведь сам не вправе разрубить ни единого сюжетного узла: ему приходится проглатывать их, словно комки в манной каше, – занятие, как каждый с детства знает, не из приятных. От этого читателя даже может начать выворачивать – и такая реакция вполне естественна, так что автору не следует морщиться и отводить глаза в сторону, например, торжественно заходящего за горизонт солнца… тут уж, извиняюсь, не до эстетики, ибо время, скорее, оказывать читателю первую помощь, чем думать о поруганном чувстве красоты.
Одна из наиболее замечательных форм оказания первой помощи – кроме всем давно уже наскучившей формы с почти неприятным названием «рот в рот» – и есть разрубание сюжетного узла. Разрубленный сюжетный узел менее опасен для пищевода, чем не разрубленный. Многое, конечно, зависит от того, как разрубить, однако в любом случае проглотить хотя бы и два маленьких комка манной каши все же приятней, чем один большой. А если сюжетный узел удастся размозжить, то комков и вовсе не будет ощущаться. При таком удачном исходе автор смело может любоваться торжественно заходящим за горизонт солнцем, отнюдь не будучи озабоченным тем, что читателя выворачивает где-то неподалеку.
Другое дело – что для грамотного разрубания сюжетного узла необходим какой-никакой талант. Накрутить-навертеть – это любому под силу, но только подлинный писатель способен хирургически точным движением рассечь тут все к лешему, не зарубив при этом ни одного из ведущих персонажей и дав каждому шанс увернуться из-под разящей стали, – вот он, талант!
Данный талант и будет продемонстрирован Вашим, дорогой читатель, покойным слугой – причем незамедлительно, на ограниченном пространстве текущей в Лету главы. Замечу только, что всуе упомянутый покойный слуга осуществит данную демонстрацию настолько элегантно, словно это демонстрация коллекции последних моделей Карла Лагерфельда!
…Ближний, одетый под турецкого пашу, волок за собой пестрый тюк, в котором угадывались очертания человека, причем человека женского пола.
– Что там у Вас в тюке – интересненькое что-то? – время от времени интересовались некоторые из сицилианцев, в совершенстве владевшие турецким языком.
– Да нет, – по-итальянски смущался Ближний, забывший выучить турецкий язык, но от рождения в совершенстве владевший итальянским (дело в том, что кормящая мать Ближнего зачастую распевала в процессе кормления удивительные по красоте песни из богатого репертуара нынче, говорят, не такого уже богатого Робертино Лоретти, в силу чего Ближний, можно сказать, с молоком матери всосал в себя звучный Italiano). – Скажете тоже – «интересненькое»! – И, так вот неопределенно высказавшись, Ближний уволакивал свой тюк в сторону от владевших турецким языком сицилианцев – поближе к сицилианцам, владевшим материнским языком Ближнего.
Вдруг из кустов бузины выскочил обнаженный добела мужчина и, громко представившись как сексуальный маньяк, крикнул на всю Сицилию:
– У Вас там в тюке женщина! Я чую!
Падкие на женщин сицилианцы сразу же собрались вокруг тюка, зажужжав как мухи, а сексуальный маньяк, не в силах сдержать с детства присущей ему распущенности, бросился непосредственно в эпицентр тюка и прямо в эпицентре вступил в непристойный контакт с находившейся там (как известно читателю) Кузькиной матерью. В интервью, данном им на следующий день сицилианской газете «Buondi, mafiosi!», сексуальный маньяк подробно рассказал о пережитом им во время упомянутого акта ужасе. «Я покрылся мурашками, – признавался он на своем сочном итальянском, – едва лишь завидел объект собственных поспешных вожделений. Но, к сожалению, было уже слишком поздно: присущая мне с детства распущенность взяла свое, и я как бы со стороны наблюдал за моими же отвратительными действиями по отношению к Кузькиной матери, чья внешность практически не поддается описанию даже и на сочном итальянском».
Интервью это быстро облетело сицилианские дома – видавшие виды сицилианцы уже на следующий день за версту огибали Человека с тюком, как здесь успели окрестить Ближнего. Будем время от времени так называть его и мы.
Человек с тюком мог теперь беспрепятственно продвигаться по Сицилии: содержавшаяся в тюке Кузькина мать внушала сицилианцам такой страх, что никому и в голову не приходило остановить поступательное движение Человека с тюком к мрачно возвышавшемуся в отдалении зданию тюрьмы. Понятно, таким образом, что Человек с тюком фактически ослушался Редингота, давшего ему поручение показывать Кузькину мать всем и каждому. Впрочем, не показывая ее вообще никому, он добился еще большей действенности Кузькиной матери, правильно рассчитав, что – сейчас читателю следует приготовиться к тавтологии – воображаемый ужас ужаснее ужаса реального.
Вот и тюремщики сдались без боя: издалека разглядев Человека с тюком, они выбросили из окна к чертовой матери сначала белый флаг, а потом начальника тюрьмы, ударившегося об землю, обернувшегося белой лебедью и утратившего тем самым как все человеческое, так и возможность участвовать в дальнейших событиях. Что касается тюремщиков, то, проделав все вышеописанное, они не придумали ничего лучше, как запереться в камерах и не отвечать на стук. Впрочем, Человек с тюком и не стучал: узнав от местной ребятни, что Марта под ручку с Мертвецом давно бежала из тюрьмы, он утратил интерес к этому мрачному зданию и отправился на поиски Марты.
Влекомая им за собой Кузькина мать ныла и просила посидеть где-нибудь в тенечке. Это раздражало Человека с тюком, не считавшего, что для нытья сейчас имеются веские основания. Судьба Марты всерьез беспокоила его и, никак не реагируя на безответственное поведение Кузькиной матери, он изучал следы на дороге, то и дело обращаясь к книге «Юный следопыт». Бесстрашная сицилианская ребятня неслась за ними с криками: «Жених и невеста сходили в одно место!» – Человек с тюком хотел было расстрелять деток из имевшегося у него в руке пистолета, но детки взмолились не трогать их, обещая Человеку с тюком сослужить ему службу в будущем. Не дожидаясь будущего, Человек с тюком потребовал, чтобы служба была сослужена немедленно. Деткам ничего не оставалось, как тут же найти на дороге следы копыт и объяснить Человеку с тюком, что сбежавшая из тюрьмы Марта одичала – и, увы, оставляет теперь только такие следы.
– Бред какой! – сказал Человек с тюком, но все равно пошел по следам и вскоре увидел Марту в костюме амазонки: Марта сидела на коне и стреляла во все стороны из репчатого лука. В таком виде она Человеку с тюком не очень понравилась.
– Я одичала, – краснея, как дорогая рыба, подтвердила Марта, почувствовав неприязнь незнакомца, и спросила: – Чего Вы от меня хотите, Человек с тюком?
– Я пришел освободить Вас из тюрьмы посредством Кузькиной матери, – прямо ответил Человек с тюком и показал Кузькину мать.
– Освобождать уже не требуется… а вот за знакомство спасибо. По-моему, мы не встречались, – сказала благовоспитанная Марта, пряча ужас в бюстгальтер и подавая руку Кузькиной матери.
– Какая Вы, однако, прелесть! – сказала Кузькина мать, умеренно хорошея от человеческого к себе отношения.
– А я бы вот ей руки не подал, – сказал появившийся откуда ни возьмись Мертвец, обильно увешанный фазанами и куропатками. После этой бесчеловечной реплики Кузькина мать опять превратилась в такую же страшилу, как была.
– Здравствуйте, Мертвец, – официально поприветствовал Мертвеца Человек с тюком. – Давненько не виделись.
– Мы вообще никогда не виделись, – нагрубил Мертвец.
– Ну, не скажите, – возразил Человек с тюком. – Земляки все-таки. Я тоже родился и умер в Городе Мертвых.
Услышав это, Мертвец бросился на грудь Человеку с тюком и оросил ее скупыми, как ростовщик, слезами. Из этого следовало, что землячество Мертвец ценил превыше всего.
– Землячество я ценю превыше всего, – подтвердил он точно по писаному, и на этом данный, по крайней мере, вопрос был раз и навсегда исчерпан.
Человек с тюком аккуратно оторвал Мертвеца от груди и положил на сицилианскую землю, где тот из-за свежей утренней росы сразу простудился, зачихал и закашлял. Это вызвало приступ неуместного, на первый взгляд, смеха Кузькиной матери, снова забравшейся в тюк. Впрочем, Кузькину мать при желании можно было понять: она сразу же настолько невзлюбила Мертвеца, что хотела бы его смерти, не будь он и так уже… того.
– Я думала, Мертвецы не простуживаются, а они простуживаются! – заливалась она, пока Человек с тюком точным ударом не съездил по самой сердцевине тюка. Кузькина мать тут же прекратила заливаться неуместным смехом и принялась заливаться вполне уместным плачем. Однако всех поразила не молниеносная смена ее настроения, а точность удара Человека с тюком.
– Вы от природы такой меткий? – с восхищением спросила амазонка-Марта, поглаживая надувшийся от незаслуженной обиды тюк и тем самым давая понять Кузькиной матери, что та не одинока в мире.
– Тренировался, – коротко отчитался Человек с тюком и предложил: – А Вам, Марта, не пора ли уже отпустить на волю коня и прекратить стрелять во все стороны из репчатого лука?
– И правда! – рассмеялась Марта, хлопнув коня по крупу и выбросив репчатый лук, который тут же пустил корни в щедрую землю Сицилии. – Это я по привычке. По привычке к самообороне. Враги же кругом…
– Невидимые? – осторожно спросил Человек с тюком.
– Да отойдите шагов на двадцать – вон к той смоковнице, и осмотритесь, – усмехнулась Марта. – Только Кузькину мать не забудьте с собой прихватить.
Человек с тюком послушался и поволок Кузькину мать в сторону смоковницы, заблаговременно выставив напоказ все ее безобразие. В тот же миг со смоковницы спрыгнули несметные полчища сицилианских мафиози и, наделав от страха в штаны, бросились в направлении Палермо.
– Эх, – вздохнула Марта, – была бы у меня недели три назад Кузькина мать! Как бы это могло облегчить мою жизнь и затруднить жизнь сицилианских мафиози… Научила бы я их уму-разуму!
Простудившийся Мертвец в этот момент неожиданно выздоровел и сказал, поднимаясь с земли:
– Это, кстати, и сейчас еще не поздно сделать.
– А Вы, пожалуй, правы, Мертвец! – оживилась Марта и тут же дала объявление в местную газету. Объявление состояло всего из нескольких слов:
«УЧУ УМУРАЗУМУ. ОБРАЩАТЬСЯ К МАРТЕ ПОСЛЕ ПЯТИ ВЕЧЕРА».
Желающих поучиться у Марты уму-разуму набралось после пяти вечера дикое множество народу. С ранцами и завтраками, заботливо приготовленными матерями, поспешили мафиози в просторные аудитории специально для этих целей выстроенного в центре Палермо учебного заведения.
– Ну, что ж, мафиози, – так начала Марта свою лекцию на тему «Ум – одно, а разум – совершенно другое», – ума вам, конечно, не занимать, а вот разума-то у вас и нету.
Сразу после этого все мафиози потупились и – от смущения – съели приготовленные их матерями завтраки, сами того не заметив. Марта в двух словах объяснила им разницу между умом как знанием и разумом как пониманием. Поразмыслив над этими дефинициями, мафиози пришли к справедливому выводу о том, что знают они действительно чертову прорву всего, но совершенно ничего из чертовой этой прорвы не понимают.
– Странно, как мы вообще могли жить! – удивились на себя мафиози.
– Вот и я говорю, – подтвердила Марта. Затем она вернулась к началу вступительной лекции и лишний раз, а потом на всякий случай и еще один лишний раз повторила, что знают мафиози действительно чертову прорву всего. Мафиози зарделись от естественного в их положении смущения и закричали:
– Развейте, развейте эту мысль поподробнее.
Так Марта и поступила, однако радости присутствующим это не доставило.
– Хоть вы и знаете чертову прорву всего, да без толку! – неожиданно свернула она налево, оставив сраженных этим приговором мафиози там, где сама только что была. Мафиози совсем скисли, и в просторных аудиториях запахло несвежими молочными продуктами. А Марта тем временем живыми красками в присущей ей экспрессионистской манере быстро нарисовала перед мафиози прекрасную карту их плохо структурированного знания и горячо предложила им попросту забыть все, что они знали до сих пор, раз уж пользоваться этим так и так невозможно. Мафиози начали упрямиться и назло Марте, наоборот, вспоминать все, что они знали до сих пор. Тогда Марта быстро достала из-под кафедры Кузькину мать и предъявила ее присутствующим.
– Боже, это она! – ужаснулись мафиози, ни на минуту не усомнившись в том, кто перед ними. – Какая страшная! Уберите ее скорее…
Кузькина мать застенчиво улыбнулась, а Марта, пряча ее под кафедру, заметила:
– Если вы, мафиози, опять заупрямитесь, я опять покажу вам Кузькину мать.
– Что угодно, только не это! – закричали мафиози и быстро забыли все, что знали, после чего сразу же вылупились на Марту совершенно пустыми глазами.
Глаза эти привели Марту в замешательство: она, разумеется, не могла предположить, что процесс забвения будет мгновенным и фактически тотальным… Дабы проверить худшие из своих подозрений, Марта громко спросила мафиози:
– Кто вы такие?
– Мы наше будущее! – ни к селу ни к городу ответили мафиози, радостно улыбаясь, и только тут Марта поняла, насколько роковую педагогическую ошибку она совершила, предложив мафиози забыть все, что они знали.
– Allora si che…[12] – произнесла Марта и тут же освежила в памяти мафиози только что утраченный ими материнский язык во всем его богатстве. Цели своей она, разумеется, достигла, потому что всегда достигала своих целей. Поняв, до чего прекрасен и полнозвучен их материнский язык, мафиози тут же принялись слагать на нем удивительные канцоны, в которых неспешно повествовалось о вечных ценностях. Марта растрогалась, а растрогавшись, разрыдалась и прервала канцоносложение всхлипываниями, перемежавшимися со словами:
– Дорогие мои мафиози, теперь я вижу, что у вас появились как ум, так и разум. И, коль скоро они появились, не ответите ли вы мне на следующий вопрос: что вы о себе воображаете?
Внимательно выслушав вопрос, мафиози задумались, а потом ответили хором:
– Мы о себе воображаем вот что… Мы, мафиози, дескать, лучше всех – и, дескать, кому как не нам прокладывать Абсолютно Правильную Окружность из спичек по территории Сицилии… Но на самом-то деле мы не лучше, а хуже всех – и потому должны только молиться за упокой душ наших и держаться в стороне от великого замысла человечества. Нам не место среди лучших умов человечества, мы должны сказать спасибо, что они нас вообще около себя терпят!
– Хороший ответ! – Сказав это, Марта насухо вытерла глаза услужливо поданным ей автором махровым полотенцем и вздохнула. – Сейчас, когда вы, дорогие мои мафиози, знаете подлинную цену себе и понимаете, как она невысока, мне, дорогой моей Марте, ничего не остается, как поблагодарить вас за то, что вы пришли сюда и выслушали меня.
По окончании лекции состоялся банкет, описание которого автор опускает – во-первых, за полной ненадобностью такого описания, а во-вторых, из-за отсутствия на банкете кого бы то ни было, ибо мафиози сразу разбежались в разные стороны и к моменту начала банкета еще не сбежались обратно.
Стоит ли говорить, что после всего этого Марта, Мертвец, Человек с тюком (он же – Ближний) и Кузькина мать стали чувствовать себя на Сицилии как дома. Преимущества такого положения они использовали грамотно, а именно: собрали разбросанные по земле спички и снова рассовали их по спичечным коробкам, а спичечные коробки сложили за сицилианским гумном и сели дожидаться прибытия на Сицилию Редингота. Тот прибыл незамедлительно – правда, один: Сын Бернар остался в Змбрафле, ибо кто-то должен был держать руку – в крайнем случае, лапу – на пульсе истории.
– Вы чего прибыли? – вежливо поинтересовался Мертвец-молодец, а дожидавшиеся Редингота Марта, Человек с тюком и Кузькина мать зашикали на него, как шикают на шумно пожирающего конфеты «Золотая нива» во время юбилейного спектакля «Иван Сусанин» в Большом театре.
– Я прилетел, а не прибыл, – быстро поправил Мертвеца-молодца Редингот. – Я в принципе летуч. А прилетел я, поскольку Марта в опасности.
– Когда Вы прилетели, – в Мертвеце-молодце очнулась дремавшая до того ревность, – Марта не была уже в опасности. Она в безопасности уже была. Потому что имевшейся у меня пилкой для ногтей мы с Мартой перепилили все тюремные решетки, и тюрьма рухнула, а мы одичали.
– Вы не одичали, – уточнила Марта. – Вы и так уже были дикий. Это я одичала.
– Зачем Вам пилка для ногтей? – спросил Редингот, с интересом рассматривая Мертвеца-молодца.
– Я опрятен, это раз. А потом… у нас, мертвецов, ногти очень здорово растут и волосы, это два, – отчитался тот.
– Про волосы Вас не спрашивали, – вернулась сама и вернула всех остальных в рамки актуального коммуникативного акта Кузькина мать, после чего Марта в слезах бросилась на шею Рединготу – здороваться.
– Люди добрые, – запричитал вдруг Мертвец-молодец, как баба, – что ж это делается-то, а? Ему она в слезах на шею бросается, а мне – никогда!
– Вы забываетесь, Мертвец! – строго сказала следившая за порядком в структуре речевой ситуации Кузькина мать. – С какой бы стати было Марте – Марте! – бросаться на шею Вам – Вам! – когда Вы мертвы и неприглядны на вид?
– Я делил с ней радости и горести! – аргументировал свои претензии Мертвец-молодец.
– Ну и дурак, – неожиданно встрепенулся починявший все это время башмаки Человек с тюком.
– Что Вы имеете в виду? – заинтересовался Мертвец-молодец.
– Отдали бы ей радости, а горести взяли себе – все равно же Вы мертвый, на что Вам радости?
– Вы тоже мертвый, – зачем-то бестактно напомнил Мертвец-молодец.
– А вот это уже никого не касается! – взревел Человек с тюком и надел башмаки, которые после починки стали выглядеть, как новые. – Потому что я не ставлю окружающих перед необходимостью разбираться в моих отношениях с Кузькиной матерью, с которой меня руками Редингота свела судьба.
– Не ставите! – подтвердила Кузькина мать и обиженно добавила: – Просто лупите меня как сидорову козу, вот и все.
– Я что хотел сказать… – сделал вступление Мертвец-молодец, потерявший нить разговора, но был прерван Кузькиной матерью:
– Вспомните, где Ваше место.
– Мое место в могиле! – осенило Мертвеца, и он тут же вырыл могилу, перекрестился и забрался в нее, стремительно засыпав себя землей. – Мир моему праху! – послышалось из могилы, а потом раздался счастливый смех и последнее признание: – Ну и достали же вы меня все!
– Здорово как получилось! – обрадовалась Кузькина мать и богобоязненно добавила: – А ничего, что теперь он захоронен на чужбине?
– Перебьется, – короче некуда отреагировал Человек с тюком: Мертвец-молодец, оказавшийся в его глазах дураком, только что перестал ему нравиться.
После этого примечательного во многих отношениях диалога Человек с тюком и Кузькина мать глазами, полными любви, обратились к Марте и Рединготу. Последний (имеется в виду Редингот) гладил первую (имеется в виду Марта) по голове, приговаривая:
– Будет, будет плакать…
– Да-а-а… – всхлипывала Марта, вдруг почувствовав себя маленькой девочкой в трусиках горошком, бегущей по песку, – они хотели меня тут судить и приговорить к смертной казни… И что бы мне тогда делать – приговоренной и казненной?
– Никто бы не приговорил Вас к смертной казни, – сказал Редингот. – Я приготовил такую речь, что, слушая ее, мертвые бы из гробов встали!
– Только не все… – послышался из-под земли ленивый голос мертвого человека. – Я бы ни за что не встал.
– Кто это говорит? – спросил Редингот, оглядываясь по сторонам.
– Говорит Москва, – послышалось из-под земли. – Московское время пятнадцать часов тридцать минут… – Сообщение закончилось отвратительным хихиканьем.
– Да это же Мертвец… тот самый, что задал Вам хамский вопрос! – с усталой улыбкой напомнила Кузькина мать. – Он только что сам себя захоронил.
– Вот эгоист, – поморщился Редингот и, этически спохватившись, взглянул на Марту: – Вам, Марта, наверное, больно оттого, что он, как бы это сказать, опять…
– Немножко больно, конечно, – мужественно отвечала Марта, любившая все живое, а за компанию и все мертвое, и хотела было зарыдать в голос, но Редингот быстро сказал:
– Взгляните!
Марта взглянула туда, куда было указано Рединготом, и увидела небольшую группу невзрачных растений.
– Что это?
Редингот охотно объяснил:
– Это так называемое былье. Все уже быльем поросло.
– А-а… – сразу поняла Марта и смиренно заметила: – Ну, раз поросло, тогда что же…
– Не время плакать, – подвел итог Редингот. – Время строить и месть.
– И то правда, – ответила Марта, схватила валявшуюся тут же поблизости метлу и во мгновение ока подмела вверенную ей территорию.
– Теперь быстро выкладываем Окружность и навсегда забываем об этой всем надоевшей Сицилии, – скомандовал Редингот, беря из штабеля верхний спичечный коробок.
…Как, наверное, подтвердит и читатель, это – апогей или перигей! Событие, более или менее молчаливыми свидетелями которого мы являемся, есть событие первостепенной важности, ибо оно проливает новый свет на место Редингота в структуре настоящего художественного произведения. До сих пор мы знали Редингота лишь в качестве мозгового центра окружности, однако нашему изумленному взору он ни разу еще не представал, что называется, «в деле», а именно – в акте собственноручного созидательного труда. Разумеется, мы были уже многократно поставлены (Мартой) в известность насчет того, что Редингот не фунт изюма, но, относясь таким образом к Рединготу, мы прежде всего имели в виду его интеллект… А тут смотрите что получается: оказывается, не чужда Рединготу и практическая сторона жизни! Это впечатляет. Образ Редингота приобретает поистине эпический размах: перед нами не только великий мыслитель, но и не менее великий мастеровой. Он не белоручка, нет! Его умные – не будем страшиться этого слова! – руки способны на многое: давайте же задержимся на несколько минут, чтобы посмотреть, как, подвластная чутким пальцам, красиво ложится по земле удивительная по точности линия – небольшой, но ой какой важный отрезок будущей Правильной Окружности из спичек!..
– Милый, милый Редингот, – с чеховской интонацией восклицает Марта, – где и когда научились Вы этому искусству – скажите, скажите же мне, Бога ради!
Со скромностью, которая может быть присуща лишь подлинному мастеру, Редингот беспомощно разводит умными – давайте опять не будем страшиться этого слова, если уж один раз мы не стали его страшиться! – руками и отвечает:
– Ах, Марта… я и сам не знаю, как оно у меня получается!
– Я назову это классом верховой езды, – высказалась Кузькина мать, высказыванием своим покоробив не только Марту и Редингота, но и Человека с тюком.
– Заткнулись бы Вы, мать! Тут праздник труда происходит, а Вы – со своими нелепыми комментариями! – по-мужски грубо сказал Человек с тюком, достигнув прямо-таки поразительных результатов: Кузькина мать оторвала от тюка тряпочку и, вся красная от стыда, проглотила ее во мгновение ока за око.
А Марта и Человек с тюком прямо-таки залюбовались Рединготом: о, как он был монументален сейчас, меча спички все дальше и дальше! Внезапно Марта вскричала:
– Остановитесь, милый Редингот! Я не в силах больше терпеть этого… – И, счастливая, она упала замертво – прямо на тюк Человека с тюком. Находившаяся в тюке Кузькина мать не сказала ни слова – только вскрикнула и повалилась на сицилианскую землю как подкошенная.
Редингот же только улыбался обворожительной – ах, обворожительной! – своей улыбкой, продолжая начатое им дело. Дело это было закончено лишь через две недели – общими усилиями, после того, как удалось поставить на ноги сначала Марту, а потом и Кузькину мать, и всем вместе, с участием сбежавшихся ради такого случая мафиози, которые ожидали героев у западной границы Сицилии, отпраздновать завершение работ на отдельно взятом участке общечеловеческой траектории.
Счастливые мафиози устроили героям торжества, каких на острове не бывало никогда. Вдоль всего западного побережья расставили столы, долго ломившиеся и, в конце концов, сломавшиеся от яств, – яства свалились прямо в открытое ради такого дела море. Участники торжеств попрыгали в воду: плескаясь и брызгаясь, они ловили прямо там, там же и поглощая, грузные белужьи бока, трепещущие крылышки куропаток, стройные куриные ножки и иные плоды прихотливой фантазии сицилианских поваров. Из-за отсутствия столов десерт и кофе подали прямо в воду, сбросив и вылив недалеко от берега все, что полагалось съесть и выпить после обеда. Хлюпая ногами в этом липком месиве, приглашенные выхватывали из соленого моря до конца не растворившиеся там сладости и пригоршнями загребали прекрасно растворим в морской воде кофе с привкусом тины… то-то было весело!
– Это напоминает мне первую главу, – сказала Марта Рединготу. – Заведение под названием «Контора», где мы с Вами познакомились! Тоже обхохочешься… Кстати, подденьте-ка мне вон тот сочень у Ваших ног: он забавный!
Редингот поддел сочень, Марта повертела его в руках… сочень развалился и опять упал в воду.
– По-моему, автор настоящего художественного произведения начинает повторяться, – с грустью заметил Редингот, до этого, как хорошо помнит читатель, не позволявший себе критических замечаний в адрес автора.
…А что? – с вызовом отвечает автор, – повторы, возвраты, рефрены – хорошие приемы! Это они цементируют художественное целое, которое без них легко могло бы развалиться, как только что – кренделек в руках Марты. Именно повторы-возвраты-рефрены дают почувствовать читателю крепость конструкции: дескать, тут все у нас не случайно набросано, а сработано на века! Ведь как оно бывает отрадно, проходя по знакомым местам, вспоминать: ой, а тут вот мне однажды по морде съездили! – или: ой, а в эту лужу я уже наступал! – или: ой, а здесь меня в прошлый раз обокрали… Только так ведь и понимаешь, что жизнь твоя не есть цепь случайных событий, произвольно следующих одно за другим, но имеет некую архитектонику, черт побери!.. А стало быть, нечего тут, господин Редингот, неуместную наблюдательность проявлять – займитесь-ка лучше прямыми своими делами: вон, глядите, Кузькиной матери стало дурно от переедания и она пытается вызвать у себя искусственную рвоту в воду, в то время как остальные прямо тут же кушают!
…Редингот бросился к Кузькиной матери и выволок ее на берег. Сразу за ней пришлось выволакивать и Человека с тюком, поскольку Кузькина мать, находясь именно что в тюке, лишала Человека с тюком свободы передвижения. На берегу искусственная рвота была вызвана срочным звонком по мобильному телефону, и, прибыв, испортила всем праздник.
– Ну, что ж… – с грустью сказал Редингот. – Делу время, а потехе час.
– Как мудро! – устав восхищаться Рединготом, вяло, но искренне заметил Человек с тюком.
– Теперь, – игнорируя его восхищение, продолжал Редингот, – настала пора возвращаться к трудовым будням. И, пристально взглянув на Человека с тюком и Кузькину мать, уточнил: – А сделаете это вы. Потому что меня и Марту ждут в следующей главе другие задачи. Нам придется, заехав сначала в Швейцарию, вплотную заняться во Франции Личностью и Служителем культа Личности. Стало быть – расходимся полонезом!
– Это как же? – озадачился Человек с тюком.
– Вы – назад в Змбрафль, мы – в Швейцарию, – непонятно откомментировал Редингот.
– Я бы тоже не прочь в Швейцарию. Там сыр… – неожиданно встряла Кузькина мать.
Слово «сыр» прозвучало с такой тоской, что Рединготу пришлось вынуть из потайного кармана пиджака припасенный там еще Бог знает с какой главы килограмм сыру и протянуть его Кузькиной матери. Та, не говоря больше ни слова, схватила сыр и стрескала его вместе с оболочкой и целлофановым пакетом.
– Вам все еще хочется в Швейцарию? – спросил после этого Редингот.
– Теперь мне и подумать о ней противно! – Кузькина мать сыто икнула и улыбнулась, как дура.
– Тогда и смысла не имеет, – сказал Редингот. – Иначе Вы нам все впечатления от Швейцарии испортите. Прошу не понять меня превратно.
Кузькина мать, которая именно что собралась понять Редингота превратно, оказалась вынужденной тут же понять его правильно. После этого ей ничего не оставалось, как вздохнуть и проследовать за Человеком с тюком, который без комментариев двинулся в сторону Змбрафля.
– Ближний! – окликнул его Редингот, и Человек с тюком, словно что-то вспомнив, обернулся. – Простите, что мы отправляем Вас в Змбрафль. Но мы должны заботиться о Ближнем… а то, что нам предстоит в Швейцарии, спокойной жизнью никак не назовешь.
– А чем назовешь? – без энтузиазма спросил Ближний.
– Чем назовешь? – Редингот задумался и, не придумав ничего лучше, ответил: – Назовешь… работой – причем работой в поте лица и живота своего.
– Красивое название… – мечтательно отозвался Ближний и поволок Кузькину мать дальше.
Марта и Редингот, проводив печальную пару глазами, посмотрели друг на друга и слабо улыбнулись.
– Ну, вот мы и одни, – тихо сказала Марта. – Прямо как в самом начале романа, когда все еще было так легко – и можно было идти в любую сторону! Я вот давно хотела спросить Вас кое о чем…
– Спрашивайте! – храбро сказал Редингот и зажмурился.
– Когда Вы жмуритесь, Вы похожи на котенка, – серьезно сказала Марта. – Хорошо, я спрошу. Скажите мне, Редингот, Вас это – все это – до сих пор, извините за выражение, забавляет?
– Вы про Окружность? – испуганно спросил Редингот, открывая глаза. – Я, Марта, вот что должен Вам сказать…
– Должны или хотите? – предупредительно осведомилась Марта.
– Должен, – Редингот сконфузился, как подросток, впервые почувствовавший половое влечение.
– Если должны, то лучше не говорите. Потому что я все знаю про долг.
– Откуда? – удивился Редингот.
Марта прямо рассмеялась вся:
– Странный Вы, право! Не первый же день на свете живу… Жизнь состоит из долгов. И из чувств. Они все время в борьбе. Только чувства все равно победят, я знаю.
– А я не знаю. – Редингот поднял глаза к небу и увидел там голубя с письмом в клюве. Через миг голубь свалился к ногам Редингота и, чертыхаясь, поскольку в гробу видал свою работу, положил на землю какую-то забавную на вид трубочку. Редингот поднял трубочку. Марта заинтересованно наблюдала за ним.
Трубочка оказалась тончайшей полоской бледно-сиреневой бумаги, к которой белой перевитой лентой были привязаны сухие цветы: гладиолусы, орхидеи, лилии, речные кувшинки…
– Я теряюсь, – разглядывая все только что перечисленное, вслух размышлял Редингот. – Послание обещает быть полным противоречий… цвет бумаги недвусмысленно намекает на сообщение делового свойства, однако цвет ленты свидетельствует об интимности содержания, в то время как выбор перевитой ленты заставляет предположить наличие интриги… Гладиолус означает, что содержание письма нейтрально, орхидея – что автор влюблен, но боится показать свои чувства, лилия – что у него в момент написания письма была особа из ближайшего окружения императора, а речные кувшинки – что на обед у него дикая утка, подстреленная его приятелем Ямамото, ранним зимним утром отправляющимся начальником на горную станцию У.
– Не соглашусь с Вами, – деликатно, но твердо заметила Марта.
– Соглашайтесь! – взмолился Редингот. – Ради Бога…
Марта помолчала минут десять.
– И все-таки не соглашусь. Вы базируетесь на суждениях, имевших распространение лишь в самом начале хэйанского периода, в то время как с ними очевидно спорят трактовки периода Камакура.
Прижатый к стенке Редингот, действительно напрочь почему-то забывший в этот момент о строгих трактовках периода Камакура, покраснел так, что проходившая мимо обаятельная сицилианка даже обратилась к Марте с вопросом: «Вы помидоры почем продаете?»
– Так что, дорогой Редингот, – продолжала Марта, сообщив сицилианке адрес ближайшего овощного рынка, – скорее всего, перед нами деловое послание от частного лица, которое с Вами связывают несостоявшиеся близкие отношения… все очень просто!
– Тогда я знаю имя этого частного лица, – вынужден был признаться Редингот.
– А фамилию? – спросила педантичная Марта.
– Фамилии не знаю. Имя же – Умная Эльза.
– Ой, и я знаю Умную Эльзу! – обрадованно воскликнула Марта. – Такая… милая простушка.
– Была простушка, – вздохнул Редингот. – А теперь сложной символикой, как ложкой, орудует! Но я полагаю, что в письме ее – новости, касающиеся участка Правильной Окружности из спичек, пролагаемого по территории Японии.
Развернув бледно-сиреневую трубочку, Редингот прочитал вслух:
«КОНЦЫ СОПРИКАСАЮТСЯ, НЕ СОПРИКАСАЯСЬ:
КРИК ПОСЛЕДНЕГО ГУСЯ В БЕЗУПРЕЧНОЙ ОСЕННЕЙ СТАЕ
ОПЕРЕЖАЕТ КРИК ПЕРВОГО ГУСЯ».
– Совсем изумничалась, – устало отнесся Редингот. – Поди пойми, что она имеет в виду!
– К сожалению, опять не могу согласиться с Вами, – мягче некуда возразила Марта. – Умная Эльза довольно прозрачно обрисовывает ситуацию с Абсолютно Правильной Окружностью из спичек. Вероятно, нам не следует рассчитывать на то, что построенный в Японии фрагмент будет легко совместить с соседними.
– И кому тогда будет нужен этот фрагмент? – обрушился Редингот на Марту (вывихнув ей плечо), как будто это она была Умная Эльза. Тут же, впрочем, поняв свою ошибку, Редингот профессиональным движением хиропрактора поставил плечо на присущее ему в обычное время место. Марта громко застонала, но упрекать Редингота даже не подумала: ей был понятен его гнев.
Гнев Редингота и стал предметом их обсуждения по дороге на вокзал. Предвидя ужасные последствия гнева, Марта даже перефразировала (неловко, кстати) первую строку «Илиады» и продекламировала ее:
…на вокзале Редингот сразу же оправдал ее ожидания, поймав при попытке сесть в поезд, отправлявшийся на юг, Третье Лицо. Третье Лицо, беспрестанно любуясь золотым тельцом, власти которого оно все-таки не смогло противостоять, надолго замешкалось в Палермо и неудачным образом оказалось на вокзале в то же самое время, что Марта и Редингот. Редингот без лишних слов схватил Третье Лицо в охапку и поволок его в сторону гавани. Марте ничего не оставалось, как броситься следом.
– Вы в гавань? – то и дело спрашивали их по дороге и, едва узнавали, что – да, спешили за ними.
Редингот пока и сам не понимал, почему он выбрал это направление, однако не мог признаться в этом даже себе, ибо за ним, как всегда, уже шли массы. Впрочем, понимать ему ничего и не требовалось: только они приблизились к гавани – Марта внесла отличное предложение.
– Мы отправим Третье Лицо в Змбрафль, – сказала она Рединготу. – И пусть они там с ним разбираются.
– Отправим как… что? – задал таможенно грамотный вопрос Редингот.
– Как… следующий по назначению мелкий скот, – нашлась Марта.
Уже через короткое время безучастное ко всему, кроме пресловутого золотого тельца, Третье Лицо прошло процедуру досмотра и было любовно упаковано в компактный контейнер для перевозки мелкого скота. Прямо поверх контейнера Марта написала:
Сын Бернару
Зд. бывшего Музея
Змбрафль
Присутствовавшие при этом сицилианки и сицилианцы громко зааплодировали: они давно уже презирали Третье Лицо, которое предало человечество ради золотого тельца, и были рады тому, что отныне ноги лица больше не будет на Сицилии.
– А дойдет контейнер по такому адресу? – озабоченно спросил Марту таможенный чиновник, хотя тот же вопрос Марта чуть было не задала ему сама. Но теперь ей пришлось отвечать, а не спрашивать. И Марта ответила так:
– Думаю, не дойдет. Но в таких случаях посланное обычно возвращается по адресу отправителя.
– То есть его опять к нам пришлют? – ужаснулся таможенный чиновник. – Чтобы по новой терпеть этого отщепенца? – Он заразмышлял, причем лихорадочно: мускулы его лица (а лицо у таможенного чиновника было просто на редкость мускулистым) начали дергаться в разные стороны. В конце концов, призвав их к порядку, чиновник с надеждой спросил:
– А Вы уже написали обратный адрес?
– Нет еще, – обрадовала его Марта. – Но как раз собираюсь.
– Тогда напишите неразборчиво, как курица лапой! – от всего своего золотого сердца попросил тот.
Марта поморщилась: куриная лапа оцарапала ей чуткий слух. Вытерев кровь сначала с левого, а потом с правого уха, она сказала очень сдержанно:
– Весьма сожалею, но у меня каллиграфический почерк. Так что… будьте любезны приберечь свои красивые сравнения для других случаев. – И она склонилась над посылкой, намереваясь написать-таки обратный адрес каллиграфическим почерком.
– Подождите! – взмолился таможенный чиновник, упав на колени, причем на колени какой-то праздно сидевшей около старушке. Старушка не шелохнулась: видимо, она давно была мертва. – Если у Вас такой почерк, то напишите им, ради всего святого, какой-нибудь другой адрес отправителя.
– Вы говорите, как сапожник, а не таможенный чиновник! – Марта всплеснула руками, предварительно погрузив их в аквариум, украшавший пункт таможенного досмотра. – Обратный адрес – это же для Вас святое понятие должно быть… Я не постигаю!
– Боюсь, что огорчу Вас, – робко начал таможенный чиновник (его звали Бенвенутто)…
– Не бойтесь, Бенвенутто! – поспешно поощрила его Марта.
– …но для меня, – бесстрашно продолжал Бенвенутто, – ничего святого не осталось. – И, гнусно ухмыляясь, он достал из-под прилавка маленький пулемет, который тут же навел на Марту. – Или пишите какой-нибудь другой адрес отправителя, или я все здесь разнесу к чертовой матери!
Смекнув, что Марте угрожают, Редингот не положился, однако, лишь на природную смекалку и уточнил:
– Вы не угрожаете ли Марте, Бенвенутто?
– Угрожаю – да еще как! – откликнулся Бенвенутто и, закатив глаза за угол, оттуда же и завыл.
– Я устала от этой сцены, – сказала вдруг Марта. – Дорогой Редингот, позвольте, я действительно напишу какой-нибудь другой обратный адрес. Если уж самому таможенному чиновнику все равно, честно ли осуществляются почтовые отправления, то нам-то с Вами, должно быть, и подавно!
– Вы правы, Марта, – ответил Редингот. – Мне это настолько подавно, что почти по фигу!
– Диктуйте адрес! – беспринципно прокричала Марта за угол, откуда все еще слышались завывания Бенвенутто. Завывания смолкли, и прозвучал адрес:
Сын Бернару
Зд. бывшего Музея
Змбрафль
Машинально написав диктант, Марта вдруг опомнилась:
– Это ведь тот же самый адрес, что и на лицевой стороне посылки!
– Ага! – обрадованно подтвердил Бенвенутто. – Хитроумно, правда? Пусть эта поганая тварь, предавшая идею, так и мотается по свету, захлестнутая петлей Мебиуса!
– У-ух… – поежилась Марта. – Страшнее кары не придумаешь! Вы уверены, что читатель не содрогнется?
– Да и хрен с ним! – махнул рукой Бенвенутто, закуривая.
– Какая развязность… – только и прошептала Марта к концу главы.
И автор горячо (сыро не бывает!) согласился с нею.
В таком случае… (итал.).