- Манюра!
Чьи-то быстрые туфельки пробежали мимо низкого окна. МАЗ весело взревел, зашуршали шины, могучая машина, тронувшись с места, укатила по булыжнику прочь.
Солнце ломилось в комнату сквозь пыльные разводы на стеклах. Победно топорщились огромные кровельные листья лопухов. Все было в порядке. Очарование кончилось.
- Понимаете, - засуетился Изобретатель, - я сам переживал только вот такой страх. - Он показал пальцами. - А аппарат усилил эмоцию и передал ее вам. Но дело не только в этом. Второе в моем открытии - это то, что все элементы актерского мастерства я перевожу на язык электростатики и электродинамики. Органичность, общение, обаяние - для меня радио, электричество, и ничего больше. Если вы читали мою статью <Перцепция>аперцепция при ролевых...>...
- Знаете что, - главреж вдруг разозлился, - вы мне бросьте баки забивать с этой перпе... Как ее там? Одним словом, с этой самой. Вы прямо скажите, что вы можете для нас сделать и что вам нужно, чтоб это сделать. Думаете, у меня время есть выслушивать ваши теории?
- Актера, - проникновенно сказал Изобретатель. - Или актрису. Самую плохую вашу творческую единицу. И она так сыграет роль, что все попадают.
- С этого и надо было начинать. Я вам сейчас хотя бы Заднепровскую покажу. Мы ей недавно тарифную ставку снизили, теперь сами не рады. И к прокурору уже ходила и в райисполком. Идемте наверх. Она как раз должна быть на репетиции. Ящик можете оставить здесь.
В репетиционной комнате, где благодаря какому-то архитектурному чуду и зимой и летом сохранялась ровная температура - ноль градусов по Цельсию, разыгрывали пьесу местного автора.
Главреж и его спутник вошли. Дрожь прокатилась по синим от холода актерским физиономиям при появлении грозного вождя, а затем шесть пар глаз повернулись в сторону Изобретателя и выразили одно и то же: <Кто>человек? Не изменит ли он что-нибудь в моей судьбе? Не поможет ли вырваться из этой дыры?> Но главреж сразу погасил все вспыхнувшие было надежды.
- Товарищ Бабашкин из <Гипротеатра>. Приехал посмотреть нашу осветительную аппаратуру. - Он показал Изобретателю на стул. - Посидите, а потом мы с вами займемся... Продолжайте, пожалуйста, Борис Генрихович.
Очередной режиссер, Борис Генрихович, - он тоже слегка побледнел, увидев главного, - сделал знак, и репетиция возобновилась.
Герой-любовник, рослый фактурный мужчина с театрально-энергичным лицом и синими глазами, вошел в огороженное стульями пространство, долженствовавшее изображать колхозную избу, и уселся к столу.
В пространство вошел отрицательный персонаж.
- Приветствую, товарищи.
- Камень наскоком и то не сдвинешь. А он хочет все сразу... Здравствуйте...
- Нет, это не вы говорите <здравствуйте>, - поправил очередной режиссер.
- А кто говорит?
- Действительно, кто же говорит теперь <здравствуйте>?
Инженю-кокет, сидевшая в полном оцепенении с момента, когда вошел главный, очнулась:
- Ах, это я говорю! Простите, пожалуйста... Впрочем, нет. У меня тут тоже вычеркнуто. Вот посмотрите.
И в таком духе. Местный автор - он сидел тут же - нервно забарабанил пальцами по колену, и губы его скривились в саркастической усмешке непризнанного гения. Он передернул плечами, отчего перхоть тучкой сошла с его длинной шевелюры, опорошив ворот габардинового пиджака. В течение трех сезонов местный автор - он, как известно, всегда является завотделом культуры в местной газете - донимал театр статьями с угрожающими заголовками: <В>от жизни>, <Без>, <Без>огонька>. Он желал стать драматургом, чего бы это ни стоило зрителям, и привлек на свою сторону райисполком, многочисленные собрания трудящихся и даже начальника местного гарнизона.
Появление его самого здесь, в замороженной репетиционной, было заключительным этапом великой борьбы.
Но <местная>, не соотнесенная со сценическими законами и вообще ни с чем на свете, никак не складывалась во что-либо удобоваримое. Назревал очередной скандальчик.
- Не советуешься ты с людьми, Петр Петрович, - говорил отрицательный персонаж. - Отрываешь себя от коллектива.
- Я... Одну минутку, товарищи. Вот тут опять затруднение. А ведь в третьей картине советовался. И со старым колхозником Михеичем советовался, и со старым колхозником Пахомычем. Опять эта реплика идет вразрез с третьей картиной. Может быть, тоже вычеркнуть, Борис Генрихович?
- Ну давайте вычеркнем.
- Но с другой стороны, что же мне тогда вообще говорить - уже столько вычеркнули? С чего я волноваться начну!
- А ты скажи <здравствуйте> и потом сразу давай выхлест.
- Так это же не я говорю <здравствуйте>!> - Герой-любовник покраснел, затем побледнел. Он повернулся к главрежу. - Нет, Салтан Алексеевич, так не пойдет. Я рад, что вы зашли и сами все видите. Это черт знает что! Я с самого начала предупреждал, что с пьесой у нас ничего не получится.
Он вскочил, схватился за сердце, открыл скляночку с нитроглицерином, вынул таблетку и сунул в рот. Затем стал у окна, отвернувшись от присутствующих, спина у него вздрагивала. В нитроглицериновой мизансцене ощущалось явное влияние главного режиссера - это был стиль театра. И в полном соответствии с методом физических действий по Станиславскому у героя-любовника, еще недавно здорового мужчины, уже начались процессы в сердце, сужалась аорта и деревенела, огрубевая, стенка левого предсердия.
Наступило тягостное молчание. Местный автор еще энергичнее забарабанил пальцами по колену.
- Ну ладно, - сказал главреж, который не любил сердечных припадков у других, - этот вопрос мы обсудим позже. Сейчас я хотел бы посмотреть, Борис Генрихович, как у вас идет картина шестая, когда жена приезжает.
Задвигались стулья. Актриса Заднепровская, сорокалетняя задерганная дамочка с кудряшками, испуганно глянула на главрежа, вспорхнула с места и стала у двери. Герой-любовник дважды глубоко вздохнул у окна, потом, входя в роль, мотнул головой, как бы бодая кого-то.
- Приехала, Маша. Ну здравствуй, здравствуй.
Неся на лице пошло-жеманное выражение эстрадной певицы, которая собирается исполнить песню о чем-то трогательном, Заднепровская кошечкой скользнула к супругу и пискнула:
- Здравствуй, Петя. Как давно я тебя не видела.
Очередной поднял руку:
- Минуточку!.. Вера Васильевна, дорогая, куда вы даете реплику? У вас же реплика поверх волос идет. И потом... - Он оглянулся на главного. - Вы же не в тон отвечаете. Он в среднем регистре, а вы в самом верхнем.
Лицо Заднепровской вспыхнуло красными пятнами.
Она вернулась к двери. Герой-любовник тяжело, как поднимая гирю, начал опять:
- Приехала, Маша...
Заднепровская - теперь уже не кошечка, а женщина-судья, выносящая смертный приговор, - гренадерским шагом подошла к партнеру и похоронным басом бросила ему в ноги:
- Здравствуй, Петя.
Теперь вскочил главреж.
- Вера Васильевна, ведь вы волнуетесь в этот момент, верно? Должны волноваться, черт побери!
Кругом все затрепетали.
Красные пятна еще сильнее зарделись на лице актрисы. На глазах у нее выступили слезы, но она быстро подавила их.
- Да, волнуюсь.
- Но как же вы не замечаете, что волнуетесь только по пояс? Лицо волнуется, руки волнуются, а нога вот так отставлена.