вожатый линии, обутый в крылья,
подобно вскрику в утренних ветвях
качнется тростником
и прянет вдруг во мрак, не просеваемый пока глазами
(зрачки обращены которых вспять,
материю понудив углубляться,
собой являя складку бытия)
"омой же молоком меня,
как мороком потери тело флейты звук отмывает
от дыханья,
пропущенным в ни-что сквозь тесное зиянье:
омой же молоком... как вымывает
сознанья сито мерная молва",
и вот когда, как пляшущее семя
в путях бесцельного огня тебя покинет спутник,
равнодушный к знанью,
не в силах более пытать
рассудок монотонным снисхожденьем,
ты дом увидишь.
Слева ключ в низине. И столь бесшумен он,
что превозмочь не сможешь свою внезапно слабость.
Слева кипарис. Как лист
он девственен и бел - как свиток поля,
и, отражаясь в полом свете вод, двоясь,
как собственность источника, исхода,
теченью возвращает цвет,
что в ум твой отрицаньем вложен
(но сколь тот невесом разрыв, растянутый
меж выходом и входом!).
Не приближайся к ним, ни к дереву, ни к водам.
"Омой же молоком меня, - опять услышишь,
омой все то, что было ожиданьем, но стало кругу крови
безначальным эхо..."
А если кто окликнет, либо же попросит
черпнуть из этого ручья,
не оборачивайся, как бы ни был голос тебе знаком,
какой бы он любовью тебя не ранил!
их здесь много
и только мать числом их превосходит,
когда, подобно зернам мака, по берегам шуршат
в незрячем треньи.
И потому иди, не возмущая тленья,
дорогою зрачков, обращены что вспять
к ручью иному, влага чья студена и ломит зубы,
оплавляя рот,
из озера сочась,
которому здесь "память" дана, как имя.
Стражей встретишь тут. Где ожидание дрожит струною.
И, несколько помедлив, им скажи: