Лорд Дагерати не удовлетворился моим фырканьем: он продолжал испытующе смотреть на меня в ожидании более членораздельного ответа. Я пожала плечами:
— Мне больше нечего добавить, ваша светлость. Я никогда прежде не видела этого человека. Если хотите, могу поклясться… на чем тут у вас обычно клянутся. И я в него не влюблена, если вас это интересует, — добавила я, с безразличным видом отвернувшись к окну. — Хотя задавать такой вопрос девушке — несколько бестактно, вы не находите?
— На работе я чудовищно бестактен, — подтвердил герцог, если и не с удовольствием, то, во всяком случае, без всякого сожаления. — И сейчас я задам очередной бестактный вопрос: что вы делали у форта Айрон?
— Я там гуляла.
— А в Вельмаре вам не гулялось? — в профессионально-бесстрастных глазах сверкнул гнев, и мне снова сделалось страшно. — Зачем понадобилось исчезать от наблюдателей? Что за ребячество, Юлия?
— Не люблю, когда за мной следят. Сразу чувствую себя государственной преступницей. Да и просто… неуютно это.
— Вы полагаете, я отдал приказ следить за вами потому, что подозреваю в неблагонадежности? — герцог досадливо поморщился.
— Вы же сами сказали, что подозревать всех — ваша работа.
— А вам не приходило в голову, что мои люди могут иметь другой приказ — защищать вас в случае опасности? Потеряв ценную заложницу, президент Милославский наверняка будет активно искать другой рычаг для управления белль Канто, и ваша беспечность придется весьма кстати.
Об этом я действительно не думала. Суета вокруг Звезды казалась чем-то малозначительным и почти нереальным, чем-то из чужой жизни. У меня даже мысли не возникло, что Корпорация может рассматривать меня как подходящую кандидатуру для шантажа белль Канто. Эй, погодите, в каком это смысле "потеряв ценную заложницу"?!!
— Жень, а что случилось с твоей сестрой?
— Она сбежала от Милославского. Давно уже. Извини, что не сказал раньше: ты не спрашивала, а к слову не пришлось.
Я ошеломленно потерла лоб. Вот это новости! Но винить некого, Женька абсолютно прав: до сегодняшнего дня я вообще не вспоминала о его сестре. Лорд Дагерати, с любопытством наблюдавший за метаморфозами на моем лице, покачал головой:
— Юлия, в каком мире вы живете?
Этот риторический вопрос внезапно показался мне необычайно важным. Взгляд потерянно скользнул по комнате, зацепился за наконечник от карниза — привычный островок стабильности. Но теперь — то ли оттого, что я смотрела на него с непривычного ракурса, то ли что-то изменилось во мне, — он потерял былое очарование, превратившись в безыскусный элемент декора.
В каком мире я живу? Я уже и сама не знаю. В сложносочиненном.
Мне пришла в голову ассоциация с китайским шариком из слоновой кости. Последние несколько недель я прожила в самой его сердцевине — промерзлой и опустошенной. Потом меня — без всякого предупреждения! — вынесло на второй уровень — туда, где под ноги падают бродяги со стрелами в спине, а хитрый президент Милославский хочет стать властелином мира. Уровнем выше, я знаю, тоже живут люди: мой добрый друг Костя Литовцев, его любимая женщина Анька и двое озорных близнецов. А еще — храбрая девочка Василиса. Но и это, вероятно, не предел — там, над ними, в следующей сфере, тоже кто-то обитает. У них свои тревоги и радости, им безразличен и мой стылый внутренний мир, и парень, чья жизнь пока еще под большим вопросом, и слезы храброй девочки Василисы, и амбициозные планы Германа Милославского…
Интересно, кто автор этого произведения искусства? Вспоминает ли он о своем творении? Мне было приятно думать, что Вселенная из слоновой кости покоится в теплых ладонях Создателя, и он — если и не с материнской нежностью, то по крайней мере с отцовским любопытством — наблюдает, как его детище живет собственной жизнью. Но вполне возможно, что Творец выкинул ее без всякой жалости, как выкидывают ученическую поделку, чтобы приступить к созданию новой, более совершенной. И все мои миры — сколько бы их ни было — валяются сейчас на мусорной свалке мироздания… Веселенькая перспективка.
— Юлия, вы меня слушаете? — ввинтился в сознание голос лорда Дагерати.
— Да, извините, ваша светлость, — спохватилась я. — Задумалась.
— Я говорю, что если угроза попасть в руки Милославского кажется вам призрачной, подумайте вот о чем. Среди карантелльской знати много тех, кому не по вкусу ваше присутствие во дворце. Во-первых, цвет нашей аристократии оскорблен в лучших чувствах. Никто не знает, отчего король так благоволит к безродным выскочкам, — и я приложу все силы, чтобы они и дальше оставались в неведении. Во-вторых, особые отношения белль Канто с принцессой порождают множество слухов, тем более что скандальная история с бароном белль Канто еще жива в памяти. В-третьих, кое-кто из наших обнищавших дворян не оставляет надежду породниться с королем. Например, барон белль Тарна тешит себя мыслью женить на Веронике младшего сына. И я его понимаю: для мальчика, которому в наследство даже фамильного меча не достанется, это действительно неплохая партия, несмотря на сомнительную родословную принцессы. Будьте уверены, Юлия, при таком раскладе наши преданные короне дворяне не упустят даже самого крошечного шанса от вас обоих избавиться. А вы так легкомысленно подставляетесь под удар.
В изложении главы службы безопасности угроза звучала так убедительно, что было совершенно непонятно, как это я прежде о ней не задумывалась… Впрочем, если поразмыслить, ничего удивительного в этом нет: еще несколько дней назад я бы, пожалуй, даже тихо порадовалась, вздумай кто-то покуситься на мою жизнь — легкий выход, и самой не придется руки марать… (Ладно, может быть, насчет радости — это художественное преувеличение, но предпринимать какие-то шаги для предотвращения убийства мне точно было бы лень.)
Проницательный лорд Дагерати расшифровал мое замешательство.
— Если у вас была надежда совершить самоубийство чужими руками, можете с ней распрощаться. Я этого не допущу.
Я вскинула удивленный взгляд: ему-то какое дело?
— Поймите правильно, Юлия, я не стану скорбеть о вашей смерти: как глава королевской службы безопасности я не имею права проявлять личные симпатии. Но так уж получилось, что вы — хотите того или нет — стали фигурой в политической игре, и до тех пор, пока ваша жизнь нужна короне, мой долг — защищать вас.
— Чтобы при случае разменять на другую, более ценную фигуру, — усмехнулась я. Без горечи, просто чтобы поддеть герцога.
— Если понадобится, — серьезно согласился он, нимало не смутившись.
Меня передернуло. Политика всегда вызывала у меня исключительно неприятные чувства: от вежливой скуки, когда речь заходила о вещах далеких, до брезгливого отвращения в тех редких случаях, когда дело касалось меня лично. Лорд Дагерати поднялся, демонстративно не заметив моего жеста.
— Я еще вернусь к этому разговору. Когда ваш подстреленный незнакомец очнется.
Прошел день. Потом еще один. И еще.
Состояние пациента маленькой дворцовой клиники оставалось без изменений. Магистр Астэри повторял, что он не возьмется делать прогноз, и деликатно, но настойчиво давал понять, чтобы я не питала излишних иллюзий.
Я чувствовала себя… странно. Иногда на меня накатывала прежняя апатия. В такие моменты казалось, что парень никогда не придет в сознание. Все бессмысленно. Чудес не бывает. Зря я вообще забрала его с той поляны — только продлила мучения несчастного.
Временами мне даже хотелось, чтобы он умер. Тогда бы у меня не осталось сомнений, что мироздание не берет взяток и не выписывает индульгенций: если уж страдать, так страдать до конца, до полного искупления.
Оцепенение внезапно сменялось приступами лихорадочного, нервного веселья. Я бежала к Веронике — и говорила, говорила без передышки. Слова сыпались, как сухой горох из мешка — такие же трескучие и бессмысленные. Принцесса смотрела на меня круглыми глазами, но прерывать не осмеливалась: после почти полутора месяцев безжизненного молчания она была рада даже такому болезненно-исступленному вниманию с моей стороны. Пять дней этих американских горок вымотали меня так, словно я прорыдала две недели кряду.
Каждое утро я исправно появлялась в клинике, выслушивала традиционный отчет о состоянии пациента ("Изменений нет.") и молча уходила. Мне ни разу не пришло в голову зайти посмотреть на пациента. Возможно, я опасалась увидеть его умирающим: пока он находился за закрытой дверью, мне было легче убедить себя, что надежда еще есть. Но на шестой день я неожиданно для себя попросилась посидеть в палате.
Кайрис оторвался от конспекта по чему-то пугающе медицинскому и смерил меня подозрительным взглядом.
— Зачем?
— Ну… так просто, — я не придумала более осмысленного ответа и беспомощно пожала плечами.
Ясный высокий лоб пересекла морщина — юный полуэльф мучительно изыскивал предлог для отказа. Но в итоге был вынужден сдаться:
— Ладно, проходите. Только недолго.
В палате было сумрачно и прохладно. Пахло свежестью — не медицинской, стерильной, с примесью хлорки и ультрафиолета, а настоящей — так пахнет воздух после первой майской грозы.
Я медленно, нерешительно приблизилась к кровати. Подсознательные опасения не оправдались: парень вовсе не выглядел смертельно больным. В полумраке палаты он казался спящим — безмятежно и… безжизненно.
Предательница-память нанесла безупречный апперкот в солнечное сплетение: сквозь болезненно заостренные черты незнакомца проступило тонкое, словно выточенное из белого мрамора, лицо Вереска. В тот августовский вечер, лежа на грубо сколоченном деревянном помосте, он тоже казался просто уснувшим — до тех пор, пока факел погребального костра не разорвал синие сумерки умирающего лета…
Старый знакомец демон толкнул меня в спину. Я качнулась вперед и схватила парня за плечи, холодные и хрупкие, как стекло.
— Не вздумай умирать! Гад. Сволочь. Сукин сын, — слова выплескивались судорожными толчками, как кровь из горла. — Я поставила на уши весь дворец ради тебя. Ты не можешь умереть. Не сейчас!..
Крик с хриплым бульканьем застрял в гортани.
Темно-серые глаза на осунувшемся лице казались огромными. И очень удивленными.
Я опрометью бросилась из палаты, едва не сбив с ног бедолагу Кайриса. Щеки и уши пылали так яростно, что за мной наверняка оставался дымный след, но я не решалась обернуться, чтобы это проверить.