— Тише, ты, дурак, — услышал он вдруг ответный шепот. — Давай ползком, ползком.
Затаив дыхание, гангстеры поползли к двери, и тут сопящий нос Джека Горрилы уткнулся во что-то, ползущее туда же. Глаза гангстера вылезли из орбит! Прямо перед собой он увидел ненавистное лицо Нормана!
— А!!! — ужасный крик Гориллы заставил содрогнуться целый квартал.
Выпрыгивая на ходу из модных штиблет, гангстеры, сверкая пятками, неслись к машинам.
— Кретины проклятые! Идиоты! — тихо хныкал в углу дон Педро, хватаясь за свою изрядно потрепанную задницу.
Оказавшись в безопасном месте, Майк извлек из револьвера стреляную гильзу и протянул ее другу:
— Возьми, Стив, на память.
Положив холодный цилиндрик на ладонь, помощник начальника полиции, в задумчивости, долго разглядывал его.
— Спасибо, Майк. Я восхищен. Одного твоего выстрела было достаточно, чтобы остановить всех этих негодяев…
— Чтобы устроить фейерверк, за который нам еще влетит от шефа, ведь его не интересует ничто, кроме Лиз Коннели и заметки в «Нью-Йорк пресс», — буркнул весьма недовольный собой детектив.
Лиз Коннели сидела на корточках, тупо уставившись на висевший в центре пещеры светильник, источавший тошнотворный зеленый свет. От этого базальтовые своды делались похожими на покрытые зеленой слизью остовы затонувших кораблей, а обнаженные тела людей принимали черты странных морских существ.
Время от времени они на четвереньках испуганно разбегались по углам пещеры, суетливо, как крабы, перебирая конечностями. Это означало, что Большой Гаденыш подобрался к ним, и, громко чмокая, щиплет за животы и груди своим беззубым младенческим ртом. Иногда он хватал за ноги женщин, пытаясь их изнасиловать. И тогда они отбивались от него из последних сил, не имея возможности убить проклятую бестию.
Лиз Коннели с ужасом думала, как быстро растет Гаденыш. Его ноздреватые десны становились все тверже, а, местами, сквозь них уже пробивались хищные акульи резцы. Когда они окончательно проклюнутся, Большой Гаденыш превратится в Большого Змея, и тогда он начнет одного за другим пожирать узников пещеры.
Актриса надеялась умереть в числе последних, потому что, каким-то непостижимым образом, она была перенесена сюда вместе с угнанным ею «Фордом», что давало ей возможность вовремя скрываться от рептилии и спать не на полу пещеры, куда в любую минуту мог заползти гаденыш, а в кабине, вместе с дюжиной других людей, прижатых друг к дружке теснее, чем патроны в пистолетной обойме. Даже в багажнике автомобиля ухитрялись спать трое бывших артистов.
По ночам Большой Гаденыш подползал к машине и, присосавшись к стеклу, пристально разглядывал несчастных, подобно тому, как деревенское дитя, прильнув к парнику, разглядывает зеленые помидоры, с нетерпением ожидая, когда они поспеют. При этом по чешуйчатому телу рептилии текли обильные светло-зеленые слюни. Насмотревшись на притихших людей, он залезал под машину и принимался раскачивать ее, словно привязанную к шесту лодку.
«О, Господи! Кому все это нужно? Чья злая воля создала этот кошмар — этот огромный террариум, куда вместо лягушек выпущены люди? Что ждет нас всех?» — эти вопросы Лиз Коннели задавала себе тысячу раз и ни на один из них не находила ответа.
Режиссер дон Педро Гонзалес — инопланетянин, несмотря на недавние неприятности, чувствовал себя вполне сносно. Разгуливая взад-вперед по внутренней палубе НЛО, висевшего над Кордильерами, он старался не думать о паршивых легавых, безмозглых гангстерах и улизнувших девчонках. Главное — эксперимент, а он успешно завершился. Впрочем, его результат подсказали сами люди.
Инопланетянин усмехнулся, вспомнив, как с трагическим пафосом дон Филиппе говорил о «лучшем скакуне» — единственном полноправном продолжателе породы. Если бы идальго знал, какую важную информацию он передал «режиссеру», то наверняка проглотил бы свой язык. Да, на змеиных планетах будет только один мужчина-производитель, словно трутень, окруженный работающими пчелками — женщинами. Все родившиеся мальчики, подобно бычкам на земных фермах, пойдут на корм змеям. Расчеты показывали, что баланс убыли и прироста колонистов будет при этом соблюден.
Теперь дело было за малым — приучить первую группу колонистов к мысли о том, что они являются такой же естественной пищей для змей, как коровы для них самих. После этого можно было отправлять колонистов на змеиные планеты. Пусть чувствуют то же самое, что чувствуют несчастные цыплята с их птицефабрик, прежде чем стать «грилем».
На этом миссия режиссера заканчивалась. Впрочем, оставалось еще одно незаконченное дело — нужно было заполучить Нормана, которому предстояло стать производителем. Но это был уже совсем пустяк, о котором не стоило даже думать.
Майк Норман медленно шел по улице, глубоко засунув руки в карманы и низко опустив голову, словно человек, потерявший золотые часы. В действительности, он потерял нечто большее: во-первых, девушек-террористок, во-вторых, Гонзалеса, который теперь наверняка зарылся глубже, чем крот, которого хорошенько цапнула за задницу лисица.
Одно было отрадно — то, что теперь в деле Лиз Коннели не было белых пятен.
Майк брел по тускло освещенной улице Нью-Йорка к тому месту напротив дома режиссера, где Стив увидел утопленницу.
Здесь! Норман остановился на краю лужи, и его тень, подобно туловищу аллигатора, легла на ее дно. Почувствовав легкую вибрацию воздуха, Майк напряг зрение, и тут сквозь мутную пленку воды он явственно различил печальное лицо Марианны.
— Жди нас дома, Майк, — тихо сказала девушка.
Снова легко завибрировал воздух и видение исчезло.
«Даже если вам назначает свидание утопленница, вы должны выглядеть элегантно», — таков был принцип Майка, поэтому он по пути домой посетил модный салон.
Когда запыхавшийся, украшенный парикмахером, словно новогодняя елка, Норман влетел в свою квартиру, то не поверил глазам — в его постели лежали две смертельно красивые девчонки: одна — темненькая, как крыло ласточки, вторая — светленькая, как ее брюшко.
Теряя голову, он опустился на кровать навстречу лилиям и орхидеям, которые и сами тянулись к нему. Юные прекрасные змейки обвили и стиснули своего удава, самозабвенно отдаваясь ему, проваливаясь вместе с ним в темную, пьянящую бездну сладострастия, и тут же поднимались к сияющим вершинам искреннего чувства!
— О, как я счастлив! — восторженно шептал Майк. — Но кто вы, люди или существа, сотканные из телевизионного эфира?
— А ты кто, Майк? — поцелуй Эстер белой розой лег на его губы.
— Меня родила женщина.
— Ты видел это, Майк? — поверх белой розы легла красная — это был поцелуй Марианны.
— Нет, моя прелесть. Не видел.
— Мы тоже не знаем, откуда мы. И нам страшно, Майк, — Эстер пушистым белым котенком прижалась к Норману.
— Бедняжки, — он обнял их обеих. — Я спасу вас или умру, — так же тихо прошептал Майк, с ужасом осознавая свое бессилие.
— Спасешь для того, чтобы сделать нас своими любовницами? — Марианна нежно и грустно коснулась его плеча.
— Я женюсь на вас обеих, — неуверенно сказал Норман, представляя завистливое и, в то же время, осуждающее лицо Морли. — Женюсь, даже если вы не люди.
— Мы люди! Мне было больно, — Эстер подняла руку — на ее пальчике чистейшим рубином горела капелька крови.
— Конечно, люди, — Майк обнял девушку.
«Они воссозданы из эфира чистыми и невинными, значит, они принадлежат только мне», — сердце Нормана тревожно и счастливо замерло.
— Вы пришли, чтобы отомстить Гонзалесу, Эстер?
— Не только. Мы с Марианной любим друг друга, а он в каждой серии стравливает нас. Это причиняет нам невыносимые муки. Да, мы надеялись рассчитаться с ним, но предпочли любовь мести. Ты так похож на дона Филиппе, Майк, — Эстер умолкла.
— В эти минуты, — Марианна с робкой надеждой посмотрела на Нормана, — по телевидению идет последняя серия. Мы исчезнем навсегда, неотмщенные, униженные.
— Я боюсь, Марианна, боюсь темноты и небытия. Ведь от нас не останется ничего, даже цветка на могильном холмике, — зарыдала Эстер.
Майк прижал к себе мокрое от слез лицо девушки, чувствуя, как у него у самого на глаза наворачиваются слезы:
— Любимые, я сумею спасти вас!..
Но лицо Эстер, словно солнечный зайчик, выскользнуло из его рук, поплыло, растворяясь и исчезая.
— Нет!!! — закричал Майк.