Эти образцы виртуозной манделыытамовской мысли можно без труда множить, множить и множить.
Жил Осип Эмильевич до того странно, до того нелепо, что порой мы говорили, горестно разводя руками: "Ох, у него не все дома!.." И стучали при этом указательным пальцем по лбу.
Как-то где-то Алексей Николаевич Толстой обронил о нем что-то обидное и не слишком справедливое. Разумеется, добрые друзья это немедленно передали Мандельштаму, как полагается, сильно преувеличив. Примерно через неделю, случайно встретив Толстого, кажется, в Доме Герцена, Осип Эмильевич подошел к своему обидчику, величаво встал на цыпочки и двумя пальцами правой руки едва-едва коснулся его щеки. После чего пропел торжественно:
- Счита-а-а-айте, су-у-у-у-ударь, что я да-а-ал ва-а-а-ам поще-е-е-ечину.
Толстой ничего не понял. По его словам, эта "пощечина" напоминала нежную женскую ласку или прикосновение бархатной лапки котенка, спрятавшего коготки.
А Осип Эмильевич искренне был поражен, как это Толстой не вызывает его на поединок, хотя бы на рапирах, которые наш прирожденный дуэлянт своевременно раздобыл в бутафорской Камерного театра.
Ожидая секундантов, Мандельштам рьяно тренировался, фехтуя со своей рыжеволосой подругой. Она была поразительно ему под пару, сочетая в себе парение в эмпиреях с виртуозностью практической мысли. В самом деле, не могла же она лишить своего "великого поэта" чашки крепкого черного кофе с четырьмя кусочками пиленого сахара!
- Умоляю вас, одолжите нам до завтра несколько рублей. Ведь мой Осенька без турецкого кофе...
И глаза ее наполнялись слезами.
Так драматически обращалась она к тем, кто был настолько богат, что мог выложить "купюрку", прекрасно зная, что она "без отдачи".
И замечательный поэт писал.
Спасибо тебе, рыжеволосая подруга Осипа Эмильевича!
А писал он все лучше, лучше и лучше.
Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей...
Осип Эмильевич все предугадал.
Сталин, конечно, и ему кинулся "на плечи". "Век-волкодав" - это был он. Кинулся, загрыз и замучил до смерти - в ссылках, в концлагерях и каторжных тюрьмах.
* * *
Есенин на Тверском бульваре.
- Лев Николаевич считал, что плотская любовь окружена "суеверием". Надо его разоблачить! - говорил он.
Но не сделал этого. Не успел. А жаль!
Литература действительно нагородила черт-те что вокруг этого дела естественного и необходимого, но уж больно незамысловатого.
Получаем удовольствие от этого?.. Получаем. Ну и слава Богу. Спасибо.
Но ведь обезьяны тоже удовольствие получают. Не правда ли? Да еще, как известно, куда больше, чем мы с вами.
* * *
"Роман без вранья", "Мой век, мои друзья и подруги" и эту рукопись я бы хотел издать под одной обложкой.
"Бессмертная трилогия".
Вот название. Вероятно, сделать это придется уже после меня. "Apres moi", как говорят французы.
Не могу слукавить, что это приводит меня в восторг. Приятно было бы взглянуть на книгу, подержать ее в руках, поперелистывать и важно поставить на полку, получив с издательства тысяч сто.
Пригодились бы нам с Нюшкой.
* * *
Я с грустью сказал своей старой приятельнице:
- Вот, милая, и у тебя есть квартира. Поздравляю! И шкаф, и широкая кровать, и стулья из Будапешта, и холодильник, и пылесос.
- И муж, - добавила она.
- Да, и квартира, и свой муж.
Чужих мужей у нее было более чем достаточно.
- Чего же ты вздыхаешь, Анатолий?
- А вот "дома", милая... понимаешь, теплого человеческого "дома", у тебя все-таки нет. Это ведь не одно и то же. Квартира еще не дом.
Я посоветовал:
- Попробуй заведи кошку... или канарейку.
Она завела и кошку и канарейку. Не помогло. Кошка сбежала ровно через неделю. Вероятно, она сбежала от неуютности. А через полгода и муж сбежал... задушив бедную желтенькую птичку...
* * *
Машенька принесла двойку по арифметике. Мама сделала ей выговор. Машенька прослезилась. Тем не менее через два дня она принесла опять двойку - по русскому языку. На этот раз дома на нее уже покричали. И Машенька вытирала со щек слезы пухлыми кулачками. А под выходной она явилась с третьей двойкой. Мама не выдержала и отхлопала ее. Не больно, конечно, а так "символически". Плача навзрыд, Машенька горестно повторяла:
- Господи, хоть бы скорее на пенсию выйти!
А племяннику актрисы Ольхиной за какое-то детское "преступление" надавали по попке настоящих звонких шлепков. В полном отчаянии он кричал:
- "Скорую помощь"! Скорей вызовите "скорую помощь"!
А то я никогда в жизни не смогу на горшочек садиться!
Несколько дней тому назад я познакомился с этим молодцом. На нем уже была форменная школьная фуражка с золотыми листочками на околыше. Первая школьная фуражка!
Когда Ольхина вспоминала комический случай из его биографии, он, презрительно пожав плечами, сказал: