Двери из Малого зала в Большой были раскрыты.
Детский поэт Сергей Михалков, чтобы его "там" заметили, упорно и взволнованно прохаживался на своих длинных ногах перед дверями Малого зала.
В конце концов Сталин поманил его толстым коротким пальцем, согнутым в суставе.
- Пожалуйте к нам, пожалуйте, милости просим.
И представил китайцам:
- Наш знаменитый детский поэт товарищ Михалков.
Потом о чем-то спросил его, что-то сказал ему и улыбнулся на какую-то его остроту.
Вдруг Михалков увидел недоеденный чебурек на тарелке генералиссимуса.
- Иосиф Виссарионович, у меня к вам большая просьба! - отчаянно зазаикался искусный советский царедворец.
- Какая?
Превосходно зная, что заиканье нравится Сталину - смешит его, - Михалков зазаикался в три раза сильней, чем в жизни.
- Подарите мне, Иосиф Виссарионович, на память ваш чебурек.
- Какой чебурек?
Михалков устремил восторженный взгляд на сталинскую жирную тарелку.
- А?.. Этот?..
- Этот, Иосиф Виссарионович, этот!
- Берите, пожалуйста.
И наш избранник муз благоговейно завернул в белоснежный платок сталинский огрызок, истекающий бараньим жиром.
* * *
- Мамочка, роди меня, пожалуйста, обратно, - сказал, Кинька.
Ему тогда уже исполнилось пять лет, и он был в мрачном настроении.
* * *
Флобер и Мопассан считали, что Бальзак, при всем его величии, не то что неважный писатель, а вообще не писатель.
Вот вам!
* * *
- Опять суп с фрикадельками!
Мы всегда едим, что любит наша домработница, а не то, что нам по вкусу.
Совсем как в литературе. Разве читателя у нас кормят тем, что ему нравится?
* * *
Бетховен выучился музыке из-под палки.
А про Христа он сказал:
- В конце концов, это только распятый еврей.
* * *
В 1789 году Марат в своем "Друге Народа" писал: "Вчера в 5 ч, вечера прибыли в столицу король и дофин. Для добрых парижан это настоящий праздник, что их король среди них".
Хороший писатель и этим воспользуется, если будет писать роман о Марате. Плохой - никогда!
* * *
Я как-то сказал старому Эйху о коротеньком, круглом, талантливом и очень умном Викторе Шкловском:
- Гибкий мужчина! Лет тридцать он публично кается и признает свои ошибки, разумеется, ничего не признавая и ни в чем не раскаиваясь.
- А что делать? - вздохнул старый Эйх, этот честнейший и принципиальнейший из всех смертных россиян моего века.
* * *
Как известно, даже французы (Флобер, Гонкуры, Мопассан и др.) считали нашего Ивана Сергеевича Тургенева арбитром литературы.
И вот этот-то европейский арбитр поначалу не понял, не почувствовал, не оценил "Войны и Мира".
Он писал:
"Как все это мелко и хитро и неужели не надоели Толстому эти вечные рассуждения о том - трус, мол, я или нет?.. Где тут черты эпохи? Где краски исторические?"
А в другом письме:
"... Автор ничего не изучил, ничего не знает и под именем -Кутузова и Багратиона выводит нам каких-то рабски списанных современных генеральчиков".
Ну?
И про "Анну Каренину" не лучше:
"... Все это кисло, пахнет Москвой, ладаном, старой девой, славянщиной, дворянщиной и т, д. ".