Я посмотрел на тумбочку, стоящую между моей койкой и койкой моего соседа. На ней лежала газета Известия.
Я пробежался взглядом по заголовкам.
«Английский футбольные фанаты устроили погромы в Турине на Чемпионате Европы».
«15-ый Президент дружественной Сирии, Хафез Асад пережил покушение». Ого! Да это же про отца Башара Асада.
«Москва готовится принять гостей всемирного праздника спорта.» 27 июня 1980 года, пятница.
На газете три ордена и надпись: «Известия Совета Народных Депутатов СССР» 27 июня 1980 года, пятница.
Похоже, что я правда попал в прошлое. В тело Максима Бодрова. Сон не бывает настолько детальным, последовательным и реалистичным. Газета явственно говорила, нет даже кричала об этом.
Я запомнил цифры в телефонном номере, который диктовала моя одноклассница Виктория Рерих доктору Cкорой Помощи.
Спустившись в вестибюль, я нашел таксофон, представлявший из себя прямоугольный металлический аппарат-коробку с диском для набора.
Опустив монету в монетоприемник, я набрал номер. После пары гудков трубку на том конце провода подняли трубку. Монета со стуком шумно провалилась в чрево металлической коробки. Я услышал женский голос.
— Максим, внучёк! Где ты, что с тобой стряслось?
Так. Раз внучёк — значит со мной говорила бабушка.
— Ба, привет ты только не беспокойся, со мной все нормально, — и после короткой паузы добавил, — я в первой городской, в хирургии.
— Мне звонил врач со скорой. Мы с дедом уже в курсе. Он сказал у тебя сотрясение. Тебя опять задевали? Барсуков?
«Почему с дедом, а родители?» подумалось мне
— Да, нет. Нет сотрясения, все нормально. Посмотрят пару дней и отпустят. А мама и папа тоже в курсе?
На том конце трубки воцарилось молчание. А потом я услышал тихие всхлипывания.
— Ба, ну ты чего?
Я понял, что бабушка отчего-то заплакала. Послышался приглушенный голос взрослого мужчины.
— Мать, ну все-все. Дай трубку.
Я слышал обрывки их разговора:
— Он про родителей спрашивает, видно всё же есть сотрясение у него. Ничего не помнит, — в отдалении гулко звучал голос бабушки.
А потом снова установилась тишина. Видимо, мужчина прижал трубку к груди. Наконец в трубку снова заговорил мужской голос.
— Максим, привет. Это дед. Узнаешь мой голос?
— Привет! Дед, ну, конечно, узнаю.
— Как себя чувствуешь?
— Нормально, надеюсь завтра выпишут.
— Какой сегодня день недели помнишь?
— А какой сегодня день?
— Пятница. До понедельника тебя никто не выпишет. Но ты там это, держись, слушай докторов. Мы завтра что-нибудь тебе туда сообразим.
— Да, не-не. Ничего не надо. У меня тут все есть.
Хотя тут же я понял, что у меня нет ни своего полотенца, ни мыльно-рыльных принадлежностей, ни смены чистого белья и носков.
Память Максима Бодрова, начала смешиваться с моей словно молоко с кофе в стакане. Сначала две отдельных жидкости, потом две проникающие друг в друга и смешивающиеся тучи, а потом новый единый напиток более светлого, чем кофе оттенка.
— Не перечь деду!
— Не перечу, — я миролюбиво сбавил тон, потому что почувствовал, как люблю тех людей, с которыми я сейчас разговаривал.
— Ну тогда давай, бабка твоя говорит — до завтра.
— И вам спокойной ночи, дед. До завтра.
Он повесил трубку.
Я начал вспоминать, что у меня, то есть у Макса Бодрова родители умерли почти десять лет назад. Отец служил во флоте
Произошел несчастный случай и его не стало. Мама смогла прожить лишь один год после такого потрясения и тоже ушла — не выдержало сердце.
По дороге я зашел в туалет посмотрелся в зеркало. Из зеркала на меня пялилось незнакомое голубоглазое молодое лицо с небольшим, почти не заметным шрамом над правой бровью.
Максима Бодрова я бы не назвал красавчиком, но мне его внешность сразу пришлась по душе.
В этой физиономии я видел харизму с небольшой долей наглости, жизнерадостность, открытый взгляд и белоснежную улыбку.
На мой взгляд, руки, плечи и грудь были узковаты, но это поправимо.
Я их ещё подкачаю. Я посмотрел на пресс и остался доволен. Ничего лишнего, даже угадываются кубики. Все остальное в порядке. Мне вспомнилось, что мое тело в этом же возрасте в прошлой жизни мне нравилось куда меньше.
Я согнул руки в локтях и посмотрел на свои бицепсы. Не Геракл, не Маугли и не Бред Питт, но и не Карлсон. Хоть на этом спасибо.
Я вернулся в комнаты и обратил внимание на часы. Время начало одиннадцатого вечером.
В коридорах больницы было тихо и безлюдно.
Я стал думать. Если всё, что произошло со мной завтра внезапно не прекратится, то выходит, что жизнь даёт мне второй шанс.
Я могу прожить новую жизнь, примерно зная, что ждёт страну впереди, а также помня все те ошибки, которые я допустил в прошлом.
А в прошлом я был парнем с сильным характером, не боящимся не трудностей, не опасности. Как говорили — ни Бога, ни чёрта.
Здесь в этом времени, конечно, нужно было быть осторожным, чтобы себя не выдать. Не самое сложное время в СССР, можно даже сказать, лучшее. Вряд ли бы меня потащили бы в КГБ на допрос.
Но тем не менее, лишние проблемы мне не нужны. К тому же, время, в которое я попал, обладало несколькими несомненными преимуществами.
Например, искренностью и чистотой людей. Они ещё не научились быть лживыми и эгоистичными. Доверяли друг другу.
Конечно, я уже заметил, что по сравнению с моим прошлым временем люди одевались проще и однообразнее.
В материальном плане в СССР сложился совершенно иной уклад. Излишнее, а уж тем более демонстративное потребление не приветствовалось и презиралось.
Присказка «По одёжке встречают» никуда не делась
Но лично для меня это не важно. Мне было по барабану, есть ли у меня джинсы или фирменные кроссовки. Я понимал, что некоторые товары даже в эпоху расцвета Союза оставались дефицитом.
Но мне выпала невероятная возможность проверить были ли те самые мороженное за двадцать копеек и докторская колбаса за два рубля двадцать вкуснее, чем их аналоги в России двадцатых годов следующего века.
Кто бы или что бы не послужило причиной моего перемещения в новое тело, в прошлый тысяча девятьсот восьмидесятый год: Бог, судьба, искажение времени или что-то ещё, я был благодарен за этот шанс.
Я сразу оставил мысли о том, что, имея информацию о будущем страны, я мог бы изменить ход истории.
Может быть и мог бы, но где гарантия, что сумею сделать изменения в лучшую сторону?
Поэтому я просто решил просто воспользоваться новой жизнью и прожить её, как говорилось, так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые…
Меня теперь звали Максим Бодров, мне было семнадцать лет. И меня снова впереди ждала большая жизнь.
Порывшись в памяти прошлого хозяина тела, я узнал, что живу в довольно крупном приморском городе на черноморском побережье.
Я уже помнил, как выглядит моя школа и дом, в котором находилась квартира, где я проживал с бабушкой и дедом.
Меня клонило в сон. Утро вечера мудренее, трава соломы зеленее. Мне нужно было отдохнуть после сегодняшних потрясений.
Я мысленно вспомнил и драку в российском парке, когда меня подло со спины пырнули ножом. Скорую, врача и толпу. Девушку Викторию Рерих.
Интересно, в каких мы с ней отношениях? Так-то она очень даже ничего. Я попробовал описать словами ее образ. Молочно-восковой спелости. Ее красота была неосязаема — как будто укрыта от меня тонкой тканью прозрачной вуали.
Вспомнил милиционера Осина, водителя Николаича. Невероятно красивую Наталью Филипповну, врача приемного отделения, которую я непременно вытащу на свидание…
На сладких мечтах о Наталье Филипповне я незаметно провалился в сон.
Я проснулся от того, что солнце, через окно, ласково светило теплыми лучами прямо мне в лицо.
Я приоткрыл глаза и прищурился. Нужно было найти телефон, чтобы посмотреть время. Блин, куда он запропастился?
Судя по тому, что будильник еще не зазвенел, еще не было и шести утра. Из приоткрытого окна, с улицы, прохладный утренний воздух доносил обрывки разговора двух женщин.
Я не вслушивался в их слова, потому что разглядывал небо необыкновенной голубизны.
Приподнявшись на локте, я недоуменно озирался, пытаясь понять, где именно я нахожусь. Телефона нигде не было видно.
Я обернулся и увидел деда на соседней койке, внимательно вглядывающегося в мои зрачки. Его глаза были холодны, а серьезное лицо, со сдвинутыми бровями, выражало что-то типа недоверия или подозрительности. Я начал вспоминать, где я.
— Доброе утро, — поздоровался я с ним. Но он мне ничего не ответил. Вчера в темноте, я увидел на его голове шов, говорящий о том, что моему соседу по палате недавно сделали операцию. Рядом лежала, съехавшая с головы повязка
— У вас повязка слетела, давайте я вам помогу, — предложил я, но дед тяжело вздохнул и отвернулся в другую сторону.
Увидев газеты на тумбочке, я всё вспомнил, скинул ноги с кровати и в одних трусах подошел к большому приоткрытому окну.
Внезапно, глазам стало немного больно от миллионов ярких искр. Это зеркальная рябь солнечной дорожки в иссиня-голубом море отражало яркий свет.
Под голубым небом, километрах в двух от гостиничного корпуса, раскинулось бескрайнее величавое море, играющее всеми оттенками синего. Где далеко у горизонта виднелись белые малюсенькие корабли. Пахнуло солью и морской пеной.
Женщины продолжали переговариваться в утренней тишине.
Из неспешного разговора я понял, что они говорили о том, что недовольны ценами на рынке в этом году.
Внизу в больничном дворике росли кипарисы и широколапые сосны. Между двух стволов кто-то установил турник.
То, что мне нужно. Я развернулся и с удивлением обнаружил, что моя одежда, висящая на стуле, исчезла. Обувь, стоящая рядом тоже.
Зато увидел на тумбочке вафельное полотенце и белую жестяную банку с названием «Особый». Это был зубной порошок с двууглекислой содой за десять копеек, гласила синяя надпись.
Полосатая пижама лежала на месте: на спинке койки, куда я ее повесил перед сном.
Одевшись, почистив пальцем зубы и умывшись, я оставил полотенце и порошок в палате, а сам отправился вниз к турнику.
К моему удивлению, вход во дворик был свободен. Охранников нигде не было видно. Болтающие про цены тетки уже исчезли.
Прям у турника стоял молодой человек лет двадцати двух — двадцати пяти, точнее сказать было сложно. Он упер руки в бока, прохаживался рядом с перекладиной. Будто отдыхал между подходами. Парень был в одних черных штанах и в белых кроссовках, раздетый по пояс.
— Доброе утро. Не помешаю? — спросил я, подходя к турнику.
Он обернулся протянул мне руку
— Борис.
Я протянул в ответ и крепко пожал ее.
— Максим.
— Давай, конечно, если лечащий разрешает. Из какого отделения?
— Да я случайно попал вчера. Решили, что у меня сотрясение, но я в порядке.
— Может повременишь? С этим шутки плохи. Голова не болит?
— Да у меня и вчера не болела. Не было ничего. Слега подрались. Но там толпа зевак налетела и на уши врачу скорой присела.
— Куда присела? — он нахмурил брови, пытаясь понять сленг из двухтысячных годов
— Ну это выражение такое. Означает, что толпа лапшу повесила на уши, а доктор, видимо, новичок. Совсем молодой. Не пустил меня домой. Говорит, мало ли что, а мне потом отвечать за тебя.
— Да такие теперь у нас часто встречаются. Людей, как всегда, всем на всех не хватает. Курортный сезон начался, а штатные единицы, так и не закрыли. В «кадрах» одни пенсионерки сидят, работать уже не хотят совсем. Ты местный или отдыхающий?
Хороший вопрос. Я секунду покопался в памяти пытаясь вспомнить, что-нибудь доказывающее, что я живу в этом городе.
— Местный, десятую школу заканчиваю в этом году. Можно? — я придвинулся к турнику и указал головой на перекладину.
— Точно хорошо себя чувствуешь?
Я закивал головой в подтверждение своего хорошего самочувствия. Из окна столовой, расположенной на первом этаже, выглянула женщина средних лет.
Вытирая посуду и приборы, она наблюдала за нами.
— Точно.
— Ну тогда давай. Смотри, без фанатизма.
— Хорошо, — ответил я подошел под турник, подпрыгнул и повис на нем.
Максим Бодров почти вымахал под метр восемьдесят. Мозолей на моих ладонях не было, но тело должно было быть знакомым с этим нехитрым гимнастическим снарядом, висящем в каждом советском дворе.
С физухой дело обстояло хуже, чем я предполагал. Я с трудом подтянулся шесть раз, дрыгая ногами на последних двух.
Мне стало очень неудобно за себя и свою слабость перед Борисом и поварихой из столовой, продолжавшей смотреть за нами.
Но тут, я услышал подбадривающие слова поддержки.
— Молодец, отлично! Сила дело наживное.
— Да, что молодец-то, — ответил ему я
— Да ты, брат, не гони лошадей. Я вот перед армией мешком висел. Ни разу подтянуться не мог. Тут важно регулярно заниматься не пропускать.
— А сейчас сколько раз подтягиваетесь?
— Давно не считал, — слукавил Борис, — давай-ка лучше подъем переворот. Умеешь?
Я отрицательно покачал головой, хотя, конечно, я знал, что это за элемент, но понимал, что мое тело еще не готово к этому упражнению. В следующие полчаса Борис показывал мне технику, помогал подталкивая и поддерживая меня снизу.
Из двери больничного корпуса показалась женщина в белом халате и колпаке и обратилась к моему новому знакомому:
— Борис Самсонович, там в кардиологии пациенту плохо. Знаю, что ваша смена через час начинается, но не могли бы вы посмотреть больного.
— Иду, — сказал парень, надевая на ходу светлую футболку с карманом на груди. — Ты это, не бросай заниматься. Через месяц, другой, будешь по тридцать раз подтягиваться. Я врач дежурный, если что, меня можно найти в ординаторской.
Он протянул мне руку на прощание.
— Спасибо, доктор. Еще увидимся.
— Ты в больнице в первый раз?
Я кивнул головой.
— Ты тогда тут на турнике не зависай, у вас завтрак через полчаса. Это тебе брат не санаторий, никто дожидаться тебя не будет.
Борис пружинящей походкой удалился вслед за вызывающей его женщиной.
Я сделал еще пару подходов. Тело приятно разогрелось и сообщало о том, что ему нравятся физические нагрузки.
Закончив заниматься, я отправился завтракать.
По дороге я быстро еще раз умылся и омылся, наклонившись над умывальником прямо перед входом столовую. Народу в коридоре никого не было и мое поведение не привлекло ничьего внимания.
Поискав глазами бумажные полотенца или на худой конец салфетки, и не найдя их, я вспомнил, что в СССР присутствовали некоторые бытовые неудобства, от которых мы отвыкли в будущем.
Пришлось наспех вытираться верхом пижамы. Хлопчатобумажная ткань оставляла приятное ощущение на теле и хорошо впитала воду с ладоней.
Я вспомнил, что говорили, что сам генсек Брежнев любил на отдыхе ходить именно в таких пижамах.
В помещении столовой было довольно много пациентов.
Больничная кухня разнообразием не особо баловала. Точнее вообще не баловала. Ешь, что дают или иди гуляй.
Я прочитал рукописное меню вывешенное у раздачи за подписью заведующей столовой.
Манная каша, брусочек сливочного масла, круглая булочка белого хлеба, чай и сахар.
Подойдя к раздаче и проследив за другими больными, я, так же, как и они, взял тарелку и алюминиевую ложку, видавшую виды.
Полноватая сотрудница столовой в платочке на голове черпала половником кашу из огромной алюминиевой кастрюли с надписью ЗК. Я не знал, что это означает и увидел за её спиной другие такие, но пустые с надписями I-БЛ, II-БЛ.
Завтрак, первое блюдо, второе блюдо — догадался я. Женщина в чепчике плюхнула мне половник каши в тарелку и потеряла ко мне всякий интерес.
— Масла парню, дай, — услышал я недовольный мужской голос со спины. Я оглянулся и увидел взрослого усатого мужчину лет пятидесяти.