- ...На твоей волне, Марат, всегда будет включена пленка, - доносится до меня голос Тушина. - Так что передавай в любое время. Ни одно твое слово не упустим.
- Может, крутить для тебя специальную музыкальную программу? - спрашивает Пьер Эрвин.
- Пока хватит этого! - Марат хлопает себя по карману. - Не хватит сообщу. Вы не думайте - я не собираюсь стесняться.
- Может, все-таки оставить в лесу твой вертолет? - спрашивает Федор Красный. - Мало ли как сложится...
- Зачем? - удивляется Марат. - Чтобы они сразу поняли, что я им не доверяю и приготовил машину для бегства? Все-таки я иду к ним жить, а не посмотреть, как они живут.
- А если тебе понадобится там жениться? - вдруг спрашивает Розита. - Ну, чтобы стать совсем своим...
- Женюсь! - Марат улыбается. - Поздравление пришлешь?
- Ужасно! - Розита брезгливо передергивает плечами. - Они все такие грязные! От них даже в больнице пахнет потом!
- А чем пахло от твоих предков? - подает голос Бруно.
- Я все понимаю! - отвечает ему Розита. - Все-все! Но я бы не смогла.
- Пора! - говорит Марат.
- Мы по очереди обнимаем его, и он уходит в машину. Один. Машину приведет обратно кибер, по радиолучу. Она вернется, как привязанная на резинке.
Бесшумно начинает работать мотор. Свистит над головой воздух, рассекаемый лопастями. И вот уже вертолет, покачнувшись, отрывается от крыши, приподнимается над нами и медленно разворачивает хвост на северо-восток. А потом, как рванувшаяся за добычей стрекоза, быстро уходит в темноту, на юго-запад, туда, откуда пробираются к нашим поселкам дикие охотники.
Мы медленно разбредаемся по крыше к разным лифтам. Крыша теперь стала просторнее, и лифтов больше. Еще две секции дома-кольца были закончены на днях. Еще двести сорок ребят перебрались в новенькие квартиры с нашего пустеющего корабля. Совсем тихо стало на нем в вечерние часы, когда прекращается разгрузка. Звонкие, пустые коридоры. Редкие каюты, в которых услышишь голоса. Скоро уже и наша с Бирутой очередь. Еще одну секцию сдадут и мы уедем. А мама уедет раньше. Она и так уже нечасто бывает на корабле. Видимо, вот-вот поселится у Тушина. Я даже не знаю, чего они тянут, если любят друг друга.
Сейчас только мы с Бирутой да еще Эрвин и Красный возвращаемся на космодром. Наши командиры пока тоже живут на корабле. Они уйдут с него последними. Командиры всегда последними покидают свой корабль. Командиры всегда дольше своей команды ждут удобств. Иначе какие же они командиры?
Мы с Бирутой забираемся в биолет, и я уже поднимаю клеммы к вискам, когда к нам подбегает Розита.
- Я с вами, ребята! - возбужденно говорит она. - Можно?
- Что за вопрос?
Я раздвигаю перед нею дверцу.
Розита садится сзади. Биолет срывается с места и выкатывает на прямую дорогу. Впереди в темноте уже скрылся биолет наших командиров. На дороге кибер включает фары, дает полную скорость, и мы летим плавно, ровно, почти бесшумно.
Ни Бирута, ни я не оборачиваемся и ни о чем не спрашиваем Розиту. Чего спрашивать? Наверно, поссорилась с Женькой. Переночует в пику ему на корабле. А потом помирятся. Все мы иногда ссоримся с женами. Только у нас с Бирутой давний уговор - при ссоре не уходить, не уезжать. Трудный уговор, потому что при ссоре всегда хочется хлопнуть дверью. Как будто этим что-то докажешь!
Поссорившись, мы молча сидим по углам или занимаемся своим делом, стараясь не замечать друг друга. В маленькой, тесной каюте это нелегко. В просторной квартире будет легче. Но, может, там и ссоры будут дольше?
А у Женьки с Розитой, наверно, нет такого уговора...
Наш биолет несется в темноту, щупая дорогу светом фар. И по краям узенькая полоска ее слегка отдает янтарным блеском в этом свете. Мутное, черно-серое небо без единой звезды давит на нас своими тучами безмолвно и мрачно. И Бирута - вежливая душа! - первая нарушает молчание.
- Все-таки тоскливы эти безлунные ночи! - говорит она. - Все время безлунные ночи! На всю жизнь! А на Земле я всегда так ждала Луну! И если она была неполная - приставляла к ней мысленно палочку. Получится буква "Р" значит, месяц молодой, растущий. А если он изогнут буквой "С" - значит, старый, убывающий. Мы не ценили на Земле нашу тихую голубую Луну. А ведь именно она делала ночи прекрасными. Когда-то, в старину, когда она была оранжевой, без атмосферы, - было, наверно, еще красивее. А что радости в этих ритянских ночах?
Бирута умолкает, и я мучительно подыскиваю, что бы тоже этакое сказать вежливое и успокаивающее?
И вдруг Розита резко произносит:
- Я ушла от Женьки, ребята! И никогда к нему не вернусь! Буду жить на корабле!
- Поми-иритесь! - успокаивающе тянет Бирута. - Все ссорятся, все мирятся...
- Даже вы?
Я поворачиваю голову и вижу, что Розита кривит в усмешке свои яркие губы.
- Даже мы! - грустно подтверждает Бирута.
- А вы всегда казались мне такими голубками! Представить не могу, как вы ссоритесь!
- Ха-ха-ха! - Бирута искренне хохочет. - Мы - голубки? Ха-ха! Ну, нашла!
- Мы воробьи! - как можно серьезнее говорю я. - Поссоримся - и сразу в драку.
- А ведь у нас не ссора! - тихо, задумчиво произносит Розита. - Я это решила еще тогда... после Лельки... Просто не могла уйти, пока не улетел Марат. Понимаете, почему?
- Чего тут не понять? - откликаюсь я.
Кажется, у них на самом деле всерьез. Даже при ссорах другим не говорят такое...
- Сандро! - Розита трогает меня за плечо. - Ведь ты лучше всех знаешь Женьку! Он мне всегда внушал, что ты его ненавидишь, что ты ему с детства завидуешь!.. А теперь я понимаю тебя! И понимаю, что между вами!
- Теперь-то и я тебя понимаю, - признаюсь я. - А раньше - не понимал.
- Я слепая была! - мрачно произносит Розита. - Все мы когда-то бываем слепыми. А когда прозреваем - это так больно!..
Мы мчимся в темноту, и безмолвная, глухая, безглазая ночь чужой планеты давит на нас со всех сторон.
21. Потомки разберутся
- ...Вчера я впервые видел, как ра наблюдают работу наших станов. Представляешь - впервые за все эти годы! - Зигмунд Коростецкий, главный полевод Риты, проводит могучей пятерней
по взлохмаченной русой шевелюре, но она от этого не становится менее лохматой. - Раньше они просто не замечали наших машин. Относились к ним, как к деревьям. Раньше они замечали только коров и нас. Коров - чтобы убить и утащить. Нас - просто чтобы убить. Они хоть не людоеды, эти ра. Мы ведь могли напороться и на людоедов... А вчера я с пульта вижу: стоят на границе поля, метрах в трехстах от нас, и глядят. Просто глядят! Двое даже присели на корточки. Я навел бинокль, рассмотрел их, потом только сообразил сфотографировать. Вот любуйся - восемь душ.
Я разглядываю сильно увеличенный снимок. Шесть охотников стоят среди деревьев. Двое опираются на копья. У остальных - луки. И еще двое сидят впереди на корточках, подняв острые зеленоватые колени. Как будто специально позируют перед камерой. Глаза у них маленькие, глубоко сидящие, и не разберешь, что в этих глазах. Но отрадно уже хотя бы то, что они заметили и разглядывают наши полестаны - или полевые станы, как до сих пор, еще по старинке, называют их в технических документах.
Мы разговариваем с Зигмундом на пульте управления третьего поля. Тут шесть трехкилометровых полос пшеницы, над которыми движутся по рельсам громадные, стометрового размаха полестаны. Эти ажурные фермы из металла и пластмасс и рыхлят землю, и сеют, и поливают, и убирают урожай на своих полосах. Здесь же, на эстакаде перед пультом, киберы прицепляют к фермам то плуги, то бункеры с удобрениями или с зерном, то режущие или молотильные устройства. А сетчатые шланги заложены в самих фермах, и стоит только нажать кнопку на пульте, чтобы над "грядкой" пошел мелкий, моросящий углекислый дождь.
Эти универсальные полестаны придумал очень давно, еще в первой половине двадцатого века, гениальный Михаил Правоторов. Конечно, он придумал их не такими, какие они сейчас, но он нашел принцип, идею. И за эту идею до сих пор благодарны ему потомки.
Сам он так и не увидел распространения своих детищ - не дожил. Лишь в конце двадцатого века первые сотни движущихся ферм Правоторова вышли на земные поля. А в двадцать первом веке эти фермы уже обрабатывали все ровные земные пашни. Лишь на покатых нагорных полях, где тяжелые полестаны работать не могли, сохранились еще комбайны и тракторы. Почти целый миллиард людей благодаря фермам Правоторова освободился от необходимости трудиться в сельском хозяйстве. И благодарное человечество поставило Правоторову гигантский, пятидесятиметровый памятник на всемирной сельскохозяйственной выставке в Софии.