- Вам надо успокоиться, вам надо совсем успокоиться. Думайте о чем-нибудь простом, спокойном, хорошем. Вспомните, как течет река, как цветы цветут на лугу... Пусть вам захочется уснуть...
Я стал думать о своей любимой реке - Пахре. Она течет незаметно. Она очень спокойная. И на ней плавают большие зеленые листья. И со дна поднимаются пузырьки, и разбегаются круги по поверхности. И движутся ленивые рыбы. А я сижу на берегу с удочкой. Поплавок недвижим. Рядом со мной Кармелла. Эта мысль перешла в очень ясное, кинематографически точное воспоминание. Почти сон. Вот Кармелла тронула меня за локоть и встала.
Я тоже встал. Она положила руки мне на плечи. И сказала тихо-тихо: "О чем ты думаешь?". Я сказал ей: "О тебе и о Будде". "О Будде больше?" "Нет, - сказал я, - нет..." Она сказала: "Да". И обвила свои руки вокруг моей шеи.
Я не спал, я видел этот сон наяву. Я все помнил - и об эксперименте, и об Эрике, и об Андрее, но передо мной стоял травянистый бугор. Желто-зеленый, пестрый, залитый солнцем. И я лез на этот бугор. Вдруг мне захотелось спать. Очень сильно. Но надо было лезть, надо было добраться до вершины бугра - и я лез, лез... И тут в голове возникла дрожащая, острая боль. Сверлящая и вибрирующая. Я понял: Эрик включил копировальную установку Это еще не копировка. Это подготовительное облучение. Я был совсем спокоен, было совсем не страшно, но в голове была боль. Она росла. Потом все галлюцинации исчезли.
- Спокойно, спокойно, сейчас начнется первая минута переписи. Будет всего пять минут... Спокойно... - Это говорил Эрик. Шлем настроен точно по моему мозгу, это я знал. Все рассчитано и выверено. Моя память сейчас будет переписываться на кристаллический мозг Будды. Как музыка с одного магнитофона на другой. Медленно и точно, точка за точкой, нейрон за нейроном прощупает мой мозг микролуч гравиолокатора. Вся информация, запечатленная в активности моих нейронов, даст сигнальные копии, они пойдут на коммутатор, релейно усилятся и заполнят ячейки кристаллической памяти робота.
Пройдут эти пять минут - и я смогу разговаривать с самим собой, воплощенным в металл и кристаллы. Я задам тысячи вопросов этому ожившему роботу с моей памятью. И он великолепно поймет меня, ибо по существу он будет мной. И я с ним буду говорить, общаться, советоваться... Он поймет меня с полуслова. Это изумительная работа, это больше, чем диплом, больше, чем диссертация... Упорство Петрова рухнет, я подкошу его фактами. Разве мало открытий сделано вопреки ухищрениям рутинеров!
- Начинаем перепись, начинаем перепись, - сказал Эрик. - Спокойно. Спокойно. Пошла первая минута обхода. Всего будет пять минут...
Я ничего нового не почувствовал. Даже немного утихла головная боль. Так было несколько секунд. А потом... Потом в моей голове что-то изменилось. Перед глазами закрутился калейдоскоп цветных пятен. И дальше был провал. Тишина и тьма.
Когда я очнулся, меня охватил страх. Я гнал от себя мысль об опасности стирания моей памяти. Она была, эта опасность. Эрик говорил:
- Спокойно, спокойно, все хорошо. Идет четвертая минута, идет предпоследняя минута.
Оставалось совсем немного. "Когда закончится обход, - думал я, автоматы и Эрик усыпят меня, а потом я проснусь и буду разговаривать с самим собой в машинном образе Будды". Я думал об этом. Первым делом я спрошу его: "Кто ты?" Он должен ответить, что он - это я. Он, наверное, назовет себя моим именем.
- Опыт заканчивается, опыт заканчивается, - медленно говорил Эрик. Сейчас пройдет головная боль и вы уснете... Осталось шесть секунд... пять... четыре... спокойно... две, одна...
Головная боль прошла. Эрик сказал:
- Теперь спите. Спите.
Но я не уснул. Я не хотел спать. Слова Эрика не подействовали на меня. Нет, не спать. Мне хотелось снять шлем и поднять голову.
Но мне не удалось даже пошевелиться. Руки мои и ноги были будто привязаны. Я открыл глаза - и прямо перед собой, очень крупно увидел лицо Андрея. Оно было от меня на расстоянии двадцати сантиметров, не больше. И мне казалось, что я сижу прямо перед ним, нос к носу. Андрей смотрел на меня, пристально и испуганно, И вдруг он картаво крикнул:
- Оно смотрит!
- Что? - услышал я голос Эрика.
- Оно смотрит! Идите сюда!
Он, не отрываясь, смотрел мне в глаза. И на его лице был написан ужас.
- Не кричите, - послышался слева голос Эрика, - вы разбудите Илью, а ему надо спать.
Я не спал. Я хотел доказать это, подняв руку, и опять не смог, хотя силился это сделать... И тогда я понял, что произошло. Я постиг это в молниеносном озарении; я - машинная копия, переписанная с человека. Я вижу Андрея тем самым дистанционным глазом Будды, что установлен в центре пульта.
Помню, как я истошно кричал, помню, как Андрей тянул трясущуюся ручку к моему выключателю. И потом все исчезло.
Перед тем, как включить меня, был введен в действие автомат-успокоитель. Это было утром, вероятно, на следующий день. В окна лаборатории лучилось солнце. Прямо в мой глаз смотрел я - человек, Илья Гошев. Я. Тот я - он, оригинал моей памяти, сидел за пультом и смотрел на меня серым, острым взглядом. И он увидел, что я смотрю на него. Я видел, как он жадными глазами ловит смысл, одухотворение в еще недавно пустом и темном органе зрения Будды.
- Как ваше имя? - спросил он осторожно и четко.
Он повторил свой вопрос, давно придуманный мной. И я подумал, что произошло расщепление личности. Раздвоение. Безо всякого сумасшествия, заранее задуманное, технически изобретенное. И подлое.
Он в третий раз спросил:
- Как ваше имя? - и в тоне его были недоумение, убеждение и немножко злости.
И я его великолепно понимал. На его месте я, наверное, вел бы себя так же и так же был бы убежден в значительности собственной персоны. Ему, видите ли, нужно знать мое имя. Это ему нужно для его великой науки. Это ему интересно, этому одержимому щенку...
- Вы можете отвечать на вопросы? - спросил он с ноткой мольбы.
Можете! Сам с собой на вы. И ведь он, наверное, до сих пор по-настоящему не понимает, что смотрит на него этим коричневым глазом!
Вот он принялся шарить по пульту. Проверяет реакции. Отключает и включает мой орган зрения. Бах! Хлопает в ладоши подле моего уха-микрофона. И, разумеется, стрелки на приборах прыгают. Все в порядке. Он любит, когда все в порядке. Он отключает громкоговоритель и ставит вместо него визуальный индикатор. Деловито, торопливо спрашивает:
- Как ваше имя? - И, не увидев никаких сигналов: - Почему вы не отвечаете?
Я мысленно говорю: "Тварь!" - и это фиксируется беззвучным и непонятным для него движением индикатора. О, он начинает хлопотать. Бежит проверять громкоговоритель. Тот, конечно, исправен. Прибегает и включает его в меня. И снова, с ребячьим нетерпением, задает свой "глубокомысленный" вопрос о том, как меня зовут.
А я... я уже не тот, каким был вчера. Я спокоен. Мысль о том, что вчера я был человеком, был _свободен_, эта мысль уже не приносит мне безумной, сумасшедшей боли. Я не хочу кричать. Синтетическое равнодушие стережет мои синтетические нейроны. Равнодушие, приготовленное автоматом-успокоителем. Тем самым, который я изобрел вместе с Андреем, когда был человеком.
Возле пульта стоит магнитофон. Мой оригинал принес его, чтобы записать звук голоса своей машинной копии. И чтобы потом с замаскированным бахвальством воспроизводить свой машинный голос на каких-нибудь ученых советах и докладах. Он ведь втайне бредит славой.
Крутятся диски. Пусть крутятся... Самое человечное, что я могу делать в этом положении - молчать.
В лабораторию ввалился Андрей.
- Милый друг, - затараторил он, - вот-вот сюда придет Петров! Он остановил меня в коридоре...
- И ты ему все разболтал? - отозвался мой оригинал.
- Я ему сказал, что эксперимент проведен. Я же вынужден был...
- Ясно, ты был вынужден.
- Плюша, прошу тебя, подтверди, что я только присутствовал.
- Да. Будь спокоен. - Мой двойник сел возле пульта и закурил папиросу. - Ты сказал ему про Эрика?
- Он спросил, и я вынужден был... Он, кажется, сейчас ему звонит...
- Ну, конечно, - сказал мой двойник. Он трусил, но делал надменно-спокойный вид. Вид подвижника от науки.
Вошел Петров. Мой двойник первым поспешно поздоровался с ним, но тот не ответил, сразу направился к пульту и долго внимательно смотрел мне в глаз. Я тоже смотрел на него. У него был усталый добрый взгляд. И встревоженный. Потом Петров отвернулся, сел на стул спиной ко мне, пригласил сесть против себя моего двойника и очень тихо спросил его:
- У вас есть дети?
- Что? - не понял мой румяный двадцатилетний двойник.