время помедлила, а затем добавила: – Что ж, думаю, они будут снисходительны.
«К ведьме, которой бросили вызов, и которая сбежала? – подумала Тиффани. – Они будут к ней
снисходительны потому, что знают, она никуда не годится. А если ты сама себя считаешь никуда не
годной, значит – ты не ведьма». Вслух она произнесла:
– Да лучше я умру, оставаясь ведьмой, чем буду девчонкой, к которой они отнесутся со
снисхождением.
– Мисс Болит, вы проявляется почти греховную самонадеянность, ошеломительную гордыню и
самоуверенность, и должна сказать, от ведьмы я ничего иного и не ожидала.
* * *
Окружающий мир слегка задрожал и вдруг изменился. Эскарина исчезла, хотя её слова глубоко
засели в голове Тиффани. Гобелен вновь был прямо перед глазами, а в руке горящая головешка, но в
этот раз она держала её уже уверенно. Такое ощущение, будто её распирал изнутри воздух, приподнимая над землей. Мир стал странным, но, по крайней мере, в одном она была твердо уверена, что от малейшего прикосновения сухой гобелен вспыхнет словно трут.
– Поверьте, мистер, я в мгновение ока спалю это древнее полотно. Отправляйтесь-ка обратно, откуда пришли!
К её облегчению черная фигура удалилась. Послышалось мгновенное шипение, и Тиффани
почувствовала, как пропадает навалившаяся тяжесть, унося с собою и вонь.
– Это было чрезвычайно интересно, – Тиффани обернулась и обнаружила стоящего за спиной
улыбающегося Престона. – Знаешь, – продолжил он, – я начал было по настоящему беспокоиться, когда ты на какое-то мгновение застыла неподвижно. Я даже подумал, не умерла ли ты. Когда я
дотронулся до твоей руки – со всем уважением, без всяких там шуры-муры – она была такой, какой
бывает воздух в грозовую погоду. И вот я решил, что это ведьминские дела, и с тебя нельзя спускать
глаз, а тут ты вдруг начинаешь угрожать головней ни в чём неповинному гобелену!
Она заглянула словно в зеркало в глаза юноши. «Огонь, – пронеслась мысль. – Когда-то огонь
его убил, и он это помнит. Ему не хочется приближаться к огню. Огонь – вот секрет. Зайчиха
прыгает в огонь. Хммм».
– Вообще-то мне нравится огонь, – продолжил Престон. – Не думаю, что он мне враг.
– Что? – переспросила Тиффани.
– Боюсь, ты шептала вслух, – ответил Престон. – Даже не хочу знать, о чём это. Моя бабуля
говорила мне: «Не суйся в ведьминские дела, потому что можешь получить по уху».
Тиффани уставилась на него и приняла решение.
– Ты умеешь хранить тайны?
Престон кивнул:
– Конечно да! Например, я никому не рассказывал, что сержант пишет стихи.
– Престон! Ты только что рассказал об этом мне!
118
119
Престон улыбнулся.
– А, так ведьма же не кто попало! Моя бабуля говорила, что открыть тайну ведьме, все равно, что рассказать её стене.
– Ну, в общем да. – начала было говорить Тиффани, но вдруг остановилась. – А как ты узнал, что
он пишет стихи?
– Да уж было трудно не узнать-то, – сказал Престон. – Видишь ли, он пишет их в журнале смен в
караулке, скорее всего, когда он дежурит по ночам. Он тщательно вырывает исписанные страницы, и
так ловко, что трудно догадаться, что они там были. Однако, когда пишет, он так сильно нажимает на
карандаш, что на следующей странице можно с легкостью все прочесть по отпечатку.
– И конечно и другие тоже догадались?
Престон покачал головой, что вызвало значительные колебания несоразмерно большой каски.
– Ох, нет, мисс. Вы же их знаете – они считают, что чтение это для девчонок. В любом случае, если я появляюсь там раньше других, я уничтожаю страницу с отпечатком, чтобы остальные над ним
не смеялись. Должен сказать, для самородка у него довольно неплохие стихи – и хорошее чувство на
метафоры. Все стихи он посвящает некой Милли.
– Это его невеста, – ответила Тиффани. – Ты мог встречать её в деревне – у нее больше
веснушек, чем у кого бы то ни было. И этим фактом она очень смущена.