и тех ужасных, невидимых тварей, что есть у неопрятных людей на руках… – она сделала паузу. – С
вами все в порядке, сэр?
Барон замер, уставившись на нее.
– Сэр? Сэр?
Старик заговорил, словно читая из некой невидимой книги:
Зайчиха прыгает в огонь.
Пламя лижет, но не жжет.
Зайчиха прыгает в огонь.
Пламя любит и не жжет.
Зайчиха прыгает в огонь.
Пламя любит, заяц бежит.
– Я вспомнил! Как я посмел это забыть? Я же клялся себе, что буду помнить это вечно, но со
временем накапливается столько всего, что нужно запомнить, сделать, куча обязанностей. И в итоге
забываешь по-настоящему важные вещи, которые важно помнить.
Тиффани была ошарашена, увидев, что на его лице появились слезы.
– Я все вспомнил, – прошептал он, глотая слезы. – Я помню, стояла жара! И помню зайца!
В этот миг дверь в комнату с грохотом распахнулась и внутрь вошла мисс Безызъянц.
Следующее событие заняло всего одно мгновение, но для Тиффани оно длилось, казалось, целую
вечность. Сиделка увидела кочергу в ее руке, и старика в слезах, облако пара над ведром, снова
Тиффани, выпавшую из рук кочергу, снова старика, снова Тиффани, и упавшую в камин кочергу с
громким «бряк», который эхом разнесся по всему миру. Тут мисс Безызъянц словно
приготовившийся нырнуть кит, набрала в грудь воздуха и закричала:
– Что ты с ним сделала? Убирайся отсюда, ты, наглая девчонка!
Тиффани быстро обрела дар речи, а затем и дар крика:
– Я никакая не «наглая», и я не «девчонка»!
– Я собираюсь позвать стражу, ты – черная, полночная карга! – прокричала сиделка, направившись к двери.
– Еще только пол двенадцатого! – Крикнула ей вслед Тиффани, и поспешила к Барону, полностью растерявшись – что ей предпринять дальше? Клубок боли шевельнулся. Она это
почувствовала. Она не могла собраться с мыслями. События начинали выходить из-под контроля.
Она на мгновение сосредоточилась, и, постаравшись улыбнуться, обернулась к Барону.
– Прошу прощения, если чем-то вас расстроила, сэр, начала она, и вдруг поняла, что он
улыбается сквозь слезы, а все его лицо будто светится изнутри.
– Расстроили? Помилуй бог, нет. Я вовсе не расстоен. – Он постарался выпрямиться в кресле и
указал дрожащим пальцем на огонь. – Наоборот. Я воодушевлен! Я чувствую себя живым! Я юн, моя
дорогая мисс Тиффани Болит! Я вспомнил тот замечательный день! Разве вы не видите? Там, в
долине? Это прекрасный, свежий сентябрьский денек. Как сейчас помню, я мальчишка в твидовом, немного колючем едко пахнущем пиджаке. Мой отец, он распевает: «Соловей, мой соловей!» 11, и я
пытаюсь ему подпевать, хотя у меня и не выходит, потому что голос у меня тонкий, как у суслика.
Мы пришли посмотреть, как сжигают стерню. Отовсюду поднимается дым, и когда занялось пламя, на нас выскочили сотни мышей, крыс, кроликов и даже лисиц. Фазаны и куропатки взлетали, как это
с ними обычно бывает, в последнюю минуту, словно ракеты, и вдруг все внезапно стихло, и я увидел
зайца. О, этот был довольно крупным. Кстати, ты знаешь, что крестьяне думают, что все зайцы
самки? Так вот, зайчиха просто стояла там и глядела на меня. Трава уже тлела вокруг нас, а за ее
спиной пламя встало стеной, но она смотрела прямо на меня, и могу поклясться, что когда она
поняла, что я встретил ее взгляд, она взметнулась в воздух и прыгнула прямо в огонь. И конечно же я
расплакался, потому что она была такой красивой. Мой отец поднял меня на руки и шепнул, что
откроет мне один секрет. Вот тогда он и научил меня этой заячьей считалочке, чтобы я узнал правду
и перестал плакать. А потом, когда огонь погас, мы прошлись по покрытому пеплом полю, и не
нашли ни одного мертвого зайца. – Старик неловко повернул к ней голову, и он сиял, по–настоящему
сиял. Светился.
«Откуда появился этот свет? – размышляла Тиффани. – Он слишком яркий для камина, и все
шторы задвинуты. Здесь всегда очень сумрачно, но сейчас светло, словно свежим сентябрьским