Мужчина освободил ногу, расставшись с последним сапогом, на коленях подобрался к старухе. Провел ладонью по лицу, прикрывая глаза.
- Бабка Аглая...
С окраины села послышались крики. Разжав морщинистую руку, человек забрал камень и упав на живот, пополз.
"Скорее за дом, надо успеть добраться до леса. Там болота, там не найдут. Камень. Почему она отдала его? Ещё мать смеялась, мол Аглая даже в бане его не снимает. Да. Мать. Теперь и не похоронить."
Мужчина оглянулся на обрушившийся сруб, замычал и, глотая слёзы, пополз в лес.
- Госпоодиин! Господиин! - Орали с подножья утёса, судя по голосу, это был Мякинь. Сколько же я проспал? Глянул на небо, - похоже дело к вечеру.
- Чего тебе?!
- Готово, господин! Шкура, значить!..
- Жди там!
Собрав покрывало и спускаясь по лестнице, я вспомнил, зачем выбирался на скалу. Да, сам никто и звать никак. Выдвинув из-под кровати сундук с одеждой, достал черные куртку и штаны, сшитые из мягкой кожи. Отнесу перешить - надо в чём-то "дома" ходить? Не в броне ведь.
- Тил?
- Да, дорогой?
- Хм. - Я даже плечи расправил от такого обращения - Тил, солнышко, скажи... Мои сны, что это?..
- Прошлое. - Опять этот циник влез! Я может, приятную беседу собирался завязать! С девушкой.
- Тим прав. Сны эти - твоя жизнь. До ухода.
- Весёленькая жизнь...
- О чём они?
- Война. Моё село, оно... И мать, они убили маму.
- Кто - они?
- Я не знаю. Люди. Ещё там была старуха, отдала мне камень, перед смертью.
- Это один из двенадцати камней, часть артефакта. - Снова Тим.
- Ясно.
Пока мы говорили, я спустился вниз. Мякинь топтался у входа, теребя в руках засаленные рукавицы.
- Готово, господин. И панцирь содрали.
- Идём.
Пластины панциря лежали на камнях прямо посреди домов. Сложены были аккуратно, в точности повторяя очертания твари. Зачем это? Не иначе как показать, что всё на месте, себе ничего не взяли.
- И что, ничего не стащили?
Зря я спросил. Мякинь надулся, как пузырь, глаза повылазили, сам красный... Как бы не лопнул, бедолага!
- К-как!.. Как можно, господин. Мы не воры! Да за такое дело у нас...
- Ладно! Шучу я. Что со шкурой?
- У кожевника она. Вы же одёжу прихватили? Тады к нему идти надо, значить. Заодно и шкуру глянете. Тока...
- Что ещё?
- Стал быть это... Я понимаю, значить... Но мужики просили...
- Да говори уже!
- Эта... Може могёте нам панциря с хвоста отдать? Для брони-то он не годный, а на кирки хорошо буде... Дорогия они, но мы отработаем... Что скажитя, значить... Пару бы...
Я подошёл к пластинам хвоста. Толстые, клиновидные наросты и правда, по форме своей напоминали означенный инструмент. Отдать? Что дорогие понятно, железные таким не чета. Но у меня и пластин останется масса, а если старатели будут считать, что в долгу... Мало ли, что понадобиться может.
Подходящих под кирки пластин было с десяток. Оставлю себе пару.
- Выбери, какие понравятся. Восемь.
Честно сказать, всю жизнь думал, что выражение "глаза на лоб полезли" - это абстракция. Я ошибался. Мякинь долго изображал из себя рыбину, которую вытащили из воды и хорошенько стиснули руками. Пучило его страшно.
- В-восемь?!!
- Ага. Пошли к кожевнику.
Народ позади нас выплёскивал эмоции. Хорошо иногда быть добрым. Приятно.
Хижина кожевника стояла отдельно, ближе ко входу в тоннель. Поплутав по бесчисленному количеству пересекающихся дорожек, прорубленных в скале, мы забрались на два уровня выше площадки, располагавшейся у подножья утёса.
- Мякинь, зачем столько дорог?
- Разработка тута была, открытая значить. Вот и нарубили проходов. После сбили, что мешало. Эта... Для удобства.
Ага. Для удобства, значить. Тьфу!
- Мякинь! Ещё услышу "значить", буду бить.
- Так я эта... Не со зла, зна...
Хм. Может и сработает. Хотя зря я с ним так. Хороший мужик.