Она бросила трубку, довольная ударной концовкой, в задумчивости постучала о край столешницы кулаком, потом позвонила дочери. Та еще не отошла от таблеток: голосок был квелый, придушенный, словно ее держали за горло.
- Как спалось, доча?
- Так себе, - откликнулась без проблеска чувств Анжелка. - Что мне теперь делать?
- Все то же, только без скачек на сторону. Плюс ежевечерний отчет по полной программе. Да - Владимира твоего Николаевича я оштрафовала на двести баксов. Мужик он хороший, но недотепистый, даром что майор. Еще раз бросит тебя - уволю, а к тебе приставлю своих козлов. Поимей в виду.
- Я вчера уже поимела от тебя по полной программе...
- Это цветочки, доча, а ягодок тебе лучше не пробовать. И не вздумай компенсировать ему из строительных денег - проверю. Все, до вечера.
- Шла бы ты, - буркнула Анжелка в загудевшую трубку и поплелась с другим телефоном в ванну. Чувствовала она себя ужасно, тошнотно, мерзко, противно мамаша перешибла весь интерес к жизни, а может, это водка с таблетками или истерика. Она позвонила Дымшицу на работу, потом домой и поведала ему сводку новостей с домашнего фронта.
- Я даже не знала, что так боюсь ее, - пожаловалась Анжелка. - То есть знала, наверное, но забыла, какая она страшная. Она даже пальцем до меня не дотронулась, а я чуть не наложила в штаны.
- Будет круче, - пообещал Тимофей Михайлович.
- Что же делать, Тим?
- Ничего. Просто живи. Время работает на тебя: она порох, а ты сырые дрова, осина. Чует моя... эта самая, третья ноздря, что она быстро перегорит уж больно жарко пылает.
- Сам ты осина, - сказала Анжелка, нарочно всплеснув водой, но Дымшиц, раскусив кокетство, злодейски загоготал.
Они распрощались, благодарные друг другу за поддержку и предстоящий антракт.
Потом явился Владимир Николаевич; Анжелка только-только выскочила из ванной и не сразу смогла составить ему компанию по распиванию растворимого кофе. Вид у бравого майора был совершенно не бравый, скорее даже задумчивый: он хлебал кофе из двухсотграммовой кружки с гравированным олимпийским Мишкой и озадаченно наблюдал, как убывает по назначению черно-бурое варево.
- По-моему, я вчера крепко лопухнулся, - сообщил он Анжелке. - Только получил аванец, а мне - зайди, говорят, к Вере Степановне... И понеслось: какой ты, трам-трам, телохранитель, когда сам здесь, а тело хрен знает где... Правильно, оно конечно... А главное, я от большого ума стал Веру Степановну успокаивать: сам, говорю, слыхал, как Анжела Викторовна звонила Тимофею Михайловичу и договаривалась о встрече...
- Я сама виновата, - сказала Анжелка, - надо было обговорить детали, только и всего. Я слышала, дядя Володечка, вас оштрафовали, - она протянула ему две сотенные купюры, - вот, хочу войти в долю, потому как из-за меня.
Владимир Николаевич удивленно взглянул на доллары и на Анжелку.
- Спрячь, - буркнул он. - Оштрафовали меня по делу, сам виноват. Это все Леня Голубков, будь он неладен... За всю службу такого прокола не было...
- А еще у нас новые инструкции, - добавил он, взглянув на сидящую напротив Анжелку, - докладывать о твоих непосредственных и телефонных контактах с Тимофеем Михайловичем. Я сказал, что вынужден буду поставить тебя в известность. Вере Степановне это не понравилось. Она даже сказала, что найдет кого-нибудь посговорчивее.
Анжелка смотрела на бокал с темно-прозрачным вишневым соком и видела маленькую девочку, почти Дюймовочку, плавающую по горло в багровой жидкости.
- У тебя хорошая выдержка, Анжелка, - похвалил Владимир Николаевич.
- Я вот что думаю, дядя Володечка, - сказала она. - Телохранитель мне нужен, а охранник - нет. То есть или вы, или никто, вот что я хотела сказать. Как-никак я совершеннолетняя, охранять меня без моего согласия невозможно... Дымшиц прав, она съезжает с катушек.
- Без комментариев, - майор поднял руки, заслоняясь ладонями от крамолы.
- Вот наши планы, - сказала Анжелка. - Гоним квартиру на Патриарших, чтоб через неделю, максимум две закончить. Если не хватит рук - потихоньку, без рекламы перекидываем людей с Чистого. Потому что очень возможно, что через недельку-другую меня погонят на вольное поселение. Или я сама погонюсь...
Владимир Николаевич кивнул, легко по-военному встал и прошелся туда-сюда в прихожую и обратно.
- Я готов, - напомнил он.
- А я даже не знаю, - призналась Анжелка, отодвигая от себя пустой бокал из-под сока...
Следующие три недели они в пене и мыле заканчивали ремонты. Владимира Николаевича удалось отстоять, но черная кошка уже пробежала между Анжелкой и мамой - если раньше она была за мамой, как за стеной, в мертвой зоне, то теперь удушливая ненависть Веры Степановны к миру надвинулась и опаляла, как дыхание Змея-Горыныча. Она ежевечерне придирчиво проверяла счета и комментировала их сплошь нецензурными выражениями. Хорошо еще, что основные расходы проходили по Чистому - будущей квартире Веры Степановны; однако все, что она имела сообщить дочери по поводу итальянской мебели, наборного дубового паркета, французского камина и прочих замечательных, но неслыханно расточительных приобретений, так и повисало на них невидимыми, но очевидными для Анжелки мочалами, жирной невидимой миру копотью, застившей радость строительства новой жизни.
К концу двадцатых чисел квартирку на Бронной вымыли, выскребли, положили ковры и пригласили Веру Степановну для инспекции. Она прикатила на новом черном "мерседесе" с мигалкой, похожем на огромного бронированного таракана, оставила охрану внизу и самолично, ножками поднялась на второй этаж, ругая на ходу дерьмом собачьим то ли узковатые для нее марши, то ли общую бетонно-кирпичную сирость номенклатурной застройки. Анжелка с Владимиром Николаевичем встречали ее в дверях.
- Ну-ка закройтесь, дайте взглянуть снаружи, - отдуваясь, скомандовала Вера Степановна, покорябала ногтем добротную кожаную обшивку стальной двери, потом позвонила.
- Можно открывать? - спросила, открывая, Анжелка; Вера Степановна сверкнула глазами, но промолчала. Молча огляделась в прихожей и молча обошла всю квартиру, по ходу осмотра заметно светлея лицом. Правду сказать, такого жилья она не ожидала увидеть: квартирка оказалась легкой, просторной, уютно скомпонованной и необыкновенно тщательно проработанной именно в деталях, чего от русских работяг добиться всего труднее. Проглядывала сама Анжелка, ее въедливая скрупулезность, а еще больше - педантичный Владимир Николаевич. Кухня и спаленка выходили во двор, но недостатка света не чувствовалось, напротив - они выигрывали в уюте за счет грамотных, достаточно неожиданных цветовых сочетаний. Чего-то Вера Степановна по необразованности своей могла упустить, но чувствовать она чувствовала, да и поднаторела в ремонтах за последние годы. В особенности ей понравилась спаленка, по-девичьи веселая и уютная - может быть, девичеством и понравилась. Слева от входа стоял притопленный в нишу платяной шкаф, далее нечто вроде комода для белья и туалетный столик с мраморной, цвета рафинада столешницей; справа от окна тумбочка с лампой, кровать с высокими резными спинками, посередине - круглый индийский пуф. Все это здорово и непонятно как сочеталось с легкими ярко-оранжевыми шторами, завязанными узлами, цветочными сиренево-розовыми с позолотой обоями, персидским ковром и лампой под матерчатым, с бахромой абажуром. Большая сдвоенная гостиная показалась Вере Степановне пустоватой: буфет в две трети торцевой стены, мускулистый кожаный диван цвета кофе с молоком, к нему два кресла, пуфик да столик - вот и вся обстановочка, не считая огромного серо-голубого ковра, мощного музыкального центра и пруда за всеми за четырьмя окнами. Веру Степановну заинтересовали стены; Анжелка с гордостью пояснила, что их шлифовали до матового блеска шпаклевки, потом покрасили в белый цвет - не понравилось - напылили по белому золотую крошку, и получился такой вот светло-коричневый крап, теплый песчаник; тут еще будут шторы, портьеры из золотистого шелка, лампы, какие-нибудь картины с чем-нибудь красным или оранжевым - ну, и телик с видюшником, это само собой.
В ванной, как и следовало ожидать, Анжелка не стала себя щемить и оборудовала натуральный храм гигиены. Золоченые шаровые краны сверкали, как лампады в святилище; огромная ванна, окольцованная цельной мраморной рамой, смотрелась величественным алтарем и даже у Веры Степановны вызвала нечаянный приступ почтительности.
- Недурственно, - подытожила она, закончив обход; они присели в гостиной, а дядя Володя на кухне мыл стаканы, оставшиеся от строителей, и открывал шампанское. - Дорого, чисто, пусто. У меня тоже так будет?
- Да ты что!.. У тебя в сто раз лучше, вот увидишь...
- Увижу, - согласилась Вера Степановна. - Когда?
Анжелка подумала и сказала, что еще две недели.
- Ну-ну, - Вера Степановна кивнула и еще раз осмотрелась вокруг. Неплохо, неплохо... Он что, с палкой над ними стоял?
- В общем, почти что, - Анжелка хмыкнула. - Он такой - требовательный.
- Ну, а переезжать когда будешь? Небось не терпится обновить ванну? Или уже "плавали - знаем"?
- Я так думала - переезды потом, одновременно, когда твою квартиру закончим.
Вера Степановна удивилась, внимательно взглянула на дочь и пробурчала что-то типа "надо же, как трогательно" - потом спросила о планах на будущее. Анжелка призналась, что после ремонтов с удовольствием смоталась бы за границу, например в Грецию, а осенью занялась бы дачей, которую Миша с Машей обещали присмотреть к сентябрю.
- Не торопишься жить, - подумав, подытожила мама. - Может, и правильно... Ладно, пошли пить шампанское, а то мне пора. Вашими темпами работать - на ходу обглодают, как динозавра. Где там наше шампанское, командир?!.
После этого отношения с мамой вроде бы пошли на поправку, тем более что поток счетов обмелел - все, что можно было купить, было закуплено, в Чистом монтировали мебель и наводили лоск. На Бронной повесили наконец портьеры, перевезли телик с видюшником, все кассеты и все журналы; закупили белье, посуду, бессчетное количество прочей мелочи, без которой в мирной жизни никак. Квартирка притягивала Анжелку со страшной силой. Она искала и находила предлоги наведываться к себе по два-три раза на дню и возвращалась в постылые Лихоборы со скрипом, как в гостиницу на окраине. Искушение обновить ванну накатывало с каждым днем все сильнее; наконец, услав Владимира Николаевича под каким-то предлогом в Чистый, Анжелка разделась, прошлась по квартире голенькая, достала из холодильника бутылку белого мозельского, открыла новеньким двуручным пробочником и налила в новенький хрустальный бокал. Все вокруг было ее и только ее; перечислять подвластные ей новенькие с иголочки вещи и обустроенные квадратные метры можно было торжественно, нараспев, долго-долго. Прихватив телефон и свежий номер полезного журнала "Салон", она пошла в ванную, крутанула кран, плеснула под мощную струю немного вина - так, на радостях - и два колпачка густого розового масла. Вода запенилась-зашипела-запахла; Анжелка нырнула в скользкую маслянистую воду и вытянулась во весь рост. Ей захотелось запеть от счастья и остаться в этом душистом пенистом состоянии навсегда - как в кино, чтобы можно было прокручивать этот кайф по пять раз на дню. Ванна своей основательной, несколько даже тяжеловесной роскошью тянула на хороший "роллс-ройс"; кстати вспомнился Дымшиц. На работе Тимофея Михайловича не нашли; она позвонила на сотовый и перехватила его в полете: куда-то он гнал по запруженной магистрали и орал в телефон, как солдат с передовой, перекрывая гул машин и гудки.
- Угадай, откуда я звоню, - предложила она.
- Из новой ванны на Патриарших, - ответил Дымшиц.
Анжелка рассмеялась: он был бесподобен, просто это забывалось на расстоянии.
- Говорят, это новое слово в кинематографе, - рассказывал Дымшиц о Тарантино, отдыхая на светофорах. - На самом деле не новое слово, а новый диалог - абсолютно чумовой диалог, мощный, как Ниагара. На таких диалогах можно строить плотины и добывать энергию для заводов. Обязательно посмотри, только покупай нашу кассету - на пиратских перевод фуфловый, уходит весь кайф. Да, еще: не звони мне на работу, душа моя, только на сотовый. У нас там шухер - боюсь, как бы служба безопасности сдуру не выскочила на тебя. Только на сотовый, хорошо?
Анжелка не поняла.
- Это между нами, - предупредил Дымшиц. - Твоя мамочка, не к ночи будь помянута, так-таки наехала на нас со всего размаху. Компаньоны мои не понимают, из-за чего сыр-бор, я тоже помалкиваю... Короче, мы с тобой вроде Ромео и Джульетты из фильма Дзефирелли - там две равноуважаемые семьи воюют, а детки втихаря обжимаются. Только Ромео - сущий пацан и все время попадает впросак, а нам нельзя. Так что надо затаиться, Анжелка. Маме тоже не говори ничего. В такой ситуации ей лучше не знать, что мы сообщаемся.