Цу И закивал, придав лицу приличествующее случаю выражение тревоги и любопытства.
— Что до самого чужеземца, — прибавил Ба И, пожав плечами, — как я уже сказал, он будто сквозь землю провалился. — Инспектор помолчал и добавил совсем обыденным тоном: — Вы ведь, кажется, присутствовали вчера на той аудиенции? Вам он, случайно, после этого не попадался?
Цу И покачал головой и честно ответил:
— Нет.
Старшему счетоводу нечего было бояться. Все его участие в этом деле заключалось лишь в нескольких верных словах, сказанных наиболее смышленым подчиненным, да полоске бумаги, которую в ранний утренний час доставил ему один из младших учеников. На этом листке, без подписи или личной печати, был начертан только один иероглиф, означавший «завершение», но подразумевавший «удовлетворение».
С раннего детства Цу И привык заниматься тем, что находил решения. Как эти решения использовали другие, было не его заботой.
— Хм, — снова промычал инспектор и, глядя на тихие воды пруда, покачал головой. — Быть может, их сегодня уже кормили, а?
— Возможно, — согласился Цу И.
Инспектор с разочарованным вздохом бросил остатки мяса в северный пруд, а кусочки хлеба — в южный, где ленивые рыбы начали свой медленный обеденный танец.
— Ну что ж, служба императору призывает меня вернуться, — сказал инспектор Ба И, отряхивая ладони, — так что мне пора. Надеюсь, я увижу вас завтра?
Цу И кивнул.
— Да, — молвил он, — пока что я никуда не собираюсь.
Инспектор попрощался кивком, на который Цу И ответил легким поклоном, после чего старший счетовод остался в саду один.
Цу И заглянул в пруд: ил начинал оседать на темное дно, открывая взору абаковых рыбок. Выстраиваясь в четкие ряды, они давали кому-то ответ на неведомый вопрос. Старший счетовод прикрыл глаза и в наступившей тишине представил бесчисленных людей, без устали трудящихся над бесчисленными счётами. Он думал о бесконечности и улыбался.
Перевела с английского
Зоя ВОТЯКОВА
© Chris Roberson. О One. 2002. Печатается с разрешения автора.
Огромный черный треугольный силуэт скользнул над головой, раздирая внутренности дисгармоничными волнами шума. Развернувшись в боевую позицию, дракон повис над колонной Нельсона. Стайка мирных голубей будто взорвалась и тут же рассеялась над Трафальгар-сквер, едва только тень врага коснулась мостовой.
«Хейнкель драке 22-Е». Я немедленно определил видовую принадлежность летательного аппарата, под крыльями которого уже шевелился, стремясь на свободу, смертоносный груз. Шум крыльев каменными волнами рушился вниз, а я посмотрел вверх — примерзнув к месту, невзирая на всю подготовку — и судорожно сглотнул, увидев это зрелище. Огромные кресты люфтваффе дополняли черные паучьи свастики, подвешенные в бомбовых люках.
Бежать!
Я приготовился сорваться с места… и в этот самый момент увидел ее. И влюбился.
Так бывает в весеннюю грозу, когда небо темнеет, и вдруг вопреки всему чья-то фигура на земле вспыхивает собственным белым светом… Это была она. Зачесанные вверх медовые волосы, бледное треугольное личико цвета слоновой кости над опрятным серо-голубым мундиром Королевских ВВС, округлившиеся глаза…
Их гибельный взгляд соприкоснулся с моим.
Боже мой. Какая красота…
И тут посыпались бомбы-свастики.
Она замерла в нерешительности возле высохшего широкого фонтана — черные изваяния львов остались за моей спиной. Ощутив движение над головой, я немедленно сорвался с места.
Когда я оказался возле нее, она уже сбросила туфли. Ухватив горстью куртку на спине — идеальной спине — незнакомки, я едва не приподнял ее, и мы, пронзая время, изо всех сил рванули в сторону высокой и бледной церкви Святого Мартина в Полях, а сверху на нас падали большие когтистые кресты.
Они щелкали, дергались, готовясь убивать.
Беги.
Мысли ее превратились в мои собственные, слились воедино, пусть движение не позволяло нам заговорить: мы стали приматами, бегущими в смертельном испуге и азарте борьбы за свою жизнь.
Быстрее.
Внезапно мы оказались возле стены здания, я повернул было в сторону Черинг-кросс, но она потянула меня влево, и мы затормозили возле груды мешков с песком как раз в тот самый миг, когда за спиной рыкнуло. С нарастающим грохотом похожие на огромных соединенных черных червей бомбы хлестали неистово, разбивая гранит, как папье-маше; внутреннее давление в них нарастало, разрывая мешочки с вирусной отравой и пузыри с кислотой.
Спотыкаясь, мы бросились вниз по ступеням, и чьи-то добрые руки втянули нас в помещение. Мы стояли внутри полутемной церковной крипты — в безопасности.
Уцелели…
И в этот полный восторга момент мы крепко обнялись и поцеловались, словно можно было навсегда слиться в этом порыве счастья. Я спросил ее:
— Ты выйдешь за меня замуж?
И она ответила:
— Да.
И тогда мы назвали друг другу свои имена.
Так уж было принято в те дни, когда никто не знал, что ждет его завтра и послезавтра — жизнь или смерть.
— Меня зовут Лаура. — Она еще не отдышалась, но, несмотря на это, голос ее был волшебно мелодичен.
Сумрачная, освещенная лишь мерцающими оранжевыми огоньками свечей крипта была полна народу. Люди сидели на полу и стояли у стен. Некоторые из них были в гражданской одежде, однако в основном нас окружали военнослужащие в защитном обмундировании. Люди горбились, стоя на трехсотлетних плитах пола, погрузившись в собственные думы или же негромко переговариваясь друг с другом.
Однако для меня здесь существовала только Лаура — подлинная и прекрасная.
— Слышишь?
Руки ее напряглись, и я услышал чистый, серебристый свист, внезапно заполнивший пространство.
Сдержанно улыбнувшись, она шепнула:
— А теперь подождем.
Издалека донесся грохот, и мне невольно представились вспышка огня и волна жара. И тут все услышали странный и жуткий крик раненого бомбардировщика-дракона.
Спитфайры![6]