— Погодите. Так какой хлеб нарезает Шарлота?
Он обернулся и устало мигнул.
— В вашем экземпляре, ну, который я брал на дом, она нарезает черный хлеб. Ржаной.
— Ну и что?
— А то, что дом, где на стол гостям подают ржаной хлеб, принадлежит совсем другой культуре. Вы понимаете? Одна деталь, и уже все другое. Сельское хозяйство. Традиции. Даже климат!
— Если это в одном экземпляре, то ничего, — неуверенно сказал я.
— А вы уверены, что только в одном? — спросил он через плечо и вышел. Я слышал, как он топает по железной лесенке.
— Алик, — трагичным голосом спросила тетя, — что это такое?
А то она не знает, что это такое.
— Я хотела постирать твои брюки. На всякий случай проверила карманы. А там…
— Ну, тетя Валя…
— Будет звонить твоя мама, что я ей скажу?
— Ничего, — процедил я сквозь зубы.
— Я думала, ты приличный мальчик.
— Я и есть приличный мальчик. А это мне нужно для опытов.
— Алик! Ну какие в библиотеке опыты? Что ты мне врешь? Ты спутался с этой… Райкиной дочкой. Сарра Моисеевна сказала, она видела, как вы вместе выходили из аптеки. И мамаша ее была шалава, и девка такая же шалава выросла…
Значит, они дают понять, что за мной все-таки наблюдают. Сарра Моисеевна — это так, прикрытие.
— А вот это, — выдавил я перехваченным горлом, — уже мое дело.
— Позволь! Я за тебя отвечаю. Я не допущу, чтобы…
Она замолчала, прислушалась и вновь повернулась ко мне. Лицо у нее было несчастное.
— Ну вот опять.
— Это трамвай проехал, тетя.
— Нет. Они опять ее включили. Когда она работает, я слышу всякие гадости. Пойди, Алик, будь хорошим мальчиком, скажи им.
— Ладно, — сказал я с облегчением, — сейчас схожу.
Забрал у нее презервативы и вышел. На ветке за окном угрюмо требовала свою бутылку горлица.
Вода была прохладной. Я заставил себя отплавать четыре км, потом вылез на мокрый песок и растерся шершавым полотенцем. Над морем плавали волокна тумана. У горизонта над полосой тумана тянулась цепочка птиц — кажется, диких гусей. Они-то могут лететь, куда хотят — на всякие границы им наплевать!
Потом я подумал, что на самом деле мне надо бы плавать не вдоль берега, а в открытое море — совсем другое ощущение. Но на меня тут же начнут орать с патрульной вышки. Они на всех орут. «Мужчина, заплывший за буйки, немедленно вернитесь обратно». И потом, как же я буду мерить километры?
Я поднялся наверх, миновав плакат «Правила поведения на воде» и черную табличку, на которой мелом были выведены цифры — температура воды и воздуха. Может… просто остаться здесь, устроиться на водную станцию, измерять температуру, следить, чтобы другие не заплывали за буйки?
Книжный магазин на Базарной открывался в девять. Я успел заскочить туда по дороге на работу.
Покровский пришел в пять — я уже запирал окна на шпингалеты.
— Сегодня короткий день.
Он ответил:
— Я не надолго. Просто хотел взять книгу.
Вид у него был какой-то пришибленный, скучный, словно его побило молью.
— Какую-нибудь классику, да?
Он помялся. Потом сказал:
— Хватит с меня этой классики. Лучше фантастику. Там ведь заведомо — все выдумка, верно? И если что-нибудь изменится… Кто заметит, сколько ног на самом деле было у инопланетного чудовища?
Я сказал:
— Я был в книжном. У них есть этот ваш «Вертер». Новое издание, прошлого года. Я посмотрел.
— Ну и что? — быстро спросил он.
— Черный. Ну и что? Может, всегда был черный? Кто помнит?
— Вот именно, — согласился он. — Я об этом и говорю, — он помялся. — Простите, но… тот Толстой? Можно посмотреть еще раз?
— Так мы вчера смотрели…
— Это же каких-нибудь пять минут!
Я пожал плечами и поплелся к стеллажу с намалеванной на картоне буквой «Т». Третий том «Войны и мира», понятное дело, стоял на месте, — редкий ученик добирался до середины эпопеи.
— Вот он, ваш Толстой.
— Посмотрите вы, ладно?
— «Наташа…» — начал я, поскольку том сам собой раскрылся на триста девяносто пятой странице, — «…касательно личности их раненого спутника, тогда как Соня…». Это не та книга. Вы ее подменили, да?
— Нет, — уныло сказал он, — просто это распространяется все дальше. Как инфекция. Так я и думал.