— После прочтения стихи словно застряли у меня в голове — настолько они западают в память.
— Приятно слышать, — сказала она. — К тому же это весьма своевременная поддержка. Я приехала на несколько дней в Лондон, чтобы встретиться со своим издателем по поводу моей новой книги.
— Вы собираетесь вернуться окончательно? — спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал так же весело, как у нее. — В газетах, кажется, писали, что вы сейчас работаете в американском университете?
— Что ж, я начинаю скучать по Лондону, а стипендия в Рутгерсе никогда не рассматривалась как постоянная.
— Рутгерс? — переспросила я. — А я как раз веду разыскания по поводу одного человека, собрание рукописей которого осело именно там.
И я стала рассказывать ей о Симингтоне и Дафне Дюморье — эта история впервые выплеснулась из меня наружу, — а она слушала, и мне легко было рассказывать ей все в подробностях, чего никогда не бывало у нас с Полом, отчасти оттого, что она прекрасная слушательница, но еще и потому, что долгие годы она, как оказалось, была поклонницей Дюморье.
Когда она сказала, что любит Дафну, я почувствовала, что мои щеки вспыхнули, и я спросила:
— Неужели и вы тоже?
Впрочем, я запретила себе пускаться в дальнейшие излияния, хотя мне ужас как хотелось узнать побольше. Почему я не сказала ей о Поле? Наверно, от смущения. Вначале было как-то неудобно, а потом, когда я рассказала ей о Симингтоне, было слишком поздно добавлять: «А кстати, знаете, что еще связывает нас?» Появилось странное чувство, что мы могли бы в конечном счете стать союзниками, — мы обе любили Дафну вопреки неблагоприятному мнению Пола о ней, и мне хотелось понравиться Рейчел: было в моей собеседнице что-то, вызывавшее желание подружиться с ней, — теплота и ум, которые читались в ее глазах, но и в ярости ее можно было себе представить — такую женщину лучше иметь на своей стороне, а не врагом. Звучит немного по-детски, верно? Но пока мы говорили — не очень долго, наверно минут десять, — я поняла, что с Полом такого разговора у нас никогда не получалось. В конце она воскликнула:
— О боже, который час? Я страшно опаздываю на встречу — надо ехать.
И не возникло никакой неловкости из-за необходимости называть себя, просто не было для этого повода, а потом она так заспешила, что успела лишь мимолетно улыбнуться и бросить через плечо: «Удачи с Дафной!» — и стремительно выбежала на улицу, что производило сильное впечатление, если учесть, что на ней были черные лакированные туфли на высоких каблуках. Туфли для возбуждения мужской похоти, подумала я и слегка устыдилась своих мыслей, испытав к тому же приступ недовольства собой из-за своей обуви — пары обшарпанных серых парусиновых тапочек с розовыми шнурками, внезапно показавшихся мне детскими.
И лишь после, когда я уже вернулась домой, меня начали тревожить мысли о встрече с Рейчел — не потому, что я не сказала ей правды о себе, но сам факт нашего внезапного знакомства стал вызывать у меня ощущение какой-то неловкости. И я спросила себя: не слишком ли много совпадений? Пол, конечно, сказал бы, что совпадений не бывает слишком много: совпадение — это всего лишь случайное событие в пребывающей во власти хаоса вселенной. Возможно, Пол, как это часто он делает, посоветовал бы мне: «Не пытайся вкладывать во все какой-то смысл». Ценный совет из уст человека, работа которого всю жизнь заключается в отборе, чтении книг и поиске в них смысла.
Однако я не могла говорить об этом с Полом, а кроме него, общаться было не с кем. Странно: неужели я настолько одинока? Тогда со мной, наверно, не все в порядке. Честно говоря, меня начинает беспокоить мое разыгравшееся воображение, особенно когда вспоминаю, что имя Рейчел принадлежит главной героине романа Дюморье «Моя кузина Рейчел», а рассказчик в романе тоже сомневается, не помешался ли он. Но конечно же, я понимала, вызывая в памяти всю нашу неожиданную встречу, что этого не может быть: в отношении всего остального никаких болезненных иллюзий у меня не было. Надо сказать, что и чисто физические подробности я помнила четко: черная шелковая блузка Рейчел и ее узкие джинсы; блеск ее шикарных туфель; темно-красная губная помада того же цвета, что она выбрала для стен в спальне; лак для ногтей, еще более темный, почти черный, и ее глаза, серо-зеленые, как у Пола, — кошачьи, подумала я, глядя на них. А что если это часть проблемы человека, одержимого иллюзиями, — детали иллюзорного мира кажутся ему совершенно реальными?
Ладно, надо перестать так думать, или я и в самом деле доведу себя до сумасшествия. Случилось так, что я встретила женщину по имени Рейчел в читальном зале Британского музея. Она оказалась бывшей женой моего мужа. Помимо всего прочего она, как и я, как тысячи и тысячи других людей, интересуется Дафной Дюморье… Вот и все. Такие события происходят в больших городах: иногда очень тихо звучит звон вселенной. Так однажды сказал мой научный руководитель в колледже, когда мы с ним обсуждали роль совпадений в романах Викторианской эпохи. Я даже толком не поняла тогда ход его мысли, но теперь эта фраза кажется мне чудесной, спасительной. Во всяком случае, это не такое разительное совпадение, как в «Джейн Эйр», когда Джейн обнаружила, что незнакомые люди, у которых она искала убежища, в действительности ее кузены. Просто это одна из случайностей обычной жизни, сигнальный знак в хаосе повседневности, маленькая, но все же полезная метка на карте, которая может помочь определить, куда я иду и откуда пришла.
Во всяком случае, именно в этом я пытаюсь убедить себя. И тогда я поднялась наверх, чтобы принять ванну до прихода Пола с работы (и где же, черт возьми, его носит? Уже очень поздно…), разделась и решила зажечь свечу, дорогую на вид, которую нашла вчера вечером, когда наводила порядок в одном из буфетов в резервной спальне. Должно быть, в моем воображении рисовалась романтическая сцена: я лежу в ванне, обнаженная, в мягком мерцании свечи, когда туда заходит Пол, который ищет меня по всему дому. Но через несколько мгновений после того, как я поднесла к свече спичку, воск потек, и я внезапно узнала смолистый запах духов Рейчел. Свеча, которую я зажгла, принадлежала ей.
Менабилли, ноябрь 1957
— Это леди Браунинг, — сказала Дафна, когда телефонный оператор Букингемского дворца наконец ответил на ее звонок.
— Попытаться соединить вас с сэром Фредериком? — спросил мужской голос, звучащий несколько озадаченно. — Уже почти полночь, леди Браунинг, полагаю, он ушел из офиса еще в начале вечера.
— Наверно, вы правы, — сказала Дафна, стараясь говорить спокойно и властно, хотя ей хотелось разрыдаться от охватившего ее беспокойства, граничащего с паникой. — Дело в том, что обстоятельства чрезвычайные, мне нужно поговорить с каким-нибудь ответственным лицом, это ужасно срочно.
— Подождите минутку, — сказал оператор, и линия, казалось, отключилась на несколько секунд, затем раздались слабые щелчки, и Дафна затаила дыхание, опасаясь, что их разговор прослушивается.
— Алло! — сказала она. — Слышит меня кто-нибудь?
Она побарабанила пальцами по столу в холле и бросила быстрый взгляд назад, однако дальние концы и закутки темного коридора разглядеть было невозможно: пространство, освещаемое электрической лампой, в котором она стояла, было слишком мало.
Наконец в трубке раздался голос:
— Леди Браунинг? С вами говорит дежурный офицер. Могу я вам чем-нибудь помочь?
— Вы должны выслушать меня очень внимательно, — сказала она, сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться. — Существует заговор, угрожающий жизни членов королевской семьи, вы должны отнестись к этому со всей серьезностью. Мой долг предупредить вас, а ваша обязанность, получив мое предупреждение, — предпринять необходимые действия.
— Не могли бы вы сообщить побольше подробностей? — Голос мужчины был по-прежнему спокоен.
— Подробностей заговора?
— Да, это очень бы нам помогло.
Пока он говорил, она почувствовала, что теряет нить мыслей, — они раскручиваются и путаются в ее голове, а детали заговора, совсем недавно вполне для нее очевидные, становятся неясными.
— Леди Браунинг? — переспросил он. — Я не вполне уверен, что вы действительно леди Браунинг.
— Приношу свои извинения, — сказала она после долгой паузы. — Мысли путаются, я нахожусь в некотором замешательстве… А сейчас мне надо идти.
Она повесила трубку, даже не попрощавшись. Вроде бы она когда-то знала ответ на вопрос, заданный офицером, но теперь план заговора исчез, забылся. Такое же чувство охватило ее, когда она проснулась ни свет ни заря прошлым утром после снившегося ей и раньше кошмара: она сознавала во сне, что должна сделать что-то важное, касающееся какой-то встречи, денег и конкретных чисел, — не количества тех едва ли поддающихся исчислению неясных фигур, что следили за ней у Британского музея, а цифр из области арифметики, может быть, сумм, потраченных ею в Менабилли, которые она подсчитывала в конце каждой недели. Пробуждение сопровождалось чувством опустошенности, словно что-то ускользнуло от нее, ее неправильно поняли, все перепуталось, а она осталась всеми покинутой.
Она не обсуждала этот телефонный звонок с Томми, не была даже уверена, что во дворце сказали ему о нем. А может быть, он предпочел не касаться этой темы, надеясь обойти молчанием подробности этого вечера, то обстоятельство, что он, как подозревала Дафна, не вернулся домой той ночью. После ужасного, постыдного телефонного звонка во дворец она пыталась дозвониться до него, набирая его номер в Челси через каждые полчаса, потом с интервалами в пять минут, пока наконец не приняла в четыре часа утра двойную дозу снотворных пилюль, чтобы не позволить себе сделать то, чего ей хотелось, — набрать номер телефона Снежной Королевы.
На следующий день она чувствовала себя опустошенной, униженной и в то же время испытывала странное, ка-кое-то химическое ощущение выброса адреналина в вены, заставлявшее ее ходить взад и вперед, мешавшее усесться за письменный стол, писать или читать, делать хоть что-нибудь вместо того, чтобы кружить по дому. Она позвонила доктору в Фоуи и попросила его приехать.
— Я не могу выйти из дома, — сказала она ему.
— Почему бы вам не вызвать такси, чтобы вас отвезли к врачу?
— Нет, вы меня не поняли. Я не могу покинуть Менабилли.
Он приехал вскоре после полудня, когда утренний прием был закончен, и она сказала, что не может ясно мыслить из-за бессонницы.
— Плохо, что вы одни в пустом доме, — сказал доктор. — Вас терзает тревога, неудивительно, что вы не можете уснуть.
Дафна кивнула и заставила себя улыбнуться, чтобы не возбуждать лишних подозрений.
— Вы совершенно правы, но так уж получилось: мой сын вернулся в свой пансион, а Тод, экономка, вы ее знаете, помогает Анджеле в Феррисайде ухаживать за нашей больной матерью. Так что все у нас сейчас пошло кувырком… Мне нужен только хороший ночной сон, и тогда я снова приду в норму.
Он послушал у нее пульс и выписал новейшие снотворные таблетки, а для укрепления нервной системы — тонизирующее средство с железом. После его ухода она вышла прогуляться с собакой, надеясь, что дикие анемоны в лесу и пустынное, продуваемое всеми ветрами морское побережье принесут ей успокоение. Однако с запада стремительно надвинулась тяжелая завеса дождя, затмив бледный зимний свет. С пронзительными криками ныряли в воду чайки с острыми как нож клювами, словно собираясь наброситься на нее и выклевать глаза. «Трудно вообразить себе более заброшенное место», — подумала Дафна, устало шагая тропою Ребекки назад к Менабилли, ощущая капли дождя, текущие по ее лицу, как слезы. В тот вечер она поужинала тостами с сардинами, выпила не до конца бокал вина, слишком кислого, на ее вкус. Спать она отправилась рано, приняв две новые таблетки, и задремала, просыпаясь время от времени, охваченная необъяснимым, тяжким беспокойством из-за расписания поездов Пар — Паддингтон, нарушений в их движении и задержек отправления. В конце концов, когда уже за окном запели птицы, она погрузилась в более глубокий сон. Ей снилось, что она отправляется в Лондон из гавани Фоуи на лодке, то была лодка Томми, которая, стоило ей выйти в открытое море, начала наполняться водой, а она не успевала ее вычерпывать достаточно быстро, чтобы оставаться на плаву, и сознавала, что ей пришел конец, что она гибнет.
На следующее утро она вновь испытала странное ощущение некоего химического процесса в крови и все же, несмотря на возбуждение, заставила себя попытаться разрешить свои проблемы наиболее разумным образом. Ощутив, что в ее мозгу вновь зреет страх заговора, а хаос в мыслях подобен буйству гортензий в саду, она поняла, что должна возвращаться в Лондон. Надо последовать совету доктора: избавиться от тишины пустого дома, провести какое-то время с Томми, повидать Питера, который сумеет понять, что она имеет в виду, если речь пойдет о том темном, что, по-видимому, составляет часть их фамильной наследственности, — предрасположенности к несчастью, прослеживаемой в их родословной. Совсем не обязательно, что она станет говорить с ним об этом, но сама мысль о такой возможности, если возникнет необходимость, показалась ей утешительной.
В тот вечер, когда Дафна приехала в Лондон, Томми был удивлен, но не выказал никакой неприязни.
— И все-то ты мечешься туда-обратно, — заметил он, открывая ей дверь. — Я получил телеграмму, что ты выезжаешь сегодня из Корнуолла, но не кажется ли тебе, что ты слишком много ездишь? Так нам скоро придется покупать акции железной дороги…
Томми вопрошающе смотрел на нее, а ей захотелось, чтобы он ее обнял, как в былые годы, до того, как они начали избегать друг друга. Но он был по крайней мере спокоен, вернувшись к своей обычной сдержанной манере, летняя тряскость прошла, он не казался рассерженным, и она подумала, что ее подозрения относительно Снежной Королевы, возможно, беспочвенны: ведь, в конце концов, он здесь, в своей квартире, где нет никаких следов другой женщины. Может быть, худшее позади…
Хотя пребывание в Лондоне, как и прежде, раздражало Дафну, на этот раз ее невроз принял иные, более знакомые и управляемые формы. Конечно, она по-прежнему ощущала, что людские волны буквально захлестывают ее, но ей уже не казалось, что ее преследует безликий мужчина в мягкой фетровой шляпе. Если исключить периоды приступов болезни, она понимала, насколько противна здравому смыслу ее паранойя, однако ее беспокоила невозможность предсказать, когда начнется очередной приступ помешательства.
И тогда она решила: единственное, что она может сделать, чтобы излечиться, — сосредоточить свое внимание на Брэнуэлле Бронте, крепко держаться за него, даже пребывая в состоянии сильнейшего смятения, сделать свое писательство средством выхода из той неразберихи, в которой она оказалась, превратив беспорядочную жизнь Брэнуэлла в красиво сочиненную биографию. Она позвонила своему издателю Виктору Голланцу, чтобы тот назначил ей дату беседы — надо, мол, обсудить идею новой книги.
— Я хотела бы встретиться с ним как можно скорее, — сказала она секретарше Виктора, — желательно завтра, дело весьма срочное.