— И что это за сокровища?
— Не знаю. Может быть, в этом и есть смысл поисков? Ты не знаешь, что в конце концов найдешь, даже не представляешь, в каком направлении движешься, пока не достигнешь цели.
К тому времени мы уже вышли из бухты и взбирались по ступенчатой тропке к небольшому разрушенному форту на другой стороне — замку Святой Катерины. Подъем был крутым, и я почувствовала головокружение, может быть, оттого, что преодолела первую половину ступенек бегом. Когда мы добрались до стен замка, я внезапно вспомнила, что уже была здесь в очень раннем детстве, по крайней мере у меня возникло такое ощущение. Возможно, я все это придумала: мое воспоминание сильно смахивало на сон. Я держала маму за руку, а она говорила: «Не подходи близко к краю», — а мне хотелось заглянуть за край стены замка, увидеть тропинку, ведущую к скалам и волнам, хотелось, чтобы мы стояли там вместе с ней, взявшись за руки, и смотрели вниз, на море, и она бы сказала мне…
— О чем ты думаешь? — спросил Пол, вторгшись в мои грезы.
Я ответила, что пытаюсь вспомнить, была ли я прежде здесь с мамой.
— И она что-то мне сказала, но я не могу восстановить эти слова в памяти, хотя, мне кажется, они совсем близко…
— Дежавю[36], — сказал Пол. — Наверное, для этого есть некая физиологическая причина. Какой-то механизм запуска оптических и нервных проводящих путей…
Я не ответила — не могла придумать, что сказать, но мне не хотелось, чтобы он решил, будто я продолжаю отмалчиваться, поэтому я просто взяла его руку и поцеловала.
— Моя дорогая девочка, — сказал он, и мы, держась за руки, снова отправились в путь по прибрежной тропинке в сторону Менабилли; высоко над нами парили стрижи, выписывая акробатические пируэты.
— Не уверена, что именно этой дорогой шла Дафна из Феррисайда, когда впервые увидела Менабилли, — сказала я. — В те времена была старая дорожка, ведущая к дому от развилки на выезде из Фоуи, — может быть, она выбрала этот путь. Вряд ли мы сейчас сумеем так пройти, возможно, вторгнемся в чьи-то владения…
Пол рассмеялся: он как раз и предполагал, что я планировала повторить маршрут Дафны, прокравшись сквозь разросшийся лес, чтобы добраться до особняка.
— Откуда ты знаешь? — спросила я удивленно.
Ведь мне не доводилось рассказывать ему полную историю о том, как Дафна впервые обнаружила Менабилли, когда он был заброшен и наполовину скрыт под плющом. Однажды ей пришлось встать очень рано, когда едва брезжил рассвет, и идти многие мили через покинутое поместье сквозь оргию первозданной природы — буйно разросшийся подлесок. Все было так, как она описывала в «Ребекке».
Какой-то миг Пол выглядел смущенным, а затем произнес:
— Рейчел мне рассказывала. Она всегда обожала Дафну Дюморье.
— Так ты, значит, здесь уже бывал? — спросила я.
Мне внезапно пришло в голову, что они приезжали сюда вместе, но он ведь ничего мне не сказал, хотя и видел уже все это раньше и слышал все, что я говорила ему сегодня, в годовщину нашей свадьбы, — Рейчел ему уже рассказала, они уже прожили с ней этот наш день. Почему я ничего не поняла, почему не захотела видеть очевидного?
Пол отвернулся, но я не могла дать ему отмолчаться, я сказала, что должна знать. Он какое-то время задумчиво смотрел на море, а потом выпалил скороговоркой:
— Да, мы приезжали в Менабилли, в лесной домик. Рейчел хотела пожить там несколько дней, она работала тогда над стихами. То был старый егерский домик, который можно было снять на время отпуска, хотя эта услуга особо не рекламировалась. Но Рейчел сумела обо всем разузнать. По существу, это единственный способ увидеть Менабилли — снять этот маленький дом с привидениями на территории имения. Ей там нравилось, но мне он казался весьма зловещим…
— Ушам своим не верю: почему же ты не рассказал мне раньше? Почему молчал?
— Не знаю. Впрочем, знаю: было множество причин. Не хотел говорить с тобой о Рейчел и особенно об этой поездке. Она была последней, когда мы были вместе, как раз накануне расставания. Ведь именно тогда Рейчел сказала, что ей предложили работу в Америке, и это оказалось для нас началом конца. Я чувствовал, что она собирается меня бросить. А потом, когда ты начала одолевать меня разговорами о Дафне Дюморье, я подумал: «Господи, это происходит опять и похоже на кошмар: одна и та же история повторяется снова и снова, почему я не подумал, что делаю, когда женился на тебе?»
— Но я не собираюсь уходить от тебя.
— Пока что нет.
— Что ты имеешь в виду? Это ты все делаешь неправильно с самого начала — ведешь себя так, словно собираешься меня бросить.
Мы продолжали идти, мы шли даже быстрее, чем раньше, как будто хотели обогнать сами себя, а может быть, убежать друг от друга. Небо затянуло облаками, стрижи исчезли, и когда пошел дождь, я едва не расплакалась — не могла поверить, что все вышло так плохо, сама не знаю почему. К тому времени как мы добрались до тропки, ведущей вниз к пол-ридмаутскому пляжу, дождь лил вовсю: потоки воды низвергались на нас с темного неба. Камни стали скользкими, и мне хотелось, чтобы Пол протянул руку и помог мне, но он ушел вперед и не оглядывался. Я позвала его, но он не услышал — был слишком далеко. Я медленно побрела вслед за ним и, дойдя до пляжа, спустилась к самой кромке воды: прилив сменился отливом, оставив на песке мусор — пластиковые бутылки, битое стекло, старую спортивную обувь, опутанную бледно-зелеными гниющими водорослями, — все это производило под дождем угнетающее впечатление.
И тогда мне пришло в голову, что остатки потерпевшего крушение судна, которые вдохновили Дафну написать «Ребекку», я могла бы представить себе не такими романтичными и таинственными, как в книге, а похожими скорее на полуистлевшие кости мертвого животного. Трудно вообразить, что было так же грязно, когда Дафна жила в Менабилли и гуляла здесь каждый день, не хочу даже думать, что этот усеянный мусором пляж служил прибежищем для Ребекки (хотя именно здесь Дафна придумала ее), местом, куда Ребекка уходила и чувствовала себя свободной, пока ее не застрелил Максим в старом эллинге чуть выше береговой линии. Домик этот по-прежнему здесь, но его, несомненно, принарядили, и выглядит он теперь как маленький изящный коттедж, арендуемый в сезон отпусков, со сборчатыми ситцевыми занавесками на современных окнах с алюминиевыми рамами, но там, где кончаются внутренние дворики с террасами и аккуратные цветочные клумбы, озеро осталось прежним, с лебедями и утками, скользящими под дождем по темной воде.
Пол стоял на маленьком мостике через ручей, вытекающий из озера в море, и глядел на воду. Я смотрела на него, думая, как же все неудачно вышло. Еще утром он меня любил, а теперь нет, он полюбил меня, когда мы встретились в Кембридже, а теперь разлюбил. И я никак не могла в этом разобраться.
Потом я все-таки двинулась к нему, и он сошел вниз. Мы встретились на песке. Я ничего не сказала, только уткнулась лицом ему в грудь, чувствуя себя такой несчастной в потоках дождя, как будто насквозь пропиталась холодной водой, хлынувшей из шлюза. Хотелось, чтобы он меня обнял.
— Прости, — сказал Пол и слегка пошлепал меня по спине.
Следовало бы рассказать ему тогда о том, как я познакомилась с Рейчел, и тоже извиниться, но я чувствовала себя слишком усталой, чтобы начинать разговор, и слишком смущенной. Казалось бессмысленным о чем-то говорить, и я просто стояла под дождем с закрытыми глазами, от всего отгородившись, — от серого неба, серого песка, разбросанного вокруг мусора и волн, вспенивающих воду на прибрежной гальке. В конце концов Пол предложил возвращаться в Фоуи, и, когда я даже не пошевелилась в ответ, он попытался приподнять мою голову, чтобы видеть лицо.
— Пойдем, — сказал он. — Тебе станет лучше после горячей ванны.
— Я еще не хочу идти. Мне нужно увидеть Менабилли.
Он нахмурился и вздохнул, потом пожал плечами и сказал:
— Ну, тогда можно пройти немного по тропинке и зайти в лес, чтобы по крайней мере укрыться от дождя. Вряд ли кто-нибудь выйдет из дома в такую погоду, чтобы высматривать нарушителей. Но бога ради, если мы в самом деле наткнемся на егеря или кого-то еще, предоставь оправдываться мне. Скажу, что уже арендовал этот домик раньше, а теперь захотел еще раз на него взглянуть, вспомнить прошлое.
И действительно, все оказалось проще, чем я думала. Он помнил, где проходила тропинка, ведущая в Менабилли, — она упиралась в запертые на висячий замок ворота с вывеской «Частная собственность». Мы перелезли через ворота и почти сразу оказались в лесу. Деревья образовывали свод высоко над нашими головами, подобный куполу зеленого собора. Дождь продолжал идти, но уже не так сильно, как раньше, и вокруг нас раздавались какие-то вздохи, приглушенные густым подлеском, — то ли шелест ветра в листве, то ли шум волн, бьющихся о берег. По обе стороны тропинки росли рододендроны, но не такие, какие я видела раньше: эти были гигантскими, высотой более пятидесяти футов, некоторые из них повалились, обнажив бледные корни, что придало им какой-то непристойный вид; на близком расстоянии можно было ощутить исходящий от них кисловатый запах. Мы хранили молчание, и только когда тропа разветвилась, Пол сказал:
— Менабилли налево и вверх, а егерский домик — направо.
Мы стояли у омута, заросшего изумрудными водорослями, но не полностью: черная вода виднелась между зелеными островками. Омут казался очень глубоким и опасным, но, возможно, впечатление было иллюзорным и создавалось множеством теней, отбрасываемых на воду странным растением с гигантскими листьями, слишком экзотическим для английского леса. Я сделала несколько шагов по тропке, ведущей направо, чтобы увидеть лесной домик, похожий на избушку колдуньи из сказки братьев Гримм, правда каменный, а не из имбирных пряников, тесно окруженный деревьями, которые вместе с густыми темными зарослями зловещих рододендронов словно стискивали его.
— Пойдем, — сказал Пол. — Нам лучше повернуть назад.
— Но я хочу увидеть Менабилли, — еще раз повторила я, сознавая, что веду себя как глупый капризный ребенок.
— Это частная собственность, — сказал он раздраженно. — Господи боже, там нет ни музея, ни кафе с магазинчиком, который торгует носовыми платками Ребекки с ароматом азалий. Ну хватит, мы и так забрели достаточно далеко.
— Ладно, возвращайся назад в Фоуи, обойдусь без тебя, раз не хочешь остаться со мной.
— Не будь такой инфантильной!
— Что ж, продолжай! — воскликнула я, внезапно впав в ярость. — Скажи еще, что мне пора повзрослеть! Ведь ты этого хочешь, не так ли?
И я пошла назад к развилке, где он стоял и ждал меня. Но я не собиралась возвращаться вместе с ним к пляжу, я направлялась в другую сторону — к Менабилли. Он звал меня, но я не обернулась, а потом было уже поздно — он ушел, и я осталась на тропинке одна и стала взбираться по склону. Шум от моих шагов заглушался опавшей листвой. Я все еще кипела от ярости: мне хотелось громко кричать, топать ногами, хотелось спросить Пола, почему он привез меня именно туда, где пришел к концу его первый брак. Этот поступок казался мне чудовищным, и я поймала себя на том, что бормочу себе под нос одно и то же слово «чудовищно, чудовищно», будто это какое-то заклинание. А потом за поворотом я внезапно увидела в просвете между деревьями серые каменные стены и изящные симметричные окна… Это был он — Менабилли.
Я охнула от изумления и замерла, затаив дыхание, словно даже самый слабый звук, исторгнутый мной, мог потревожить обитателей дома и выдать мое присутствие. Мне чудилось, что сам дом тоже дышит, и я боялась вспугнуть его. Но все было тихо и спокойно, а потом из гущи деревьев послышался какой-то треск, и я побежала прочь с тропинки с бешено бьющимся сердцем, надеясь укрыться в подлеске. Треск продолжался всего несколько секунд, а потом я увидела, что было причиной шума, — пара фазанов, которые бежали гуськом по тропинке и выглядели не менее испуганными, чем я. Мелькнула мысль, что надо бежать вслед за ними, догнать Пола и попытаться как-то уладить наши отношения. Но я не сделала этого: так и осталась сидеть в маленькой прогалине между рододендронами, ожидая чего-то, а чего — сама не знала. Но ничего не случилось, было только молчание дома и вздохи деревьев, и через какое-то время я поняла: этого достаточно, это все, что мне нужно.
Менабилли, октябрь 1959
Дафна проснулась с ощущением растущего беспокойства и подступающей к горлу отвратительной, едкой тошноты. Заставив себя встать с постели, она занялась повседневными делами: быстро позавтракала и сразу же — к рабочему столу в писательской хибаре до самого обеда. Но, усевшись за стол в окружении высящихся гор бумаг — новых расшифровок рукописей Брэнуэлла, подготовленных ее прилежными помощницами в Британском музее, невнятных писем мистера Симингтона, — почувствовала, что паника еще сильнее охватывает ее. Она должна наконец начать писать книгу и опубликовать ее раньше, чем мисс Герин свою, однако исследования отняли у нее все силы, а Брэнуэлл по-прежнему оставался неуловимым, проскальзывая сквозь пальцы и исчезая в этих беспорядочных кипах бумаг.
Прошлым вечером она приняла дополнительную таблетку снотворного — она должна спать, иначе сойдет с ума, лежа ночь за ночью без сна, — но даже когда засыпала, ее мучили кошмары, в которых рукописи Бронте в ее руках крошились, рассыпались в пыль и золу, а Снежная Королева смотрела на нее и заливалась смехом.
— У вас не просто дурной стиль, — говорила она Дафне, сохраняя холодное выражение лица, даже когда улыбалась. — У вас его вообще никогда не было. Вам что-нибудь говорит словосочетание «мертвая проза»? Вы ведь понимаете, о чем я, не так ли?