АА перечислила мне эти детали и свои доказательства.
Шилейко, слушая ее, делал свои замечания, приводил соответствующие сравнения из древней литературы - углубляясь до вавилонян и до народной словесности. При этом и сам указал на связь стихотворения Николая Степановича "Еще один ненужный день..." с одним из стихотворений Анненского.
АА, передавая мне свой разговор с Шилейкой, поражалась его памятью. Какова же у него должна быть память, если ей удивляется АА - сама обладающая совершенно исключительной памятью!..
Я сегодня был у Кругликовой, и она подарила мне свой альбом силуэтов ("Альциона" 1921). Заговорили о Кругликовой. АА стала перелистывать альбом и по поводу каждого силуэта роняла одно-два слова - со скучающим выражением лица: "Плохо... не похож... не похож... - о Блоке: Совсем не похож..."
Из всех силуэтов только силуэт Кузмина сочла передающим сходство... А силуэт самой АА очень непохож, это уж я сам говорю: длинна шея, короток лоб, и вся голова сужена. Николай Степанович совсем непохож - это АА заключила.
Отложила альбом в сторону. Стал читать ей воспоминания Кругликовой. По поводу фактов, там упоминаемых, АА рассказала о Н. С. Кругликове, что была она у него всего четыре раза: один раз, когда у него был Бальмонт, другой раз - Поль Фор... И приходила не на людные собрания, а по вечерам, и тогда не много людей было у Кругликова.
Затем, Кругликова неправильно говорит, что силуэт АА она у нее рисовала. На самом деле, она рисовала его у Чулковых...
В комнату вошла мама со щенятами в руках. АА встала, поздоровалась... АА взяла одного щенка на руки, стала его ласкать. Я стал с ним возиться, потом отдал маме, и она вышла из комнаты.
Заговорили об Анненском, о трагедиях его, в которых АА нашла сходство с "Путем конквистадоров". Не в "которых", впрочем, а в одном "Иксионе", потому что мотивы Лаодамии и Меланнипы были Николаю Степановичу в 4-5 годах чужды. А Иксион, человек, который становится богом, - конечно, задержал на себе внимание Николая Степановича: это так в духе Ницше, которым Николай Степанович в ту пору увлекался. АА сделала заключение, что поэмы "Пути конквистадоров" сделаны как-то по типу притчи-трагедии, но из нее вынуто действие. И АА заговорила о том, что в поэмах "Пути конквистадоров" нет действия не из-за неопытности Николая Степановича и неумения вложить его в стихи, а совершенно сознательно.
От разговора как-то оторвались, вспомнив что-то о Лозинском...
- Позвоните ему... Скажите, что я хочу с ним говорить...
АА сидела в кресле у зеркального шкафа и смотрела на меня, пока я звонил... Подошла к телефону жена Лозинского. "Будьте добры попросить Михаила Леонидовича..." - "Сейчас посмотрю, дома ли он. А кто просит?" "Лукницкий..." - Отошла. АА засмеялась: "Пусть поищет его в комнатах... Может быть, найдет!". Лозинский подошел и начал извиняться (я ему звоню почти ежедневно, и он все занят, занят, занят - не может принять меня!). Я прервал его извинения и передал трубку АА.
Она громко и весело заговорила. Сказала, что она и В. К. Шилейко хотят видеть его у себя и просят назначить день. Лозинский сразу назначил: "Вторник", - обрадованный, что "ничего страшного нет" и что извиняться его никто не просит.
Я поставил на стол два бокала и налил белого вина ("Барзак"). Принесли чай... АА присела к письменному столу. Пили чай, и за чаем я стал читать "Труды и дни" за 1909 год - скучное перечисление фактов и дат... АА слушала, слушала очень внимательно сначала, но потом утомилась...
Детским голосом: "Дневничок... дать... она хочет...". Я дал свой дневник, неохотно... АА стала шутить и балагурить. Взяла дневник, стала читать (запись 9 января).
Прочла несколько строк... "Видите, как хорошо! И как интересно!" Стала уже внимательно читать дальше... - "Видите, как интересно! И если все будете записывать, будьте уверены, что лет через сто такой дневник напечатают и будут с увлечением читать!"
А мне надоело смотреть, как АА читает дневник... Я стал трунить и мешать ей шутками... АА взглянула на меня: "Сидите спокойно и займитесь каким-нибудь культурным делом!" - "Я занимаюсь культурным делом: смотрю на Вас!" Я рассмешил АА, и она рассказала мне по поводу случай с Николаем Степановичем.
В 1910 году, на обратном пути из Парижа, в Берлине, АА должна была почему-то пересесть в другое купе. Вошла. В купе сидели три немца - в жилетах. Жара была страшная. Увидев АА, они встали и надели пиджаки... Потом стали болтать между собой о том, что надели они пиджаки, потому что это русская дама. А если бы это была немка - конечно, не надели бы...
И АА весело проговорила: "Русская дама! - а русской даме 19 лет было...". Потом два немца легли на верхние полки, а третий - на нижнюю, против АА... Говорил ей, что хочет ехать за ней, куда бы она ни поехала, болтал долго, и АА стоило труда объяснить, что едет она в деревню к родным и что за ней никак нельзя ехать... И этот немец не спал и восемь часов смотрел на нее. Утром АА рассказала о нем Николаю Степановичу и тот вразумительно сказал ей: "На Венеру Милосскую нельзя восемь часов подряд смотреть, а ведь ты же не Венера Милосская!".
АА опять углубилась в дневник. "Не читайте, бросьте, тут наворочено, а вы вчитываетесь". - "Сейчас, сейчас, - не отрываясь от чтения, бросила АА, тут две странички осталось и все очень хорошо и не наворочено!" - "Пейте вино!" - поднял бокал. Наклонились друг к другу, прижали бокалы. Потом попросила узнать номер телефона Тынянова. Я позвонил Лавреневу. АА записала номер, оторвала листок бумажки, спрятала.
"Который час?" - "Около двенадцати". АА встрепенулась - надо идти... Подошла к телефону... Позвонила Пунину, сказала, что сейчас идет в Мраморный дворец и не знает наверное, придет оттуда в Шереметевский дом или нет, - но я подожду там, и она, если не придет, через меня известит его...
"Что ж вы Лукницкому белой ручкой помашете из окна, если не придете?"
АА засмеялась счастливым смехом. Повесила трубку.
Отошла от телефона. Попросила меня стихи читать: "Хочу, чтоб вы почитали стихи сегодня!".
Я стоял рядом... "Что Вам не нравится в моей комнате? Эти картины, вероятно?" - "Да, я бы не вынесла..." - "Надо было чем-нибудь стену закрыть - других не было..." - "Подумайте! Как жаль, что мы с вами не были раньше знакомы". (У Судейкиной было много картин, которые она раздавала всем перед отъездом; Мане дала несколько... "С удовольствием дала бы Вам вместо этого".)
АА взглянула на свою статуэтку в шкафу... Сказала, что отсюда она хороша, а оттуда (если смотреть от стола) - плоха...
Отошла от телефона. Подошли к столу. "Хочу, чтоб вы почитали стихи сегодня..." Я взял тетрадь, раскрыл и, держа ее пальцами за верхние углы, показал АА стих "Твоим дыханьем навсегда нетленны...". АА взяла тетрадь за нижние уголки и читала про себя. Мы стояли вплотную, друг к другу лицом... Потом сели к столу. Я стал читать "Смерть солдата", предупредив, чтоб АА серьезно и строго "разругала" бы его...
- "Он ткнулся в землю носом и винтовкой..."
АА прервала:
- "Носом" - нехорошо. "Лбом", что-нибудь другое, только не "носом"...
Больше не прерывала, а когда я прочел все, сказала, что слабое окончание (две последние строки), а стихотворение "хорошее на самом деле, без всяких сопоставлений". И не в пример прежним стихам. И никаких влияний не чувствуется - оно самостоятельное - "ваш собственный голос". Я просил: "А Гумилева нет?". - "Нет, ни Гумилева, ни кого другого..." - АА сказала, что оно в связи со смертью Есенина... "Нет?" - "Ну, во всяком случае, этого цикла... Теперь вы прочтите..." - АА отказалась, встала. Вышли в переднюю, к АА вышла мама прощаться. Заговорила о здоровье, о том, какие лекарства надо принимать. АА ответила, что чувствует себя последнее время хорошо, несмотря на болезненный вид. Что принимает камфору с валерианой...
Вышли. По Садовой, мимо Инженерного замка, через Марсово Поле. Я взял АА под руку, и мы шли, все время разговаривая...
Дошли. АА поднялась одна, я подождал, Скоро вышла, и мы пошли в Шереметевский дом мимо Летнего сада и по Фонтанке...
АА говорила о Шилейке, что он не идет к Котовым, что у него все привязанности в Москве, что его московская привязанность - совсем другое дело: это женщина его лет и гораздо более подходящая... Он все рассказал АА, просил ее даже зайти в Москве к ней, и АА зайдет...
"Володя по утрам меня чаем поит - в постель приносит". И вчера утром заговорил о Москве, о том. что у него там комната осталась... И АА вчера утром подумала о том, почему бы ей не поехать в Москву ненадолго... Говорила об этом с Шилейко, тот поддержал ее мысль... И АА решила ехать... Поедет с Пуниным, в Москве у нее есть что осмотреть - коллекции, музеи... Хочет ехать инкогнито, так, чтобы никто не знал...
АА шла к Шилейко в Мраморный дворец, чтобы отнести ему ужин: хлеб и сыр. Шилейко никогда сам не позаботится. Маню он считает принципиально прислугой АА, и не дает ей никаких поручений.
В. К. Шилейко занимается сейчас изучением связи Гомера с Гильгамешем. А АА - Гомера с Гумилевым и Анненским.
Интересно было бы, если бы треугольник замкнулся.
Вечером была у Замятиных, здесь Эфрос рассказывал АА о третейском суде между имажинистами и Лавреневым за статью последнего о Есенине. (А я присутствовал при разговоре Эфроса - в присутствии Лавренева - об этом же на заседании президиума Союза писателей.)
АА, зная, что Лавренев мой приятель, говорит очень сдержанно, что Лавренев поступил неосторожно, что он не настолько знает имажинистов - не был близок с ними - чтоб так безапелляционно заявлять. Говорит, что Есенин не таковский, чтоб его приятели загубили, что он сам плодил нечисть вокруг себя, что если б он не захотел, такой обстановки не было бы: Клюев же не поддался такой обстановке! Клюев отошел от них. И Клюев, который с большим правом мог бы написать статью, подобную Лавреневской, - не написал, однако. Видимо, и он того мнения, что сам Есенин виноват в том, что вокруг него была такая атмосфера. И здесь АА уже делает сравнение с Гумилевым: Гумилев тоже плодил вокруг себя нечисть сам: Г. Иванова, Оцупа и др. И конечно, не божья же Есенин коровка, не овечка, чтобы можно было сказать: Есенина загубили мерзкие приятели...". Есенин сам хотел и искал таких приятелей. Он мог бы искать и других, а он этого не сделал...
Пунин накануне приезда Шилейки сфотографировал АА на ковре в ее акробатической позе - когда она ногами касается головы (голая). И получилось очень хорошо, и нельзя говорить о неприличии и т. д.: это - как бронзовая фигурка, как скульптура, это эстетично...
Я спросил АА, когда она в первый раз узнала "Фамиру Кифаред". Сказала, что в 1910 г. "Сначала Кривич читал, а потом..." - потом читала уже сама. Раньше, до 10 года, АА "Фамиры" совершенно не знала. А "Кипарисовый ларец"? Тоже в 1910 г., в феврале, когда Николай Степанович показал ей корректуру: "Я обомлела, восхитилась... А Коля сказал: "Ты не думала, что он т а к о й поэт?!".
Я проводил АА до Шереметевского дома; на Литейном, у входа, поцеловав руку, расстался.
23.01.1926
Утром мне звонил Пунин, сказал, что АА забыла французский словарь и что, если у меня есть время и охота, то чтоб я отнес его АА. (Пунин не встречается с Шилейко и в Мраморный дворец не ходит.) Я зашел за словарем и пришел к АА.
Пришел. В столовой друг против друга за столом сидели АА и Шилейко пили чай. (Это было в час дня.) АА - в шубе, Шилейко - в пиджаке; минут пятнадцать я побыл у них.
О разных мелочах говорили. Можно не любить Шилейко, но нельзя не удивляться его исключительному остроумию. И если б я не боялся исказить, я бы записал несколько его фраз.
25.01.1926. Понедельник
В час дня я зашел в Мраморный дворец. Встретил меня Шилейко. АА не было: "Она скоро должна прийти, она сегодня ночевала у М. К. Грюнвальд".