Сегодня неожиданно приехала и остановилась у Кузьминых-Караваевых А. С. Сверчкова. Сказала, что приехала "повеселиться" - хочет побывать в театрах, на Липковской и пр., осмотреть комнату, где убили Распутина, в Юсуповском особняке (!), побывать на юбилее М. Горького (!!!) в Доме ученых и т. п. Утром пришла к АА в Шереметевский дом и после первых же слов заявила, что написала к октябрьским дням революционную детскую пьесу и хочет прочесть ее АА. АА попробовала отложить чтение, но А. С. Сверчкова настойчиво попросила ее слушать сейчас же и стала читать. АА вызвала меня по телефону. Мой приход прервал чтение. Сверчкова хочет обязательно побывать в Театре Юных Зрителей, несомненно - с целью устроить эту пьесу в Театр. Какое пустое и неприятное честолюбие!
Около четырех часов дня я вместе со Сверчковой вышел из Шереметевского дома и проводил Сверчкову до Литейного. Здесь она по секрету (!) сказала мне, что хочет усыновить Леву (!!), якобы для того, чтоб ему легче было поступить в ВУЗ. Сказала, что все и так считают Леву ее сыном ("Ведь это же так и есть: я его с шестилетнего возраста воспитываю"). Когда заговорили о жизни - "Так трудно: ведь мы же все живем только на мое жалованье - на 62 рубля, которые я получаю..." (а тех 25 рублей, которые АА ежемесячно посылает, Сверчкова не хочет и считать? АА посылает деньги в Бежецк с 1921 года непрерывно - до сих пор).
Все это Сверчкова говорила и АА. АА резонно ответила ей, что если Леве нужно будет менять фамилию, то он может стать Ахматовым, а не Сверчковым.
Конечно, чтоб не обидеть Сверчкову, АА промолчала, когда Сверчкова сказала и ей вышеупомянутую фразу об ее жаловании...
Сверчкова расспрашивала АА о театрах, где что идет, и когда АА сказала, что нигде не бывает и потому ничего о постановках сказать не может, Сверчкова весьма явно не поверила АА.
1913. 12 апреля (переписано 21 января 1927). Надпись О. Мандельштама на сборнике "Камень" ("акмэ"): "Анне Ахматовой - вспышка сознания в беспамятстве дней, почтительно, Автор. 12 апреля 1913".
На сборнике "Trista" О. Мандельштама (зелеными чернилами): "Вольдемару Шилейко книгу светлого хмеля и славы - смиренно - Анна". (Надпись переписана мной 21 января 1927).
Днем к АА приходил неизвестный юноша и, сославшись на Иванова-Разумника, приглашал АА прочесть стихи в каком-то литературном кружке. АА отказалась.
Вспоминает, как первый раз носила свои стихи в редакцию журнала (...). У нее попросили стихов, но просили принести. АА по пути в редакцию зашла в магазин, купила перчатки - решила, что надо в редакцию прийти прилично одетой. А редакция была - грязная, крошечная, заваленная книжным хламом комната...
Там был Гофман (?).
Вечером у АА была Н. Данько. В 9 1/2 часов вечера я пришел в Шереметевский дом и застал АА с Н. Данько в столовой. Пуниных дома не было. Сидели за столом втроем до одиннадцати, разговаривали, шутили. Я принес АА пачку старых денег - 1917 - 1922 года, сосчитал - оказалось 669 096 рублей 24 копейки (сколько бед видели эти деньги!).
Н. Данько принесла АА старые почтовые марки... В одиннадцать часов Н. Данько ушла, и я с АА мыл Тапа в кухне, и с помощью Аннушки мыли часов до двенадцати. Устала АА очень. Пошли в кабинет и здесь вдвоем сидели до двух ночи. У АА небольшой жар - 37,3. Читали по-английски, говорили об А. С. Сверчковой, о Русском музее и о тысяче других вещей.
В два часа я ушел домой, на лестнице встретил возвращавшихся Пуниных (они были у Льва и Сарры Пуниных, и А. Е. Пунина подвыпила) и вернулся в Шереметевский дом, просидел еще минут двадцать, вывел Тапу и ушел домой в 2 1/2 часа ночи.
Сверчкова привезла из Бежецка драму в стихах, написанную Левой и посвященную мне.
К сожалению, драма переписана начисто А. С. Сверчковой, а не самим Левой.
22.12.1927
Сегодня АА должна была пойти со мной к Кузьминым-Караваевым - сделать родственный визит им и Сверчковой. Но АА уже вчера чувствовала себя плохо и не выходила из дому, а сегодня совсем простужена. Позвонила мне, просила сообщить Сверчковой, что не придет. Приехав на Фурштадскую утром, я застал только Констанцию Фридольфовну. В разговоре с ней выяснилось, что она обижена на АА за то, что АА ни разу осенью не была у них и что К. Ф. не верит в болезнь АА. "Да, да... Мы все больны, а все-таки она могла бы зайти, если б хотела".
Пришел к АА около часу дня и был до 3 1/2. Пунина дома не было. АА в кабинете, съежившись от озноба, сидела в уголку дивана и читала по-английски. Провел время с ней в разговорах и английском чтении. Говорили о дневнике А. Блока, о Ф. Сологубе, об А. С. Сверчковой и Кузьминых-Караваевых, о стихах и о многом другом, шутили, как всегда.
АА совсем нездорова, не выходит, не пойдет сегодня к Кузьминым-Караваевым и говорит, что ее преследует беда - как только она должна выказать какие-либо родственные чувства, всегда случается что-либо, что непременно помешает ей. Огорчена.
28.12.1927
1924. Июль. Прочла в "Красной вечерней газете" рецензию на "Роман без вранья" Мариенгофа. По этому поводу заговорили об Есенине и о том, как Есенин с Клюевым, И. Приблудиным и еще одним имажинистом пьяные пришли к ней в 1924 году (в июле 1924 г.) на Фонтанку, 2. Подробно АА мне уже все рассказывала. А сегодня говорила, что Приблудный и другой имажинист ушли раньше, Клюев с Есениным остались, но Клюев был так пьян, что заснул, разлегшись поперек кровати. Есенин же, оставшись наедине с АА (ибо Клюев спал), стал вести себя гораздо тише, перестал хулиганить, а заговорил просто, по-человечески. В разговоре ругал власть, ругал всех и вся... Потом разбудил Клюева и ушел. Это - единственная встреча АА с Есениным. АА отнеслась к ней как к обычному хулиганству и московскому хамству... Характерно не это. Характерно, что дня через два АА, идя по Моховой (или в Летнем саду), встретила Есенина, шедшего с несколькими имажинистами. Есенин, увидев АА, нарочито громко сказал своим спутникам что-то нелестное по адресу АА и прошел мимо, поклонившись с вызывающим видом и приложив к цилиндру два пальца. Из того, что, оставшись прошлый раз наедине с нею, Есенин не хулиганил, а говорил просто и достаточно (для Есенина) вежливо, а здесь (совершенно явно для того, чтобы показать свое хулиганство по отношению к Анне Ахматовой товарищам) схулиганил, АА поняла, что хулиганство Есенина нарочитое, выдуманное, напускное и делается для публики. И вот это утвердило окончательно ее отрицательное отношение к Есенину.
С Есениным АА больше не встречалась. А с Клюевым в первый раз после этой истории встретилась на юбилее Кузмина, у Наппельбаум (в 1925). Здесь Клюев страшно ругал Есенина и говорил про него гадости.
28 декабря 1927. В Шереметевском доме вечером. В кабинете АА, Николай Константинович Миронич и я. АА с Николаем Константиновичем занимались английским языком по книжке Манштейна, а я сидел в кресле тут же и из озорства записывал это, глядя на них.
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РАССКАЗ
"Как будто вас здесь нет - совсем - понимаете - принцип такой..."
"Lupt of... replied... Where are... Egipet - не знаю, как произносить...Kristmass - вот тоже не знаю, как произносить, Рождество...Sparrows - да? Huts-nuts - да. In the warm room (повторила)
(А пальцем по щеке скользит...)
- Я не знаю... вот... вот... так бывает... вот это, которое дельтой... и потом у меня бывает такое, которое...
- Вот так вот обозначай - такой штукой... - последовали объяснения).
- Whis, - повторила.
- Then, - тоже. Наклонившись в сторону Николая Константиновича и болтая левой ножкой - сгибая ее в щиколотке - а временами торжествующе поглядывая на Николая Константиновича, иногда - хмуря брови...
- Большие пальцы рук с верхней стороны... клинки... Tap - это что, ведро - или что?.. С ветками? да?.. Immediately, - много раз повторяла. Хорошо, это я потом научу... - улыбнувшись снисходительно. - Facent, повторила, - да, да.
Губы складывала тонко, с выражением лица хорошего английского Гушина вытягивала их вперед, и уголки губ складывались и раскрывались...
- Вот terribly я не знаю...
Но Николай Константинович поправил и ученье продолжается. Читает уже не по складам, внимательно, кокетство спрятано - почти (но вот, только записал это - вдруг загримасничала, и я уже не смею сказать, что кокетства вовсе нет!). Часто коротенькие паузы, повторяет слово...
- Ира, не кричи, пожалуйста, я занимаюсь, - вдруг пронзительным голосом, повернувшись к соседней комнате, где Аннушка не может угомонить Иру.
- Вам, может, не видно? - придвинула книжку к Николаю Константиновичу.
- Нет, очень хорошо видно...
- Allas... Фу, отчего у меня неверно поставлено, - взяла у Николая Константиновича карандаш - исправила.
А на самой - черное шелковое длинное платье, привезенное Катуком из Японии, поверх него - фуфайка, конечно, с небрежным беспорядком в незастегнутом воротнике. Смотря на меня:
- Пишете стихи, да?
- Нет, прозу...
- Garred, - повторила, - нет вреднев.
Николай Константинович тихим робким голосом повторяет - с полным сознанием своего достоинства и изысканной предупредительностью и внимательностью. Сидит прямо, скрестив пальцы на коленях.
Теперь Акума, подперев подбородок рукой, перебирает в воздухе пальцами, устремленными вверх. Вбегает Ирка, прощается, АА целует ей руку и вместо "до свидания" говорит "здравствуй". Ирка убегает.
А затем лоб морщит, ай, ай!
- Ы-ы-ыыы, - мне, увидев, что я слежу за ней и не найдя слова, чтоб выучить (да и некогда, читает дальше).
- Thart...
Я повторил: