Дед Макар скользил на лыжах через заснеженный лес. Охота оказалась удачной, вот радости будет бабке. Снег пошёл нынче рано, весь октябрь падал и падал. Сугробов намело столько, что и старожилы не помнили, когда такое было.
Оголодали они с бабкой за месяц. Последняя продуктовая автолавка приезжала в сентябре, а после первого выпавшего снега будто и дорогу к ним забыла. Да и кого винить-то? Некого! Не хотят торчать машины в сугробах. Да, с одной стороны, они правы, кто в ихнюю тьмутаракань рискнёт зимой поехать — никто. Только Фёдор, сын Никитичны, на своём снегоходе. Он у неё работает полицейским в городе, а к ней наведывается раз в неделю. Молодец хлопец. Не бросил мать старушку. Продукты ей привозит, да и про деревенских стариков не забывает. Ладно хоть муку подкидывает, можно хлеба испечь, а вот со всем остальным приходится туго.
Вот и решил Макар, как только уляжется снегопад, пойти в лес поохотиться. Мороз ещё не шибко сильный, чуть щиплет лицо, пытаясь пробраться под бороду. Лыжи идут по снегу ладно, солнце играет лучами на шапках белого снега, покрывшего землю, да скользит тусклым светом сквозь стволы деревьев, но и этого хватает, чтобы согреть и наполнить душу радостью.
Не успел Макар скользнуть до тонкой осинки, как на её ветвях затрещала испуганно сорока. Дед вздрогнул, остановился, поправил сбившуюся на глаза шапку.
— Чего трещишь, беспокойная птица, аль беду какую кличешь?! Улетай с богом, снег утих
— теперь можешь и пропитание себе поискать.
Тоже, видать, оголодала за прошлый месяц. Макар окинул взглядом лес и увидел мелькнувшую между деревьев тень. В его серых глазах, смотрящих из-под нахмуренных бровей, в один миг сверкнуло беспокойство.
Он прищурился, стал внимательно всматриваться в ряды голых стволов берёзок.
«Никого не видать — показалось», — подумал он и оттолкнулся лыжными палками, да так и замер. На лыжной тропе стояла волчица. Живот втянуло от голода, серая шерсть на холке чуть приподнята, хищные жёлтые глаза с вниманием смотрят на старика. Макар обмер, соображая, что заставило выйти к человеку дикого зверя?
Пока он прикидывал, волчица сошла с лыжни, направилась в лес, остановилась, призывно посмотрела на него, а затем скрылась в придорожных кустах.
Макар постоял немного.
«Вот незадача!» — взволнованно подумал он.
Стало как-то зябко, дед поёжился.
«А если стая впереди? Одним ружьём что я могу? Ну отпугну, а потом поймут, что не справлюсь, и набросятся все разом. Волк зверь умный, сначала всё просчитает, а потом только атакует, вот и думай, куда эта волчара побежала?»
Но тут он опять увидел впереди себя волчицу.
— Что за напасть!? Чего тебе от меня надо? — обратился Макар к волчице, понимая, что она не поймёт, но собственный голос успокаивал, придавал уверенности. Трудно было стоять перед хищником и ждать.
Волчица опять сошла с лыжни и остановилась, села и стала смотреть на деда. Макар решил двигаться дальше и посмотреть, что предпримет волчица. Но как только он остановился напротив неё, она вновь немного отбежала и остановилась, посмотрев вглубь леса. Повернув голову, стала опять призывно глядеть на Макара.
— Аль случилось чего!? — спросил дед у волчицы.
Только теперь голос его чуть дрогнул и не дарил спокойствия. Волчица опять отошла и остановилась, поводила ушами, прислушиваясь к звукам леса.
В груди у Макара обдало жаром сердце и наполнило ноющей тяжестью от предчувствия чего-то нехорошего. Он отстегнул лыжи, воткнул палки в снег и пошёл к волчице. Она подождала, пока он немного к ней приблизился, и вновь затрусила по глубокому снегу. Иногда останавливалась, ждала деда и опять продолжала путь, когда он её нагонял.
Макар старался не обращать внимания на всё так же взволнованно кричавшую сороку, порхающую где-то над его головой с ветки на ветку. Всё его внимание было сосредоточено на волчице. Впереди показались громадные корни поваленного дерева, волчица подбежала к ним и замерла, опять ожидая деда. Макар шёл с опаской, ружьё сплеча не снимал, первый раз такая оказия с ним приключилась, а если заманила его волчица, то уже будет не спастись от стаи, хоть что тут делай. Бабку жаль, старая совсем стала, ноги больные, пока утром расходится, смотреть жалко, столько боли в глазах — да только помочь ничем не может дед. Всякие мази, что рекламируют по телевизору, заказывал Семёнычу, ничего не помогало.
Макар осторожно подошёл к поваленному дереву. Мёртвые корни когда — то огромной ели, как лапы паука, растопыренные в разные стороны, добавили страха. И казалось, лес затих и замер в ожидании чего-то скверного.
Волчица нырнула под корневища, и послышалось повизгивание волчат, затем раздался звонкий детский плач. Холодные мурашки страха пробежали по телу деда. Когда всё затихло, он подумал: «Показалось!» И облегчённо вздохнул — и почудится всякое. Так чего привела?
«Отродье лесное, какого лешего!?» — не успел он додумать, как из норы показался хвост волчицы, а затем она сама вылезла, таща в зубах дерюгу. Волосы у Макара дыбом встали, дыхание перехватил спазм, ибо по всему лесу разлетелся детский плач.
Волчица сразу отбежала, её жёлтые глаза с интересом смотрели на деда. Он, всё ещё не веря в то, что видит, нагнулся и трясущимися руками взял ребёнка, который тут же зашёлся в голосистом крике. Дед со слезами на глазах смотрел на волчицу. «Матерь Божья! Да откуда? Да какой изверг на такое дело пошёл?»
Волчица молча наблюдала за происходящим, её жёлтые глаза были внимательны и насторожены. Из логова стали выползать маленькие волчата, некоторые едва стояли на ногах. Худенькие втянутые животы и голодные любопытные взгляды. Они первый раз видели человека, но звериный инстинкт им подсказывал, что стоящий перед ними неизвестный зверь — очень опасен. Поэтому они подбежали к матери, ища у той защиты, пытаясь ткнуться ей в морду, прося еду. Но, видать, мать сама была давно голодна. Бедная, она кормила и согревала человеческое дитя, боясь его оставить одного. Сколько ты, сердечная, не ела? Макар вспомнил о болтающихся на поясе тушках трёх зайцев. Отстегнув их, бросил волчице со словами:
— Корми своих детей, чем могу, тем и помогаю.
Макар развернулся и бегом побежал через лес. Ребёнок затих. «Может, согрелся, а может…» Худые мысли дед гнал от себя подальше. Выйдя на наезженную колею, он встал на лыжи и всё-таки не удержался, посмотрел на ребёнка.
— Боже, совсем маленький… — подсунул свой палец под крохотный носик, уловив лёгкое дыхание младенца, и на душе сразу немного полегчало.
Макар расстегнул тулуп и засунул ребёнка за пазуху, устроив того поудобней, и, оттолкнувшись со всей силы лыжными палками, заскользил размеренным быстрым шагом по наезженной им же лыжне. Мысль была только одна: «Только бы успеть! Ещё бы хорошо Фёдор приехал! Такую кроху в больницу надо. Без материнского молока ей не выжить. Да и мало ли чего, холода вон какие были, может, и обморожена? Только бы поспеть!» — и дед Макар стал вспоминать молитвы и перебирать их в памяти.
Наконец вдали показались чёрные крыши одиноких домов их заброшенного села и ветхие заборы, едва видневшиеся из — под снежных барханов. Всего-то десять изб, в пяти живут такие же, как и он, старики. Вон и дом Никитичны. Увидев у ворот снегоход Фёдора, Макар чуть не заплакал от радости, ребёнок за пазухой закряхтел. Дед почувствовал, как что-то тёплое побежало по животу. «Вот и молодец! Раз дела свои справляешь, значит, жив».
Остановившись у калитки, он сбросил лыжи и торопливо направился в дом Никитичны. На его счастье, из дома вышел сам Фёдор Семёныч, который уже собирался уезжать. Сейчас он больше походил на лётчика с дальнего севера. Тёплые ватные штаны заправлены в высокие собачьи унты, полы овчинного полушубка чуть раздвинуты, в руках зажаты варежки из овчины, зоркие голубые глаза едва видны из-под нахлобученной на голову енотовой шапки-ушанки.
— Ты чего такой взволнованный, Макар Петрович? — обратился он к деду. Сначала подумал, что случилось худшее. Жена Макара Петровича, Глафира Тихоновна, совсем плоха.
Запыхавшийся Макар смотрел на Фёдора и не мог сказать ни слова, только открывал и закрывал рот, но не издавал ни звука.
— Петрович, спокойно, что с Глафирой — беда?!
Макар замотал головой и, распахнув полушубок, показал то, что там держал. Резкий крик ребёнка разнёсся по деревне, Фёдор даже отскочил от испуга. Он с непониманием и удивлением смотрел на Макара. А тот наконец — то смог произнести:
— Ребёнка в лесу нашёл — живого.
Он вытащил дрожащими руками свёрток из — за пазухи и протянул Фёдору.
— В больницу, кажись, надо.
Семёныч осторожно взял кричащего ребёнка и, потерянно смотря на деда, спросил:
— Ребёнок-то откуда? Да и чей?!
— Да почём я знаю! Уж наверно не наш с Глашкой! Да потом всё расскажу, в город бегом вези, на вот тебе тулуп, укутай потеплей! — руки Макара ходили ходуном от пережитого, он снял полушубок, и они, как могли, завернули в него ребёнка. Фёдор уложил младенца сзади себя в самодельную коляску снегохода и рванул что есть мочи.
Из избы сразу выскочила Никитична:
— Куда, ирод, умчался, даже с матерью не попрощался! И шарф, шарф забыл! — крича и тряся шарфом, она всматривалась вслед уезжающему сыну. Но, поняв, что тот её не слышит, повернулась к Макару. — Чегось это он? — Она окинула деда с головы до ног непонимающим взглядом. — А ты чего средь зимы в одной рубахе стоишь? Мокрый весь. Чего это с вами такое?!
Макар помолчал, собираясь с мыслями, с волнением продолжая глядеть на вездеход, теперь напоминающий чёрную точку на белой равнине. Глубоко вздохнул и, посмотрев на соседку, глухо изрёк:
— На охоту я сегодня ходил, хотел Глашу мою зайчатиной побаловать.
— Видать, охота очень удачная, раз почти голый вернулся?
— Да не перебивай ты, неугомонная! Ребёнка я в лесу нашёл.
Никитична посмотрела на Макара, окинула его недоверчивым взглядом.
— Ты часом в лесу не рехнулся?!
— А, ну тебя! — махнул он рукой и пошёл к калитке.
— Так откуда ребёнку в лесу взяться?! — всё ещё не веря спросила бабка.
— Ты б чего полегче спросила. Мне тоже об этом никто не рассказал, отдал твоему Федьке, молись, чтобы живым довёз.
Макар встал на лыжи и заскользил к своему дому. Мороз хоть и небольшой, но быстро пробрался сквозь его мокрую рубаху. «Осталось только заболеть, а болеть никак нельзя, нужно волчат на ноги поставить, того, что я им кинул, надолго не хватит. Мать слабая совсем, где ей гоняться за зайцами, а детей кормить надо. Всё молоко, видать, человеческому дитю отдавала, вот что значит материнский инстинкт».
Он быстро оказался возле своего дома. Оставив лыжи на улице, дед бегом забежал в дом, крича на ходу:
— Глашура, давай щи кипяти, совсем продрог!
Жена бросила на мужа взгляд и, увидев его напряжённое лицо, не задавая вопросов, схватила ухват и поставила щи на плиту. За столько лет совместной жизни она уже с полуслова понимала его взгляд. Но вот таких глаз, наполненных трепетом, никогда не видела. Да и вид, в каком заявился муж — без тулупа и насквозь мокрой рубахе — только добавлял непонимания и тревожности. Глафира, не смотря на мужа, поставила миску на стол, спросила как бы невзначай:
— А тулуп где потерял?! Никак из зверей кто напал?!
— Дай переодеться, все разговоры потом.
Он зашёл в комнату, скинул портки, пропахшие псиной, молоком и сыростью. Не успел надеть сухую одежду, как входная дверь скрипнула и в комнату вошла Никитична.
— Я чегось ничего не поняла, ты хоть мне объясни, Глашка, какой ребёнок?!
Бабка Глаша смотрела на Никитичну с непониманием и осторожно перевела взгляд на деда. Они вдвоём вытаращились на вошедшего Макара. Тот, не торопясь, сел за стол, взял буханку недавно испечённого хлеба, втянул ноздрями душистый аромат и отломил от хлеба большой ломоть. Немного помолчал, а затем, посмотрев на стоящих бабок, произнёс:
— А ну, девки, сядьте! Я вам сейчас такое расскажу, во что сам с трудом верю.
Он подождал, когда бабки усядутся, и начал свой рассказ. Когда он его закончил, старухи не могли воспринимать услышанное всерьёз, думая, что он их разыгрывает. Наконец щи закипели, дед поднялся, налил себе полную миску и стал с удовольствием есть, предоставив бабкам осмыслить всё.
— Что-то мне всё равно не верится. Кругом за сто вёрст не одной деревни, а уж про беременных девок я вообще молчу. Сто лет в нашей деревне их не видели.
— Ну ты, Никитична, и хватила — сто лет. Фёдору твоему сколько?
— Да молод ещё — сорок пять.
— Ну вот, а ты сто лет.
— Да ну тебя, это я ж к слову.
— Да понятно, что к слову. Я вот что вспомнил, ребёнок был завёрнут в какую-то шкуру.
— Вот ты, Макар, и дел натворил, как теперь спать ложиться? Всю ночь буду ворочаться.
— Да подожди ты со своей ночью, может, Фёдор приедет, новости расскажет.
И они сели у окна и стали смотреть на улицу.
Просидев весь вечер, они один за другим высказывали предположения появления ребёнка в лесу. За разговорами не заметили, как на улице стемнело, слышалось только завывание вьюги да порывы ветра со снегом, что бился в окно.
Макар прислонился к окну и посмотрел через стекло.
— Вы только посмотрите, что на улице делается. Погода — то опять как разгулялась, снег повалил, а вьюжит-то как, ветер словно с цепи сорвался. Да чтоб такая погода да в ноябре, не припомню такого.
Он увидел проблески света через белую стену снега.
— Кажись, кто едет. Никитична, никак тебя сын ищет.
— Ой, батюшки! И чегось его дёрнуло в такую погоду ехать сюда, — запричитала она.
— Так ведь догадливый он у тебя. Небось, понимает, что спать не сможем, если не узнаем — как там наш ребёнок.
Он отпрянул от окна и скорой походкой пошёл к выходу, говоря на ходу:
— Пойду встречу, свет включу, всё видней будет.
Глафира подбросила дров в печку и поставила котелок со щами на плиту.
Вскоре дверь открылась, и в горницу зашёл Фёдор Степанович.
Глафира посмотрела на гостя, выискивая в выражении его лица ответ на происшествие. Но кроме раскрасневшихся щёк и озорных голубых глаз, в которых, как всегда, плясали бесенята, ничего не смогла разглядеть. Да и то, если смотрит озорно, значит, пронеслась беда, вот и ладненько.
Бабка засуетилась, достала буханку и стала нарезать хлеб, не смотря на Фёдора, проговорила:
— Присаживайся долгожданный гость, отужинай с нами. Чем богаты, тем и рады.
— Во спасибо, тёть Г лаш, я, если честно, голодный как зверь.
Он скинул тулуп, подсел к столу, поглядывая из-под бровей то на одного, то на другого старика.
— Чего ты молчишь, окаянный?! Говори уже — довёз? Живой — аль нет!?
— Дак чё, сам не видишь! Вишь, как глазюки бегают весело — значит, довёз, — не вытерпела Глафира. — Говори уже, не томи стариков.
— Да я и не томлю. Думал, завтра заскочу, но как прислали сводку о надвигающемся снегопаде, так думаю, как же вы здесь одни без меня. Да вот ещё забежал в магазин продуктов вам прикупил. Так торопился, в люльке забыл, сходил бы ты Макар Петрович, забрал, да тулуп свой прихвати.
Макар покачал головой, но вышел, оставлять продукты не хотелось, мало ли, зверь из леса придёт, зачем искушать животину. Глафира зачерпнула половником щи и налила целую тарелку. Поставив её на стол и подав ложку, она села подле Фёдора и стала с волнением ждать ответа.
— Ну не томи, говори уже.
Фёдор заулыбался, в глазах плясали весёлые искры, отломил хлеб, зачерпнул ложкой щи.
Сейчас Макар Петрович зайдёт, и всё расскажу по порядку.
Когда дед зашёл, миска уже стояла пустая, Г лафира разливала по чашкам душистый чай, нет, не зря летом разные травы сушила. Тут тебе и от простуды, и для души, и для аромата, да ещё на радостях земляничного варенья выставила на стол. Фёдор отхлебнул первый глоток чая, сощурился от удовольствия и начал свой рассказ.
— Как, значит, положил ты мне ребёнка в люльку, так я всю дорогу не мог ни о чём другом думать, как только бы успеть довезти. Вот я вам скажу, страха натерпелся, даже когда ловили особо опасного преступника и ранение получил, так не боялся, как в этот раз. Вот, значит, подъехал я к детской больнице, хватаю твой тулупчик с ребёнком и бегом в приёмное отделение. Мне дорогу какая — то врачиха перегородила, вы куда, орёт, граждан, карантин, никого не пропускаем! А я пытаюсь что — то сказать и не могу, у меня от страха спазм голосовых связок случился. Я тогда положил свёрток на лавку, что у стены стояла, развернул полушубок и показываю. Она недовольно на меня смотрит, а затем взгляд перевела на свёрток, и тут смотрю, лицо её меняется. Наползает такая маска страха, вы, говорит, нам что — мёртвого ребёнка принесли? Вот тут я вам скажу, сам чуть не рехнулся от охватившего меня ужаса. Смотрю на врачиху и боюсь глаза опустить и посмотреть, жива кроха или нет. Всё же пересилил себя, вытащил ребёнка из тулупа и смотрю, пуповина ещё не отпала, тут у меня руки как затрясутся. А дивчина, на счастье, возьми, глаза открой да как закричи на весь коридор.
— Фу ты, ирод! Так рассказываешь, что сама сейчас богу душу чуть не отдала от страха, — перебила его мать.
Глафира с дедом сидели притихшие, ни живые ни мёртвые, порой от волнения забывая дышать, и не сводили глаз с Фёдора. Он ещё раз отхлебнул чаю.
— Ох и чай у тебя, тёть Глаш, насыплешь немного, я своих в отделении подразню, пусть позавидуют. И варенья, такое оно вкусное, что я, пожалуй, сам баночку наверну.
— Да хватит тебе уже о чае да о варенье, будто дома не такое, дальше рассказывай, ирод! — прикрикнула с чуть наигранной строгостью на сына Никитична.
А Фёдор, весело зыркнув на притихших стариков, продолжил свой рассказ.
— Вот, значит, держу я девчонку на руках…
— Значит — девочка, — вытер рукой стёкшие слёзы дед Макар, — это хорошо, девки, они живучие.
— Да замолчи ты, дай послушать! — в два голоса перебили его вздохи бабки.
Фёдор опять улыбнулся и продолжил:
— От крика девчушки врачиха как подскочит, вы что, мужчина, в своём уме, почему вы в такую погоду ребёнка голым держите? А я ей и отвечаю, так ведь найдёныш, в лесу нашли. Она аж в лице изменилась, схватила девчонку, прижала к себе и побежала. А у меня, чувствую, ноги враз стали ватными, подгибаются, сел я на ту самую лавку и не могу в себя прийти. Сижу, жду, час, наверно, прошёл, вышла та самая врачиха, села рядом со мной на лавку и говорит — курите? Я головой мотаю. А она — я тоже бросила, а вот после таких случаев аж внутри всё раздирает, так курить хочется. Ну, думаю, померла. Не успел. Аж за сердце схватился, а она — да вы успокойтесь, жива ваша девчушка-найдёныш, худенькая, правда, немного обезвожена, дня два от роду. Сейчас мы её помыли, накормили, обложили грелками, она и уснула. Спит губки бантиком, и знаете, волосики маленькие такие рыженькие. Про таких детей говорят — солнышко в волосы золота добавило. Только вот глазки жёлтенькие, ну ничего страшного, так у новорождённых бывает — желтушницей называется. Так где вы её нашли? Я ей — сам толком ничего не знаю. И рассказал всё, что ты мне успел поведать. Она слушала и не верила, как же так можно — в лесу зимой оставить. Сколько живу, а человеческой жестокости надивиться не могу. Потом она встала и говорит — вы ступайте, она сейчас в реанимации, к ней всё равно никого не пустят. А как немного поправится, тогда я вас провожу, сможете полюбоваться вашим найдёнышем. Она ушла, да и я решил, раз ребёнок жив, то мне и правда пока там делать нечего, а вот с тебя, Макар Петрович, мне необходимо показания взять, чтобы всё по правилам было. Сам понимаешь, шумихи будет предостаточно, тут тебе и пресса с журналистами, и старшие чины полиции, все захотят на этом случае покрасоваться.
Они допили чай, Глафира убрала со стола, и Фёдор Семёнович, открыв папку, стал записывать со слов Макара показания. Он слушал внимательно, иногда замолкал и заставлял вспоминать чуть ли не каждый шаг и заново рассказывать. Макар нервничал, считал это лишним. Но Фёдор попросил деда подробно пересказать, как тот въезжал в лес, была ли лыжня. Макар даже задумываться не стал:
— Не было лыжни, я её первый наезжал, ты знаешь, сколько я на охоту хожу. Я тебе любой след зверя расскажу, а про человеческий совсем пустяк. До этого я дней десять как на охоте был, за это время снегу сам знаешь, сколько навалило. Так что я первый по снегу шёл и назад по старой лыжне ехал. Не было чужака в лесу.
— Так как же ребёнок в логове волчицы оказался? Просто загадка какая — то. Мне чего начальству докладывать?
— А ты и докладывай всю правду. В день третьего числа, ноября месяца 2032 года, в лесу дедом Макаром в логове волчицы был найден ребёнок.
— Да, Петрович, если б так протоколы допроса вели, никто бы ничего не понял. Ладно, главное я записал, подпиши вот здесь, внизу.
Он протянул лист бумаги, Макар поставил свою подпись.
— Ехать мне никуда не надо, на допрос там?
— Да какой допрос? Что надо, я записал. И лучше никому ничего не болтай. Знаешь, скажешь одно, переврут, потом тебя ещё и обвинят.
— Так а меня-то в чём винить.
— Люди найдут, говори — всё, что знаю, полиции рассказал, вот у неё и спрашивайте. Мать, давай собирайся, домой пойдём, хата, наверно, вся остыла, будем в холоде спать.
Они засобирались и, выходя, Фёдор посмотрел на Макара как — то странно, и были в этом взгляде сомнение и неверие.
Дед проводил гостей и пошёл укладываться спать. День и вечер были очень насыщенными на события. Они привыкли жить спокойно и размеренно, а тут такое. Он улёгся на кровать, слушал, как Глафира укладывалась, долго ворочалась, тоже, наверное, сон не шёл. Да и где ему, этому сну, взяться. Дед лежал, смотрел в потолок и вспоминал осмысленный взгляд волчицы.
«Надо же, как человек, а ещё говорят, не понимают ничего животные. Все они понимают, ведь нашла же она где-то новорождённую, и умереть не дала, в логово принесла, кормила своим молоком и согревала своим телом. Что значит — мать-волчица».
Но умолчал Макар о том, кого ещё видел в лесу — не поверят, скажут, почудилось, поди потом объясняй того, чего нет и быть не может. Да только от одного воспоминания сразу пробегал по коже холодный страх, сжимая сердце и лёгкие в жгут, и дед, вздыхая, отгонял от себя страшные воспоминания. Чтобы успокоить трепещущее сердце, лёжа на кровати, он всю ночь думал, представляя то одну, то другую историю. К утру, измученный думками, он, наконец, умудрился уснуть и спал так сладко, что не слышал, как поднялась жена, растопила печку, поставив на огонь котелок, кашу варить. Она не будила, пожалела, пусть поспит её дед — натерпелся вчера. Пусть отдохнёт. Вот поправится малышка, может, поговорить с дедом и забрать её себе. Хотя не те уж годы, никто ведь не отдаст. А вот навещать, поди, не откажут, надо будет у Фёдора спросить.
Макар проснулся, когда в его ноздри ударил запах наваристой молочной гречневой каши, сдобренной маслом. Дед улыбнулся, вот спасибо Семёнычу, так надоело хлебать пустую кашу. Он встал, натянул исподники, носки, надел рубаху и вышел из комнаты. Направился к рукомойнику, умылся, вытер лицо полотенцем.
— Ну и запах от каши, все сны рукой сдуло, — ласково смотря на жену, проговорил Макар.
Она улыбнулась, в серых глазах светилось счастье, взяв рогач, сняла котелок с плиты. Поставив его на стол, Глафира разложила кашу по тарелкам, и старики принялись с наслаждением есть. Когда закончили завтракать, Макар встал.
— Пойду дорожки чистить, снегу намело за ночь, захочет кто зайти — утонет в снегу.
— Иди, — сказала Г лафира и стала убирать со стола.
Макар, накинув тулуп, вышел на улицу. Природа вчера поработала не на шутку, кругом были барханы из снега. Слабый ветерок гнал лёгкий как пух снег, небо заволокло серыми облаками, из-под которых пытались пробиться солнечные лучи. Макар окинул взглядом белые наносы снега, посмотрел в сторону леса, что издалека казался сплошной чёрной стеной.
«Как там волчица с волчатами? Надо бы подкормить, уж больно слабая. Зима нынче вон какая ранняя да снежная». Дед взял лопату и стал очищать дорожки от снега, всё время думая о вчерашнем. Он уже практически расчистил всё, когда услышал:
— Здоров, Петрович.
Макар поднял голову и увидел Фёдора.
— Поговорить надо. Вчера при женщинах не стал, а сейчас без свидетелей скажи как на духу, никто не узнает — слово даю.
Брови деда приподнялись, в расширенных глазах читалось полное удивление.
— Так чего сказать-то?
— Правду!
— Так вроде всё рассказал, как на духу, — отводя в сторону глаза, ответил Макар.
Фёдор стоял, смотрел вдаль, раздумывая над чем — то, а затем, повернувшись к Макару, спросил, смотря прямо в глаза:
— Ответь честно, Макар Петрович, это твой ребёнок?
Макар замер от изумления, но, справившись с собой, зло посмотрел на Фёдора и сказал:
— Знаешь, Фёдор Семёнович, если б не знал я тебя сызмальства, врезал бы тебе и не посмотрел на твоё звание, а так… — Макар махнул рукой и отвернулся, собираясь уйти.
— Да постой ты, дядь Макар, не обижайся! Мне ведь нужно все версии проверить. Что я завтра начальству буду докладывать, никто ведь не поверит.
Дед повернулся, и Фёдору показалось, что тот постарел сразу лет на десять. Нахмуренные седые брови сошлись к переносице, взгляд был задумчивый и застывший. Глубокие носогубные складки замерли в нервном напряжении.
Макар отвёл взгляд от Фёдора, бросил взор вдаль, на метущую позёмку, а затем промолвил:
— Не могу я иметь детей. Служил я в армии в спецвойсках, авария была. В общем, полностью облучённый, поэтому моя Глафира и не познала материнского счастья. Мы когда поженились, сначала думали, ну, всякое бывает. Время шло, решила она по врачам пойти, проверилась — здорова. Пришлось и мне пройти всю эту позорную процедуру, вот тогда и узнали мы, что никогда я не смогу произвести на свет детей. Столько боли — тебе и не понять, я просил Глафиру разойтись, а она ни в какую. И в горе говорит и в радости. Так вот прожили жизнь и не заметили, как состарились, а ты говоришь. ай, — махнул рукой дед и отвернулся, плечи его поникли.
Фёдор вздохнул, положил руку на плечо Макару.
— Прости, не знал я.
— Да что теперь, ты вот мне что скажи, а разрешат нам с Глафирой видеть малышку, удочерить не дадут — годы не те. Может, ей чего купить нужно, так мы небольшую денюжку скопили.
— Честно, не знаю, поспрашиваю у врачихи, а так, я думаю, об этом ребёнке никто и не спросит. Попрошу, чтобы отчество твоё дали.
— А разве можно?
— А чего, они подкидышам сами придумывают и фамилию, и имя, так хоть с отчеством не надо гадать. Ты, надеюсь, не возражаешь.
— Я… да ты что! Чего ж мне против быть. Она мне теперь и правду как родная — внучка только.
Губы Макара расплылись в довольной улыбке, глаза заблестели, на душе сразу полегчало.
— Я тут ночь лежал, думал про волчицу, а что, если она нашла ребёнка в лесу. Услышала крик, мать ведь — пожалела и принесла к себе в логово.
— Я тоже эту версию продумывал. Думаю, на ней и остановиться. Поеду в город, если метели не будет, на выходные вернусь. Вам, может, чего привезти из города?
— Так моя Глафира тебе список напишет, забеги перед дорогой.
Фёдор ушёл, Макар расчистил последнюю дорожку и тоже вернулся в дом. Все думки были о маленькой девочке. К вечеру снегопад прекратился, заскочил Фёдор, взял список необходимых продуктов.
— Вот сиди теперь и жди вестей, смотря в окно на уезжающего сына Никитичны, — говорила с тревогой Глафира.
— Немного осталось, всего два дня. А завтра пойду на охоту.
— Опять на охоту? Чего-то страшно мне теперь тебя отпускать.
— Не выдумывай. Страшно ей. Волчица с волчатами совсем отощалые, подкормить не мешало бы. Снегу намело, ей с её короткими лапами не угнаться за косыми.
На следующий день дед Макар встал на лыжи и заскользил в сторону леса. Яркое солнце ослепляло глаза, лёгкий морозец щипал щёки. У Макара было радостно на душе, жизнь подходила к концу, и как ни странно, только теперь у него появился смысл в этой самой жизни. Да что там говорить, такое совершил. Дитя от смерти спас. И ведь как чувствовал, ведь тянуло в лес на охоту. А он всё отнекивался сам себе, то мороз, то снег, а потом как кто толкнул. Вот и не верь предчувствию, а может, и не предчувствие вовсе это. Ведь кто — то знал, что там, в норе, ребёнок умрёт, если его людям не отдать.
Макар скользил по уже засыпанной, в прошлый раз проложенной им лыжне. Он сдерживал себя, чтобы не смотреть по сторонам.
«Рано ещё. Хоть бы охота удалась».
Лес закончился, и вдаль простиралась белоснежная равнина. Глаза ломило от белизны, Макар протёр их, сняв лыжи, прошёл к растущему неподалёку раскидистому кусту ивняка. Скинув с плеча ружьё, сел подле и стал ждать. Такая погода — самое то для игрищ косых, здоровы они носиться друг за другом, чтобы погреться под редкими лучами солнца. Шубки свои уже успели поменять, на белом снегу плохо различать, да ничего, слава богу, глаз цепкий да меткий, не потерял ещё дед сноровку, несмотря на годы.
Дни совсем стали короткие и серыми, вот зайцы и устраивают себе догонялки. К счастью, сидеть и ждать пришлось недолго. Сначала Макар увидел одного зайца, что стоял на задних лапах и смотрел куда — то вдаль. Макар уже хотел было подстрелить его, как приметил ещё с десяток. Вот радость — то, наверное, неопытный молодняк решил побегать. Макар немного подождал, пока косые войдут в раж и не будут ничего видеть в округе. И только после этого выстрелил. Глаз у него острый, первый выстрел был точным, зайцы кинулись врассыпную.
«Меня этим не проведёшь», — и Макар выстрелил ещё пару раз и оба раза не промахнулся. «Вот и славно, и волчице, и нам с бабкой хватит».
Он встал на лыжи, проехал вперёд, поднял тушки подбитых зайцев, прикрепив их к поясу, и не спеша заскользил по лесу. Когда добрался до того места, где его в прошлый раз встречала волчица, стал вглядываться сквозь стволы деревьев и обомлел. Среди них заметил мелькнувшего зверя, через некоторое время появилась волчица. Что это была та же самая, что привела его к своему логову, Макар не сомневался. Не станет зверь вот так без боязни стоять и смотреть на человека. Тем более запах пороха они чуют издалека. Макар отвернулся, чтобы отвязать зайцев, и когда повернулся обратно, волчицы не было.
— Куда ж ты убежала, — с досадой проговорил Макар.
И волчица как по волшебству вновь показалась из — за дерева.
— Ну вот и ладненько.
Он бросил двух зайцев, немного постоял, посмотрел на волчицу и сказал:
— Спасибо, что жизнь ей спасла, низкий тебе поклон от нас с бабкой, — и склонился.
Волчица не спускала своих жёлтых глаз с Макара. Он не стал думать о том, понимает она его или нет, оттолкнулся лыжными палками и заскользил домой.
Дома его ждала Глафира, всматриваясь в его лицо, всё ждала. А Макар тянул время, любил он вот так напустить на себя загадочный вид и молчать.
— Хватит молчать, окаянный, ненормальный, давай уже рассказывай. Видал волчицу?
— Да видал, видал. Вышла на том же самом месте. Стоит, смотрит и глаза такие умные.
— Да кабы были глупые — дитя не сообразила бы, как спасти.
— Вот и рассказывай тебе, вечно перебиваешь.
— Ладно — молчу. Давай говори.
— Да особо что говорить. Услышала выстрелы и вышла на том же самом месте, стоит и смотрит. Ну а я чего, отцепил тушки, бросил ей и направился домой. Да и нам одного оставил, натушишь в горшке с картошкой.
Глаза у Глафиры засветились счастьем и радостью.
— Значит, признала, раз вышла встречать. И надо же, никогда бы не подумала.
Пока она сидела и бормотала себе что-то под нос, Макар освежевал зайца и пошёл выносить ведро с потрохами. Когда он вернулся в дом, в гостях у них уже сидела Никитична.
— Привет, Макар, видела, ты сегодня на охоту ходил? Вижу, даже удачно.
— Удачно, удачно, — прищурив глаза и ухмыляясь, промолвил дед, — приходи завтра на жаркое. Федька то твой приедет?
— Да обещал.
И только Глафира поставила чайник, как они услышали шум мотора.
— Никак твой сын?
— Может, случилось чего?
Они все втроём посмотрели в окно и увидели, как Фёдор остановился у забора и слез со снегохода. Когда он вошёл, старики сидели и глядели на него, не отрывая глаз.
— Вы чего такие? — весело спросил он.
И только после этих слов старики повеселели и заулыбались.
— Так ведь ты чего-то рано приехал, вот и решили, случилось чего — недоброго.
— Да, отпросился у начальства. Все дни как в карусели, утром на работу, вечером в больницу — проверить нашу подопечную.
— Ну и как? — все трое спросили разом.
— Растёт не по дням, а по часам, — улыбаясь во весь рот, ответил Фёдор. — Ходил, навещал, маленькая такая, рыженькая, ест и спит. Уже в отдельный бокс перевели, никакой угрозы для жизни нет. Врачи не нарадуются, всё удивляются, как не заболела в такие холода без человеческого тепла.
Они пили чай и всё выспрашивали у Фёдора про малышку. Так в их размеренную, спокойную жизнь ворвался этот младенец и враз изменил её, наполнив волнением, счастьем и смыслом. Так у них и повелось, Макар ходил на охоту, оставлял ждавшей его волчице подстреленных зайцев, а на выходные приезжал Фёдор и рассказывал им о девчушке.
Вот уже и грачи прилетели — первые вестники весны. Важные, они ходили по полю и выискивали себе пропитание на появившихся проталинах. Макар с трудом шёл на лыжах, снега осталось мало, ещё неделя, и его совсем не будет. Вот незадача, чем же теперь волчицу подкармливать? В лес скоро не зайти станется, везде будет непроходимая слякоть. Дед остановился у заветной поляны и увидел двух зайцев, попавшихся в расставленные со вчерашнего вечера силки. Но, увидев промелькнувшую тень, резко присел и притаился, спрятавшись за кустами. На поляну выбежала лисица.
— А тебя откуда нелёгкая принесла, всю живность мне распугаешь, — взволнованно прошептал Макар.
Лисица поводила носом, видимо, ей что — то не понравилось, она вильнула хвостом и исчезла. Как будто её и не было несколько мгновений назад.
— Вот ведь действительно плутовка, — улыбаясь, прошептал Макар. Через некоторое время появился первый заяц, за ним второй и на поляну с разных сторон стали выпрыгивать разношёрстные пушистые создания. Вот с приходом весны и зайчата стали менять свою шкурку. Макар подстрелил двоих, прошёл, собрал их и отправился старой, уже привычной дорогой. Доехав до знакомого места, он остановился, отстегнул двух зайчат, бросил их в приметные кусты и замер. Недалеко, возле старой сгорбленной берёзы, была волчица, а возле неё, прижавшись к матери, стояли и смотрели на Макара пять подросших волчат.
— Вот значит, как — прощаешься, пришла отблагодарить за жизнь своих волчат. Куда ты их поведёшь? Ну, правильно подальше в леса, охотиться. Скоро народу в деревню понаедет, а народ, он разный, один поможет, а другой недолго думая — убьёт. Ну что ж, прощай, Мать-волчица. Прости, если что не так, — вновь поклонился старик и с трудом заскользил по тяжёлому мокрому снегу.
Больше Макар не встречал серой волчицы. Сколько раз он, бывало, останавливался зимой посреди леса, всматривался в ровные ряды берёз, стараясь рассмотреть знакомого зверя, но так никого и не видел. Может, увела своих детей далеко, а может, умерла. Одному богу известно. Да вот только у Макара были теперь другие заботы.
Раз в месяц они ездили в дом малютки проведать своего найдёныша. Так как нашли её в логове волчицы, дали фамилию Волкова, отчество, как и обещал Семён — Макаровна, а имя какое-то непутёвое дали — Зарислава.
— Хоть бы немного подумали эти бабы с органов опеки, давая имя ребёнку, вырастет, и как к ней будут обращаться — Волкова Зарислава Макаровна — тьфу ты! — Макар сплюнул от расстройства, когда первый раз услышал. Язык чуть не сломал, пока имя выговаривал.
Держали её в больнице долго, всё ждали, когда желтушность с глаз сойдёт, и когда это случилось, были все радостные, но вот цвет зрачков никак не хотел меняться. Приехал какой-то старенький профессор, осмотрел ребёнка и, ухмыляясь сказал:
— Всю жизнь бы прождали. Девочка родилась с таким цветом глаз — бывает, рождается один такой человек на десять миллионов. И цвет разный — у кого синие, у кого фиолетовые, а у некоторых зеленые, что вода при цветении — мутация гена называется.
— Сам ты мутированный недомерок, — ворчал Макар, — удумал какую-то мутацию генов. Кто его знает, что ребёнок при родах пережил, да и в лесу сколько дней был.
Зариславу из больницы перевели в дом малютки. На счастье стариков, заведующая разрешила Макару с бабкой навещать малышку, пока не найдётся желающий удочерить девочку. После этих слов Макар ходил как не свой, он так привык к ребёнку, что уже не представлял жизнь без неё. Бывало, съездят, навестят малышку, а после приедут, сядут за стол и долго сидят притихшие, молчаливые, каждый думая о своём. Вот бы казалось — радоваться нужно, никому не приглянулась их кровиночка родная, но каждый из них понимал, что мамка ребёнку нужна. Только вот желающих удочерить не находилось — как посмотрят на её необычный цвет глаз, так и отворачиваются сразу.
Но они с бабкой не замечали никаких изъянов в ненаглядном цветочке. Уж как она радовалась, когда видела их. Первый раз это было, когда она уже научилась сидеть самостоятельно. Правда, они ещё не знали о таких её успехах, вот, значит, приехали они с Глафирой, заходят в её палату, смотрят — сидит их ребёнок. А девчушка как увидела их, как завизжит от радости, а потом залилась громким радостным смехом. Вот тогда они наревелись, вытирали глаза платками и не могли успокоиться. Столько дней не видела их малышка, а ведь признала — запомнила, значит. Хоть и маленький ребёнок, а чувствует любовь и ждёт их.
Так летели дни и месяцы, ей исполнилось три года, но вот с речью у Зариславы были проблемы, не говорила ни одного слова. Всё понимала, на пальчиках показывает, улыбается, но молчит. Бывало, посадит её Макар к себе на коленки и пытается разговорить, скажет слово и говорит:
— Повтори.
Она положит свою маленькую ладошку ему в ладонь, прижмётся к лицу и поцелует в стариковскую щетинистую щеку. Вот всё понимала их кудрявая и рыжеволосая, словно солнышко, девчушка, но говорить не хотела.