Tajā pašā rītā pulksten 9.59 no Vandenbergas bāzes 9. sevišķi slepenā angāra betona laukuma pacēlās reaktīvais helikopters «K-4» un uzņēma kursu uz austrumiem, uz Arizonas štatu.
To, ka helikopteram bija jāizlido tieši no šāda angāra, bija izlēmis majors Menčiks, nobažījies par pār-
Решение отправить вертолет именно из этого ангара майор Мэнчик принял, чтобы не привлекать излишнего интереса к скафандрам. Дело в том, что три человека в вертолете — пилот и двое ученых — были облачены в прозрачные надувные пластиковые костюмы и походили не то на тучных марсиан, не то, как выразился один из техников в ангаре, на рекламные воздушные шары фирмы «Мэйси».
Пока вертолет взбирался в чистое утреннее небо, два пассажира в кабине молча разглядывали друг друга. Один из них был Джереми Стоун, другой — Чарлз Бертон. Оба они прибыли на базу Ванденберг чуть больше часа назад: Стоун из Стэнфорда, Бертон — из Бейлорского университета в Хьюстоне.
Бертону шел пятьдесят пятый год. Он был патологом, профессором медицинского факультета университета, а кроме того, консультантом Центра пилотируемых космических полетов НАСА в Хьюстоне. До этого он выполнил ряд исследований в Национальном институте здравоохранения в Бетесде, посвященных влиянию бактерий на ткани тела человека.
Уж так получилось в истории науки, что этот жизненно важный ее участок до Бертона, в сущности, оставался нетронутым. То, что болезни вызываются микробами, было известно с 1840 года, когда Генле сформулировал свою гипотезу, и все-таки к середине XX века человек все еще не постиг, как и почему они оказывают вредоносное влияние. Механизм их действия оставался нераскрытым.
Как и многие его ровесники, Бертон начал с Diplococcus pneumoniae, возбудителя пневмонии. Перед войной пневмококками занимались многие, но после появления пенициллина в 40-х годах интерес к ним и ассигнования на их исследование сразу сошли на нет. Бертон переключился на Staphylococcus aureus, распространенный кожный патоген, вызывающий прыщи и чирья. Когда он занялся этой проблемой, коллеги потешались над ним, ибо стафилококки, как и пневмококки, весьма чувствительны к пенициллину. Коллеги сомневались, удастся ли Бертону добыть средства на проведение подобной работы.
В течение пяти лет казалось, что они правы. Денег было мало, и Бертону зачастую приходилось с шапкой в руке обращаться к филантропам и во всякие частные фонды. Тем не менее он стоял на своем, терпеливо исследуя оболочки клеточных стенок, от которых зависит реакция окружающих тканей, и открыл с полдюжины выделяемых бактерией токсинов, которые разъедают ткани, разносят инфекцию, разрушают красные кровяные тельца.
А в 50-х годах вдруг обнаружились первые штаммы стафилококков, устойчивые к пенициллину, — новые штаммы, очень опасные, вызывающие странные смертные случаи, нередко в результате абсцесса мозга. Чуть ли не наутро после первого такого случая Бертон обнаружил, что его работа приобрела первостепенную важность: десятки лабораторий по всей стране переключились на изучение стафилококков; теперь оно стало настоятельно необходимым. За один только год ассигнования, отпускаемые Бертону, подскочили с 6 до 300 тысяч долларов. Вскоре он стал профессором патологической анатомии.
Но, оглядываясь на свои прошлые достижения, Бертон не ощущал особой гордости: он знал, что это удача и только, — просто так случилось, что он занимался нужным делом и, когда пробил час, оказался, так сказать, под рукой. Теперь, сидя в вертолете, он размышлял о том, что получится из этой воздушной прогулки.
Джереми Стоун сидел напротив и старался скрыть свою неприязнь к обличью Бертона. Под пластиковым костюмом на Бертоне была грязная ковбойка с пятном па левом нагрудном кармашке и мятые обтрепанные брюки; даже волосы — и те были нечесаные и грязные.
Стоун уставился в окно, принуждая себя думать о чем-нибудь другом.
— Пятьдесят человек, — сказал он, покачав головой, — умерли в течение восьми часов с момента посадки спутника. Главный вопрос — как распространяется инфекция?
— Надо полагать, по воздуху, — ответил Бертон.
— Надо полагать.
— Все смертные случаи пока что имели место лишь в самом поселке. О жертвах за пределами Пидмонта сведений не поступало?
Стоун покачал головой.
— Я попросил военных выяснить. Они связались с дорожной полицией. Жертв вне поселка пока нет…
— Ветра не было?
— Чистая случайность. Вечером еще был — довольно свежий, пятнадцать километров в час, северный и достаточно устойчивый. А около полуночи прекратился. Говорят, в такое время года безветрие тут редкость…
— Повезло.
Стоун кивнул.
— Именно. И не только в этом. В радиусе двухсот километров — ни одного значительного населенного пункта. Дальше, правда, на севере Лас-Вегас, на западе Сан-Бернардино, на востоке Финикс. Если зараза дойдет до любого из них, дело будет плохо.
— Но пока нет ветра, мы можем кое-что успеть…
— Будем надеяться, — ответил Стоун.
С полчаса ученые обсуждали возможные направления распространения болезни, то и дело обращаясь к вороху рабочих карт, выданных за ночь вычислительным центром базы Ванденберг. На такие карты наносятся данные сложного комплексного анализа географических факторов; в данном случае карты представляли собой контурные модели юго-западной части Соединенных Штатов с учетом направлений господствующих ветров.
Затем они перешли к другому вопросу: как быстро могла наступить смерть? Оба слушали передачу из фургона и сделали один и тот же вывод: по-видимому, смерть настигла всех в Пидмонте внезапно.
— Даже если перерезать человеку горло бритвой, он и то не умрет так быстро, — сказал Бертон. — Если в один прием рассечь обе сонные артерии и яремные вены — и то пройдет от десяти до сорока секунд, пока померкнет сознание, и почти минута, пока наступит смерть.
— В Пидмонте все, очевидно, кончилось за одну-две секунды.
Бертон пожал плечами.
— Травма, — предположил он, — удар по голове.
— Да. Или газ нервно-паралитического действия.
— Тоже возможно.
— Либо газ, либо что-то очень похожее, — сказал Стоун. — Если это произошло из-за блокирования каких-то ферментных систем — вроде того, которое вызывается мышьяком, например, или стрихнином, — смерть наступила бы спустя пятнадцать-тридцать секунд, а то и позднее. А вот блокада нервных путей или нервно-мышечного узла или корковое отравление — они могут оказать стремительное, почти мгновенное действие…
Эти три схемы приводятся как пример поэтапного составления подобных схем при помощи ЭВМ.
Первая схема — это более или менее обычная карта, на которую нанесены необходимые для ЭВМ координаты и условные знаки вокруг населенных пунктов и других важных районов.
Вторая схема составлена с учетом направлений господствующих ветров и плотности населения; очертания штатов, соответственно искажены.
Третья схема — полученная на ЭВМ проекция влияния ветров и плотности населения, исходя из определенного «сценария».
Приведенные выше схемы не относятся непосредственно к программе «Лесной пожар». Они сходного типа, однако изготовлены по «сценарию» Центрального бюро погоды.
— Если это быстродействующий газ, — откликнулся Бертон, — он должен беспрепятственно диффундировать через легкие…
— Или через кожу. Или через слизистые. В общем через любую пористую поверхность.
— Но если этот газ так активно диффундирует… — Бертон дотронулся до своего костюма.
Стоун усмехнулся:
— Ну, это мы очень скоро выясним…
В переговорном устройстве раздался голос пилота:
— Приближаемся к Пидмонту. Прошу указаний.
— Сделайте круг, посмотрим сверху, — сказал Стоун.
Вертолет заложил крутой вираж. Оба ученых поглядели вниз, на поселок. Ночью стервятники опустились на землю и теперь густо облепили тела.
— Этого я и боялся, — признался Стоун.
— Они могут стать переносчиками инфекции, — отозвался Бертон. — Наглотаются зараженного мяса и разнесут микробы повсюду…
Стоун кивнул, не отрываясь от иллюминатора.
— Что будем делать?
— Отравим их газом. — Стоун включил переговорное устройство и осведомился:
— Вы захватили баллоны?
— Так точно, сэр.
— Еще один круг, и накройте газом весь поселок.
— Слушаюсь, сэр.
Вертолет накренился и пошел на новый разворот. Вскоре земля исчезла в клубах бледно-голубого газа.
— Что это за газ?
— Хлоразин, — сказал Стоун. — В малых концентрациях чрезвычайно сильно действует на обмен веществ у птиц. Ведь обмен у них идет с особой интенсивностью. Птицы — это мускулы да перья, сердце у них бьется обычно со скоростью сто двадцать ударов в минуту. Многие виды за день съедают больше, чем весят сами…
— Газ расщепляет органические соединения?
— Совершенно верно. Он уложит птиц наповал.
Вертолет сделал еще вираж и завис на месте. Вновь поднявшийся легкий ветерок развеял газ, относя его к югу. Вскоре видимость восстановилась. Сотни птиц лежали на земле, некоторые еще судорожно били крыльями, но большинство было уже мертво.
Stouns skatījās sarauktu pieri. Vairāk ar nojautu nekā ar prātu viņš atskārta, ka ir kaut ko aizmirsis vai palaidis garām neievērotu. Kādu faktu, kādu svarīgu pavedienu, ko šie putni būtu devuši un ko viņš nedrīkstēja izlaist no rokām.
— Ko pavēlēsit, ser? — pa skaļsakaru tīklu jautāja pilots.
— Pavirzieties līdz ielas centram un nolaidiet virvju kāpnes, — Stouns sacīja. — Jums jāpaliek sešu metru augstumā. Zemē nelaidieties nekādā ziņā. Vai skaidrs?
— Jā, ser.
— Kad mēs būsim nokāpuši, jums jāpaceļas līdz simt piecdesmit metru augstumam.
— Jā, ser.
— Kad signalizēsim, atgriezieties lejā.
— Jā, ser.
— Un, ja ar mums kaut kas atgadītos …
— Tad man jālido taisni uz bāzi «Meža ugunsgrēks», — pilots pabeidza aizžņaugtā balsī.
— Pareizi..
Pilots zināja, ko tas nozīmē. Par šo lidojumu viņam maksāja pēc gaisa karaspēku visaugstākajām likmēm: pamatalgu plus piemaksu par bīstamību, plus piemaksu par speciālu uzdevumu miera laikā, plus piemaksu par uzdevuma izpildīšanu virs pretinieka teritorijas, plus īpašu prēmiju par katru gaisā pavadīto stundu. Par šīsdienas darbu viņam pienākas vairāk nekā tūkstoš dolāru, un, ja viņš neatgrieztos, viņa ģimene vēl papildus saņemtu desmittūkstoš dolāru pēc īstermiņa dzīvības apdrošināšanas polises.
Tādas summas maksāja, protams, ne jau par skaistām acīm: ja ar Bārtonu un Stounu tur lejā kaut kas notiktu, pilotam saskaņā ar pavēli būtu tūlīt jālido uz bāzi «Meža ugunsgrēks» un, stāvot uz vietas desmit metru augstumā, jāgaida, kamēr grupa «Meža ugunsgrēks» nebūs izlēmusi, kādā veidā vislabāk viņu un viņa helikopteru turpat gaisā pārvērst pelnos.
Viņam maksāja par riskēšanu. Šo darbu viņš bija uzņēmies labprātīgi. Viņš zināja arī to, ka virs viņa, seštūkstoš metru augstumā, riņķo ar raķetēm «zeme— zeme» apbruņota gaisa kara flotes reaktīvā lidmašīna. Ja viņam pēdējā brīdī neizturētu nervi un viņš nelidotu tieši-uz bāzi «Meža ugunsgrēks», patrulējošās lidmašīnas pienākums būtu helikopteru sašaut.
— Esiet piesardzīgi, — pilots teica. — Es jūs lūdzu, ser.
Helikopters izdarīja manevru virs pilsētiņas ielas un tad sastinga gaisā uz vietas. Atskanēja parkšķē- šana: pilots nolaida virvju kāpnes. Stouns piecēlās un uzmauca galvā ķiveri. Tad noslēdza hermetizētāju un atvēra ventili. Skafandrs piepildījās ar skābekli un uzpūtās. Mazs skābekļa balons, kas atradās viņam uz muguras, nodrošināja ar gaisu divām stundām.
Pagaidījis, kamēr Bārtons izdara to pašu, viņš atvēra lūku un paskatījās uz zemi. Helikopters bija sacēlis biezu sniega un putekļu mākoni.
Stouns ieslēdza savu rāciju.
— Vai esat gatavs?
— Jā, esmu.
Stouns kāpa lejup. Bārtons brīdi uzgaidīja, tad sekoja viņam. Putekļu virpuli Bārtons nevarēja neko saredzēt, un, kad beidzot viņš bija zemē, viņš to juta tikai ar kājām. Atlaidis vaļā kāpnes, viņš pameta skatienu sev apkārt. Visu ietina drūma puskrēsla, un Stouna skafandra apveidi tajā bija tik tikko izšķirami.
Kāpnes strauji uzlidoja gaisā: helikopters pacēlās. Putekļi izklīda. Nu varēja redzēt.
— Iesim, — teica Stouns.
Skafandru saistītām, neveiklām kustībām viņi gāja pa Pīdmontas ielu.