А дело под вечер было, теплый вечер, хотя и начало сентября. Небо чистое, солнце за Волгой красиво так заходит. Народу полно. Пароходов там собралось! Стоят плотно друг возле друга. Походили мы с Наташей около них, а тут Андрей к нам вроде случайно подошел. "Попробую-ка на самую пристань пробраться, - говорит. - Гуляйте здесь пока".
Мы сели на травку, ждем, а его все нет и нет. Совсем стемнело, огни зажглись, а Андрея не видно. Я уже думал сам туда пойти - выяснить, в чем дело, хотя и опасно это. Только встал - смотрю, он появляется, веселый такой, и тихо говорит: "Ну, ребята, много я интересного узнал. Знаете, я на пароходах был, по каютам даже ходил. Господам очень карты мои нужны. А один мне вот что подарил, - и показал нам японского сукна гимнастерку с какими-то темными пятнами. - Только кровь на ней: видно, убили кого из наших. Мне неудобно было отказаться - еще заподозрят чего".
Потом он стал рассказывать мне, какие части на пароходах и куда их везут. Раза два повторил, чтобы я запомнил. А я ему, шайтан меня за язык дернул, и говорю: "Ты гимнастерку спрячь где-нибудь, а то на ней кровь и носить ее с собой опасно. Подкинь, - говорю, - под какой-нибудь торговый ларь, они уже закрыты все".
Он и пошел прятать. Вдруг крик, шум. Оказывается, хозяин, торгаш, у того ларя был, ночевал там, что ли? Он и схватил Андрея - думал, грабить лезет. Ну, и гимнастерку ту заметили. Тут сразу же и повели его в контрразведку. Мы все ходили, ждали - никак я не мог допустить, чтобы такой ловкий, умный парень пропал из-за пустяка. Думал: ведь докажет же он, что офицер подарил.
Ну, значит, ходим вокруг и ждем, ходим и ждем. Наташа извелась прямо вся. Часа два прошло. И нам уже ходить стало опасно. Только вдруг какие-то выстрелы. Подошли ближе, слышим, кричат: "Вон там ловите! Не уйдет!" А в это самое время с Волги как затарахтит пулемет, да пушка ударила. Снаряды где-то позади нас рвутся. Мы упали на траву, лежим. Среди белых паника, огни все на пароходах погасли, стрельба идет вовсю. Потом мы слышали: наши красные катера - видно, из Маркинской флотилии - налетели.
А когда все кончилось, опять темнота сплошная. Так и остались мы там Андрея до утра ждать, замерзли очень. С рассветом пошли на базар. Ну и узнали: один татарин рассказывал всем, что после допроса хотели того парня - Андрея, значит, - в городскую тюрьму отвести, а он перемахнул через барьер - да в воду. По нему, конечно, стреляли и попали...
Я спросил татарина, откуда он знает, что попали. Он мне объяснил: мол, утром сегодня ниже по берегу нашли убитого. "Сильно, - сказал, - его обезобразили. Много раз, видно, в голову попали".
Пошли мы тогда обратно в город, Наташа очень плакала дорогой и дома потом тоже. И все я! Не сказал бы ему прятать ту гимнастерку, обошлось бы...
- Нет, Еникеев, ты действовал правильно, - вздохнул Широков. Случай! Ничего не поделаешь - война. Ну что ж, давай теперь твои сведения.
* * *
Евдокия Борисовна и Катя изнемогали от ежедневных допросов, побоев и голода. Рыжий штабс-капитан оказался действительно лютым и дотошным. Он даже сумел найти у каких-то двух-трех работниц фабрики пачки готового обмундирования. К счастью, видно, на этом у него дело опять приостановилось. Работницы клялись, что утащили обмундирование, когда красные отступали, и ничего больше ведать не ведают. Тогда Логачев перенес всю свою злость на заведующую фабрикой и кладовщицу. Их вызывали из арестантских рот почти каждую ночь, допрашивали с пристрастием, избивали и отводили обратно.
Камеры в арестантских ротах были так переполнены, что люди могли только сидеть. Каждую ночь приводили новых арестованных, вызывали старых, уводили куда-то. Многие не возвращались. Ужасное положение еще больше усугублялось слухами, передававшимися из уст в уста: "Слышали - говорят, Ленина на днях в Москве убили. Что же теперь-то будет?"
Услышав такое, Евдокия Борисовна буквально окаменела. Что же это? Ленина? Не может быть, нет, нет!
- Не может этого быть! - уже вслух твердо сказала она. - Они нарочно такую сплетню пустили, чтобы нам тяжелее было.
Ее твердая уверенность убеждала многих лучше всяких доказательств. Из камеры в камеру летели сигналы: "Ленина не убили. Это провокация, ложь".
Но положение арестованных становилось все труднее. Их почти перестали кормить. Из камер уводили на расстрелы теперь не одиночек, а целые группы. Ромашова и Кедрова каждую минуту ждали, что вызовут и их.
- Наши-то наступают, вот-вот сюда придут, - сообщила недавно приведенная в камеру женщина.
- Потому и лютуют напоследок, - заключила Евдокия Борисовна. А у самой не выходила из головы мысль: неужели не дождется освобождения, не увидит больше своих детей?..
* * *
По пустынному Казанскому тракту в сумерках осторожно двигался, опираясь на сук, какой-то оборванец. Время от времени он садился отдыхать на обочину, затем с трудом подымался и опять, прихрамывая, упорно шагал к Симбирску. Было уже за полночь, когда бродяга, сопровождаемый лаем собак, добрался до небольшого деревянного домика в Бутырках, на самом берегу Свияги. Оглянувшись, он наклонился и постучал в окошко.
Федор Кузьмич уже давным-давно спал, когда его разбудил тихий стук. С минуту старик полежал, прислушиваясь. Стук повторился. Кто бы это? Сын, Семка? Он же еще позавчера сказал, что будет два дня в поездке. А может, полиция или бандиты? Нет, они так тихо стучать не будут.
В окно снова застучали, на этот раз хотя и тихо, но продолжительно. Видно, не терпится человеку. Старик, кряхтя, поднялся, посмотрел на едва видневшееся во тьме окошко и двинулся к сеням. По дороге нащупал на лавке топор, крепко ухватил за ручку - мало ли чего...
- Кто там?
- Открой, Кузьмич, открой скорей. Это я, Андрей, Андрей Ромашов. Помнишь - сын заведующей.
- Чего не помнить-то. Заходи. Откуда взялся?
- В разведке был, в тылу у белых. Ранили меня - вот я сюда и добрался. Хотел к своим идти - опасно, к Мишке Камышову - людно там очень. И вспомнил: рыбу с тобой около дома вашего когда-то ловили, глухо тут, тихо. Вот и пришел...
- Как же, как же, хорошо, что пришел, - говорил старик. - Вот засвечу коптилочку, поесть дам, уха у меня в печке. Вчера рыбки наловил, хороший улов. - Он тихо суетился у печки, долго выбивал искру огнивом, а когда зажег огонь и оглянулся, то увидел, что на лавке, неудобно привалившись к стенке, спит оборванный, грязный бродяга с забинтованной рукой и обмотанными тряпками ногами.
- Как умаялся парень! Ну, давай поспи, утром поешь.
Солнце еще только вставало, когда Андрей, будто его подтолкнуло, быстро поднялся и сел на лавке. Ну и спал - как провалился в глубокий колодец! Где это он? Ага, у Кузьмича... Он, кажется, что-то насчет еды ночью говорил? Андрей почувствовал резкий голод. За последние три дня он съел маленький кусочек хлеба да два яблока. Шел ночами, остерегался белых патрулей.
- Ну что, парень, выспался? - раздался с порога голос Федора Кузьмича. - Я только тебе ушицы дать хотел, а ты и заснул сразу. Сейчас подогрею - поешь. Может, сперва помоешься да рубашку другую наденешь?
Когда Андрей, умытый, в чистой сатиновой рубахе, доедал вторую миску ухи, старик, сидевший за столом и куривший неизменную самокрутку из крепчайшей махорки, сказал:
- И мать твоя здесь же, у меня, хоронилась. Да не усидела, к детям пошла. Там ее и взяли...
- К-куда?.. - поперхнулся Андрей. Он весь подался вперед, на глаза навернулись слезы.
- В арестантские роты. До сих пор держат. Мне верные люди говорили: на допросы каждую ночь водют. Ее и Катьку Кедрову, кладовщицу. Знаешь?
- А отец, дети как? - В прерывающемся голосе Андрея слышались и надежда и страх.
- Живы они. Давно не был у них. Но тоже горя хлебнули.
- Эх, мама, мама! Как же она оплошала? Ведь говорили ей: уходи из города. Что же теперь делать будем?
- Да она бы и здесь, у меня, пересидела, если бы потерпела немного. Вон, сказывали, наши-то верстах в двадцати пяти всего...
Стук в дверь прервал старика. Он вышел и через минуту вернулся с высоким светлым парнем в железнодорожной фуражке.
- Не бойся, это сын мой, Семка, помощником машиниста на паровозе работает. Он все понимает, может, присоветует, что делать-то. А это, обратился Федор Кузьмич к сыну, - Андрей, сын нашей заведующей Евдокии Борисовны, ты знаешь. Разведчиком был у наших.
Парень с любопытством посмотрел на Андрея.
- Как сюда попал?
- Целая история получилась. Я, понимаешь, в Казань по заданию был послан, в глубокую разведку. Мы уже почти все сделали - еще один товарищ со мной был. А тут меня беляки и схватили. Хорошо, сведения я своему напарнику передать успел. Ну, когда меня в тюрьму-то повели, я и думаю: "Каюк, расстреляют!" Темно на пристани было, я в воду и сиганул. Что тут поднялось: стрельба страшная, прожектора. Уж не пойму - по мне ли все так стреляли или еще что было? Только задели меня по руке, вот тут. Но я до баржи какой-то добрался, никого на ней нет, и скобки железные к воде. Залез я по ним наверх, а она - палубная. Я в трюм и забрался, за какие-то ящики лег. Рубашку порвал, руку перевязал - крови потерял много. А потом незаметно уснул.
Проснулся - день уже, и плывем, вода журчит за бортом. А по палубе ходят, разговаривают, смеются - может, солдаты белые. Так я и сидел в трюме трое суток, пока плыли, пить хотелось ужасно. У меня сухарей в кармане немного было, размокли все - как каша. На третью ночь остановились. Я на палубу выглянул - никого, потом в воду тихонько спустился, до берега недалеко оказалось, хотя и холодно было.
Вылез я, дрожу весь. Избы стоят - ни огонька, собаки лают. Я поскорее подальше от берега пошел. На самой окраине забрался в сарай какой-то, до света в соломе продрожал. А утром мужичонка пришел. Я вылез когда, он испугался, бежать хотел. Едва уговорил, что не бандит и не дьявол я. Оказывается, завезла меня баржа аж в Тетюши.
Ну, принес мне тот мужик поесть и говорит: "Удирай поскорее: офицеров да казаков в село полным-полно наехало". Я ушел сразу, кустарником к лесу добрался. До ночи прятался, думал, куда идти. К своим, в полк, никак не доберешься: далеко очень и фронт там, нарваться можно. Вот и решил - в Симбирск, подождать своих. А тут, оказывается, мать у беляков сидит...
- Верно ты решил. Недолго, видно, ждать нам осталось, - откликнулся Семен. - Наши близко уже. Я вот этой ночью на собрании секретном был... Он на мгновение запнулся, потом махнул рукой: - Да чего там, все свои... Так, значит, решили мы в Верхней Часовне партизанский отряд создать и ударить с тылу по белякам. Прямо на город идет красная Железная дивизия. Командир ее - фамилия вроде Гай. Ох, и жмут они контру! Говорят, поклялись отомстить за раны товарища Ленина.
- А что с ним? - в один голос воскликнули Андрей и Федор Кузьмич.
- Говорят, убить его хотели контрики, но только ранили. Жив, значит, Ленин!