– А вы?
– Мы-то?
– Да!
– Мы Вятской!
– Так и знал, что либо Вятской, либо Пермской. Самые колчаковские губернии!
– Товарищи, айда к нам!
– Нашли дураков!
– Валите к нам!
– У вас хлеба нетука!
– Хватит! Сибирь заберем, хватит!
– Не подавитесь, товарищи!
– Ни черта, скоро на Ишим подштанники стирать вас погоним!
Молодой комиссар батальона пытался распропагандировать белых.
– Товарищи, за что вы воюете? – спрашивал он. Звук его голоса громко раскатывался по воде.
– Воюем, чтобы всех комиссаров переколотить!
– Что вам комиссары плохого сделали?
– Грабители!
– Кого они ограбили?
– Всех разорили! Житья от них нет! Война из-за них!
– Почитайте-ка вот наши книжки! – красноармеец, засучив штаны, полез в воду.
– А вы посмотрите наши!
Навстречу ему спустился с крутого берега худой татарин. Тобол в этом месте был очень мелок. Враги сошлись на несколько сажен, перекинулись свертками газет и брошюр. На реке стоял разноголосый раскатистый шум. Сотни людей кричали одновременно.
Полковник Мочалов разрешил N-цам разговаривать с красными, вполне полагаясь на них, как на добровольцев. Полковник питал некоторые надежды на разложение частей противника. Но, увидев, что толку из всего этого крика выходит мало, он приказал прекратить братание. Две батареи неожиданно рявкнули сзади, тучки шрапнели брызнули на красных свинцовым дождем.
– Что, буржуи, словом не берет, давай железом!
Красные быстро легли в окопы.
– Не пройдет номер, господа хорошие, мордочки вам набьем! Набьем белым гадам!
Белые солдаты неохотно открыли огонь из винтовок. Братание всколыхнуло у многих воспоминания о германском фронте, соблазн немедленного окончания войны был очень велик. Тобол гремел, стучал, свистел. Бой начался.
Несколько шрапнелей залетели в село. Хозяева квартиры Молова бросились прятаться в голбец[6]. Молов с Климовым пили чай.
Женщины заплакали, стали кричать.
– Господи, когда это кончится? Всех нас перебьют. Господи, господи, мужа в германску войну убили, теперь нас с ребятишками прикончат.
– Ничего, ничего, хозяюшка, сидите спокойно, сюда не достанет.
Люк в подполье не был закрыт, женщина кричала оттуда:
– Ох, товарищи, всем уж эта война надоела. Неужто вам все воевать охота?
Молов и Климов улыбнулись.
– Из-за того и воюем, что война надоела. Последний раз, хозяюшка, воюем, чтобы всякую войну уничтожить.
– Ох, не пойму я чего-то! Войну кончить хотите, а сами воюете. По-нашему, чтоб войну кончить, так замиренье надо сделать.
– Нет, хозяюшка, с Колчаком нельзя замириться. Он не захочет.
– Кто вас тут разберет? Белы вот стояли, говорили, что вы не хотите замиренья. Комиссары, мол, не хотят.
– Белые врут, хозяюшка, вот разобьем мы их, тогда увидишь, что мы правду говорили. Войны не будет больше.
Седой старик крестился и вздыхал в подполье:
– Дай вам бог, дай бог, ребятушки! Дай бог!
Вошел вестовой красноармеец, в зеленой гимнастерке и рыжих деревенских штанах, со звездой на рукаве и фуражке.
– Товарищ Молов, там пополнение пришло, может, говорить чего будете? Хотя все добровольцы.
Молов заторопился со стаканом.
– Обязательно, обязательно надо побеседовать. Я сейчас. Пусть подождут на площади.
На площади, в холодке под березами, обступавшими церковь, расположилось пополнение, сплошь добровольцы: челябинские рабочие и крестьяне окрестных сел и деревень. Добровольцы не были обмундированы. Черные, промасленные кепки и куртки мешались с серыми и коричневыми кафтанами. Винтовки и подсумки были у всех.
Молов подъехал на лошади и, не слезая с седла, обратился к добровольцам с небольшой речью:
– Дорогие товарищи, я не буду утомлять вас разговором о том, за что и во имя чего мы воюем. Я думаю, это вам давно известно.
Тон был взят верный. Куртки, шляпы, кепки, кафтаны зашевелились.