- Не печалься, дядюшка Добош, я и есть тот самый Магдаи, - с горечью в голосе отвечал пленник.
- Ты? Как же это так?
- Я служил прежде у куруцев под этим именем.
- Как? Значит, ты таким молодцом сделался, что за твою голову двести золотых дают? Бедняжка ты мой!
Приникнув к юноше, он погладил его, поцеловал. А слезы так и лились потоком из глаз старика. Заплакал и императорский офицер.
- Не перенесет этого мое сердце, - приговаривал Добош. - И что скажет моя женушка. По моей вине погиб ты! Ведь отпустить-то тебя на свободу я не могу. Я - человек честный. Коли изловил я тебя, отведу к начальству. Князя я не могу обманывать. Лучше свою голову предложу взамен твоей, но тебя из рук не выпущу.
А чтобы как-нибудь не поддаться искушению, Добош подозвал к себе Яноша Хайду, который отошел по какому-то делу к повозкам:
- Ты говорил, что сто девяносто девять золотых дал бы мне за моего пленного.
- Если бы они у меня были. Потому что этот пленный - все равно что деньги наличные.
- Так вот отдаю я его тебе даром.
- Да в своем ли вы уме?!
- Возможно, что и не в своем, но это уж моя печаль. Мне не нужен пленный, и я боюсь, что отпущу его на волю. И две сотни мне не нужны. Проклятием они на мне будут. Будем считать, что это твой пленный, тобою захваченный. А я ничего о том и не ведаю.
- Ну, раз так, большое на том спасибо, господин Добош! Отвезу я его в Шарошпатак осторожненько, как яйцо пасхальное.
- И я туда же пойду, - решил про себя дядя Добош.
Ракоци в это время проводил сессию Государственного собрания в Шарошпатаке. Дела князя шли неважно, звезда его счастья начала клониться к закату, и он стал очень раздражительным и мрачным. Поэтому смертный приговор Иштвану Верешу он подписал не задумываясь. Надо примерно наказать изменника! Заслужил он этот приговор уже дважды. На плаху его!
Казнь назначили на следующую среду. Во вторник к вечеру уже и палач прибыл из города Кашша. Ночь накануне выдалась грозовая, а к рассвету налетел страшный ураган, срывавший крыши с домов и выворачивавший с корнем деревья. Молнией подожгло боршский замок Ракоци, и гигантское зарево пожара, пожиравшего старинное строение, было видно до самого Шарошпатака.
В утро перед казнью князь встал рано. Всю ночь его мучали кошмары: ему приснилось, что обезглавили его собственных детей. А это, вообще говоря, могло случиться в любой момент: они ведь находились в Вене, можно сказать, в заточении.
Первым на прием к князю поутру являлся комендант крепости Кручаи. Он информировал князя о всем происшедшем ночью (конечно, если ночью что-либо происходило), докладывал о посетителях, ожидающих князя в передней, и их просьбах, с тем чтобы Ракоци мог заблаговременно обдумать ответ. Кроме того, Кручаи были известны все придворные сплетни, которые он и преподносил его величеству за завтраком.
- Что новенького, господин Кручаи?
- Прибыли делегации из Пешта и Дебрецена.
- Что же они хотят?
- В том-то и дело, что они, ваше величество, не хотят...
- Чего не хотят?
- Налогов платить.
- Значит, плохие патриоты! - пробормотал Ракоци. - Хорошо, я задам им головомойку. Пусть подождут. Еще кто там?
- Старый куруц один.
- Как звать?
- Папаша Йожеф.
- Что стряслось у старика? - спросил, оживившись, князь. - Слышал я о нем. Храбрый солдат!
- Не знаю, чего он хочет. Но всех нетерпеливее какой-то молодой человек в плаще. Хочет во что бы то ни стало пройти к вам и уже поднял страшный скандал, потому что слуги не пропустили его.
- Позовите раньше других старого куруца.
В приемную вошел дядюшка Добош.
- Ну, что случилось, братец? - приветливо спросил его князь.
- С просьбой я к вам, ваше величество.
- Очень хорошо, старина. Кто столько сделал для нас, как вы, может уже не просить, а желать. Чего же вы желаете?
Дядюшка Добош опустился на колени.
- Пощады, пощады, ваше величество!
- Кому? - удивился Ракоци.
- Тому самому молодому человеку, Иштвану Верешу, которого я сам захватил в плен.
- Как так? Ведь я уже велел выплатить двести золотых кому-то другому.
- Ох, проболтался я, ваше величество! Но коли уж проговорился, скажу вам всю правду. Знаю: здесь, где я стою, нельзя лгать. Я сам схватил Вереша, но отдал его Яношу Хайду, потому что боялся за себя: отпущу пленного на свободу. Сын он мой приемный! Сам взрастил я его. Вот и подумал я; коли попал он в плен, пусть будет в плену. И передал его. А сам, думаю, пойду к вашему величеству прощения для него просить, так-то оно лучше будет. Оно конечно, велика вина его: сам венгр, а пошел за немца воевать. Да только богу одному известно, отчего он так поступил. Может, еще выйдет из него честный человек?
- А о других его преступлениях вам ничего не известно? - спросил Ракоци.
- Не известно, ваше величество, - жалобным голосом отозвался Добош, лицо которого было влажно от слез.
- И про то вам неведомо, что он вор, что с помощью моего перстня и моего имени обманул коменданта и бежал из-под стражи?
- Вор? - пробормотал старик и отер слезы с лица. - О, ваше величество! Тогда считайте, что я не говорил вам ничего.
Повернувшись по-военному, Добош тут же вышел из приемной князя.
За куруцем последовали делегации: пештская - под предводительством Нессельрота и дебреценская - во главе с профессором Силади. В пространных речах, изобиловавших длинными предложениями, бургомистры сообщили, что у них нет сейчас денег и они просят отсрочки. Ракоци один-единственный раз недовольно перебил их:
- Спросите, господа, у моих солдат, дадут их животы мне отсрочку или нет!
Остальную часть длинных речей бургомистров он выслушал с полным равнодушием. Неожиданно за окном послышался сильный шум, и стоявший у окна князь невольно взглянул во двор, чтобы узнать, что там происходит.