- Возьмите меня к себе.
- Что?
- Я пригожусь. Я помогать вам буду.
Дмитрий Васильевич посмотрел на мальчика, взглянул на часы.
- Давай-ка парень, дуй домой, транспорт еще ходит... давай-давай, обувайся. Тебя отец, что ли, побил?
- У меня нет отца.
- Слушай, ну в самом деле, мне некогда, и знать я тебя не знаю и знать не хочу. Давай.
Лицо мальчика вытянулось. Он надел и зашнуровал ботинки, снял с ручки куртку, надел. Вышел.
- Черт-те что, - сказал Дмитрий Васильевич и закрыл дверь на замок. И на второй.
В третьем часу ночи, когда он, напившись в пятый раз чаю, сидел на кухне и, близко наклонясь к бумагам, разбирал свои торопливые записи, в дверь позвонили. Чертыхнувшись, Дмитрий Васильевич пошел отворять.
Звонила соседка в черном, мокром от дождя плаще.
- Здравствуйте, Дмитрий Васильевич, - сказала она, - не ожидала от вас, право. Сына на лестнице держите. В цивилизованной стране вас бы живо в тюрьму упрятали и всех прав бы лишили.
- Какого сына? - изумился Дмитрий Васильевич.
- Не знаю, сколько у вас сыновей, но этого вы всей стране показали.
Дмитрий Васильевич выглянул на площадку. Мальчик сидел за решеткой на узком подоконнике, и в лице его была усталая покорность.
- А может, мне в самом деле милицию позвать? - сказала женщина.
- Эй! - крикнул Дмитрий Васильевич. Как тебя, Коля, давай, заходи, быстро.
Он развернул кресло и бросил белье.
- Стели и ложись, и чтобы утром я тебя здесь не видел.
За окнами шумел дождь. Дмитрий Васильевич склонился над своими бумагами. Поначалу не мог успокоиться, все прислушивался, что там в комнате. Было тихо. Наконец Дмитрий Васильевич сосредоточился. Вынул чистый лист, записал:
"1902 год.
1. Г.В.
2. Е.А."
"У Г.В. библиотека была в две тысячи томов, и на немецком, и на французском, и на латыни. Одного "Евгения Онегина" пять изданий, в том числе посмертное, в черном гробовом переплете. Г.В. ходил на концерты, посещал литературные вечера с дружеским чаепитием, слушал музыку. Скрябин, к примеру, ему не полюбился, есть свидетельство.
Сам он был еврей из Вильно. В Альпах отдыхал, в Париже жил, в Берлине курс кончал. Кузина писала ему письма из Парижа, о новинках парижской моды сообщала, о туфельках, блузках, духах... А сами эти послания! Ты бы видела! бумага с вензелями, конверты плотные с прокладками из прозрачной цветной бумаги. Почерк твердый, мелкий, буквы - как горошины черного перца, и стиль такой же - острый, и взгляд. В те времена письма из Парижа доходили в два дня"*.
Дмитрий Васильевич писал свое исследование как письмо. Адресат был воображаемый, друг, женщина, живущая, быть может, в том же, что и Г.В. 1902 году.
Работал до пяти. Дождь все шумел.
Дмитрий Васильевич зевнул, снял очки, встал и пошел в комнату. Мальчик спал, и лицо его во сне было безмятежным. Дмитрий Васильевич недоуменно постоял над спящим и - лег ничком на диван.
Он знал, на грани сна и яви, что время обеденное, - пахло едой. Что за черт? Дмитрий Васильевич разомкнул глаза. Осеннее холодное солнце отражалось в полированном шкафу, в зеркале, в плоском экране давно сломанного телевизора, в застекленных акварелях и фотографиях на стене, в паркетном полу. Дмитрий Васильевич откинул плед, которым не укрывался.
Заглянул в прихожую. На круглой ручке стенного шкафа висела куртка мальчика. Его маленькие ботинки стояли вровень с ботинками Дмитрия Васильевича.
Сам мальчик сидел в кухне у чисто прибранного стола. На чистой плите попыхивала чистая кастрюля, шкворчала тяжелая чугунная сковородка. Мойка сияла головокружительной белизной. От вкусных запахов у Дмитрия Васильевича расширились помимо воли ноздри.
- Душ приму, - пробурчал он, не поздоровавшись. Ему надо было обдумать ситуацию.
Мальчик из рекламы казался тихим и молчаливым.
На первое был грибной суп, на второе - курица в сметане с картошкой и зеленью, к чаю - сдобные булочки с изюмом.
- Давно я так не обедал, - сказал Дмитрий Васильевич.
Мальчик просиял и стал очень хорош собой.
- Дома, наверно, на тебя не нарадуются?
Лицо мальчика погасло.
- Ты почему из дома ушел?
- У меня нет дома.
- Где же ты жил все это время?
Мальчик вздохнул и промолчал.
- Возвращайся, парень, к себе, - сказал Дмитрий Васильевич, - я, честно сказать, даже знать не хочу твои проблемы, у меня есть о чем подумать, мне сейчас лишние хлопоты ни к чему, мне работать надо.
- Я вам не помешаю.
- Да как это один человек может другому не помешать? Ты вот прибрал все, еду сготовил, благо было из чего, думал мне угодить. Я, конечно, поел с удовольствием, но я как будто не у себя дома сейчас. Мне, чтобы у себя оказаться, бумаги надо вновь нагромоздить, пылью все припорошить, иначе я работать не смогу.
- А чем вы занимаетесь?
- Написать готовлюсь об одном человеке. Он уже умер, но остался архив, я из него выписки делаю, я, кроме как об этом человеке, ни о ком думать не могу.
- Кто он был?
- Врач. Красивый мужик, умница, пять языков знал, если идиш считать. Сейчас таких нет. Вымерли.