Ближайшая больница находилась в поселке Уэлькаль на западном берегу залива Креста, километрах в ста пятидесяти от нас. По рации передали, что вышлют к нам катер. Мы спешно разгрузили сани, и Леша Литвиненко отправился в стокилометровый рейс к берегу залива. На санях лежал разбитый параличом Виктор и ехал сопровождающий. Чтобы было удобнее везти больного, кто-то предложил надуть резиновый понтон, невесть как попавший в наше снаряжение, и положить больного на эту импровизированную постель.
Как потом оказалось, именно понтон и спас положение. Катер смог подойти к отмелому берегу только на расстояние около километра. Литвиненко сделал два весла из обшивки саней, и они на понтоне стали грести к катеру. Дул очень сильный ветер, и лодку пронесло мимо катера. С трудом выгребли назад к берегу и стали "прицеливаться" снова. В завершение всех бед Виктор потерял сознание. У обычно невозмутимого Леши Литвиненко тряслись руки, когда он рассказывал эту историю и прятал загрубелые ладони тракториста, с которых от отчаянной гребли самодельными веслами сползла кожа. Виктор был благополучно доставлен в больницу.
После всех этих передряг удача как будто оставила партию. Кончилась солярка, так как запас ее не был рассчитан на поездки в маршруты и на прочие не предусмотренные планом рейсы. Ольховник бомбардировал базу радиограммами и добился в конце концов, чтобы солярку нам сбросили с самолета.
В первых числах августа прилетел Ан-2 и сбросил три бочки. Две из них легко пропахали талый слой тундры, врезались в мерзлоту и разбились. Солярка из них вытекла. Второй раз мы уже были начеку. Как только бочка отделялась от самолета, "под нее" кидались несколько человек и ставили на попа, так что солярка успевала вытекать лишь наполовину или даже меньше.
Любопытная история горы Линлингай
Вероятно, многие знают название мыса Сердце-Камень на Чукотке. Мыс этот приобрел печальную известность и часто упоминался на газетных страницах, так как именно около него пароход "Челюскин" был зажат льдами. Но мало кто знает, что название это мыс получил по ошибке. Путаницу начал знаменитый сибирский историограф Миллер, который спутал этот мыс с названием издавна упоминаемой горы Линлингай, что в переводе с чукотского значит Сердце-Камень.
Эта гора, действительно напоминающая по форме сердце, высилась посреди тундры на восточном берегу залива Креста и служила ориентиром для путешественников. Капитан Плениснер писал в 1863 году: "От устья Анадыря шесть-семь дней ходу на байдарах до Сердце-Камня, а от Сердце-Камня пятнадцать-шестнадцать до Чукотского носа" (мыса Дежнева). Миллер в описании географии и истории Сибири ошибочно отнес название горы-ориентира к мысу, лежащему на полтора градуса севернее, и тем окрестил его. Окончательно закрепил его знаменитый капитан Кук, дошедший до мыса в сентябре 1778 года и принявший его название по Миллеру. Но гора Линлингай осталась и интересовала нас гораздо больше, чем мыс.
Ольховник разрешил взять аппаратуру и забраться туда вдвоем на тракторе. Спутником я выбрал, конечно, Славу Москвина, так как обратно надо было выбираться пешком и нести образцы, которые я надеялся привезти для диплома.
Мы поставили палатку около подножия горы и принялись за работу, решив планомерно исследовать всю площадь вершины, не покрытую тундрой. Стояли августовские дни. С вершины сопки открывались сотни озер тундры. Сама тундра приобрела уже лимонно-желтый цвет. По склонам увалов расползались бордовые пятна увядающей березки.
В последнюю ночь, которую мы проводили, уже закончив работу, ветер с вершины прорвался к подножию и мгновенно разнес в клочья нашу единственную палатку. Нам ничего не оставалось, как уложить рюкзаки и потихоньку брести от этого места на базу, в пути дожидаясь рассвета. До лагеря было около сорока километров. Часов в двенадцать дня неожиданно сзади раздался грохот самолетного мотора. Ли-2 низко пролетел над нами, покачал крыльями и снова пошел на разворот. "Самолет с грузом, - догадался Славка. - Лагерь не может найти". Действительно, наш последний лагерь располагался в небольшой долинке, и заметить его было трудно. Я вытащил ракетницу и дал ракету, указывая самолету направление. В ответ над нашими головами просвистели и шмякнулись на землю какие-то предметы. Самолет сделал второй заход, и по тундре запрыгали бочки с горючим.
- Идиоты! - кричал Славка и грозил самолету борцовскими кулаками.
Но самолет дружелюбно качнул крылом и исчез на восток. Мы стали осматривать груз. Мешок гречневой крупы и ящик с вермишелью были потеряны начисто. Мешок распоролся, ящик разбился, дорожки крупы указывали путь падения. Громадная бухта стального троса зарылась в землю. Три бочки солярки.
- С трактором беда, - сказал Славка, увидев трос. Мы поспешили в лагерь. Против ожидания все оказались в сборе. Тракторов не было.
- Где машины? - спросил Славка.
- Угадай, - мрачно ответил Роб Байер и указал на склон горы, где из земли торчали крышки кабинок.
Оказалось, что позавчера трактор Клочкова, возвращаясь из маршрута, провалился в солифлюкцию - плывун жидкого грунта, который иногда образуется под склоном сопки. При каждой попытке выбраться трактор проваливался все глубже и глубже. Имеющийся трос был короток. А утром провалился и подъехавший на выручку трактор Леши Литвиненко. Он увяз меньше, но жидкая грязь уже заливала кабину до половины.
Ольховник приказал принести трос. Самолет сбросил его примерно в пяти километрах от базы. Бухта весила около ста пятидесяти килограммов, и тащить эту тяжесть по кочкам было трудновато. Выручила одесская смекалка Роба Байера: трос размотали и понесли его на плечах растянутым. Наверное, эта стометровая процессия заросших бородами, оборванных людей со стороны выглядела довольно комично. Мы шагали по увядающей осенней тундре и как-то не думали, что начинается пресловутая геологическая романтика. Мы верили, что выкрутимся.
Вечером Ольховник устроил "большой хурал". Так по тувинской привычке назвал он общее собрание. Было решено разбить партию на две части, ибо съемка не должна прекращаться и в то же время на дальние участки можно было добираться только своими силами, перенося на себе весь груз. Одна группа должна была забрасывать на спине грузы и выкапывать тракторы, другая продолжать маршруты и вести съемку.
Мы со Славкой записались в команду чернорабочих - на подноску грузов и работу киркой и лопатой. Ольховик, который был высокого мнения о нашей выносливости и потому брал нас с собой во все маршруты, пробовал нас урезонить, но мы со Славкой решили, что впереди спортивная зима, и лишние мускулы, которые мы заработаем "в неграх", не помешают. По-видимому, студенческое легкомыслие - "наука не уйдет" - действует до последнего курса. Человек - переносчик грузов для "десанта" снаряжается по сложной, выработанной многолетним опытом системе. Вначале на спину надевается рюкзак. Потом на грудь прикрепляется тючок "привыочки" из палатки или спального мешка. Этот тючок-противовес позволяет выпрямить немного спину, согнутую рюкзаком. На тючок сверху кладется ружье, которое всегда можно схватить из этого положения. Затем в одну руку берется ведро с примусом или посудой, в другую - бидон с керосином. Можно идти. На этой работе я понял, почему в съемочных партиях редко встречаются люди старше сорока пяти лет. Самым пожилым среди нас был Андрей Петрович. Нельзя писать об этом человеке без чувства глубочайшего уважения. Измотанное за тысячи пройденных по Северу километров, сердце его сдавало: он шел обычно позади всех. Не было случая, чтобы он позволил кому-либо из нас помочь ему или выбрал себе более легкий груз. Все это делалось незаметно, без слов, но именно молчаливая профессиональная гордость опытного географа действовала на нас сильнее всего. Наградой после каждого изнурительного десятичасового перехода служила лошадиная доза чая, заваренного в громадном чайнике. После чая мы отправлялись обратно на базу, оставив в тундре одинокие палатки "десантников". Им предстояли рабочие маршруты, а мы должны были навещать их раз в неделю, доставляя заказанный груз и забирая собранные коллекции геологических образцов. В промежутках мы превращались в землекопов. В первые же дни выяснилось, что плывучий грунт крепко держит машины. Тундра вокруг тракторов превратилась уже в какое-то громадное болото, и посреди этого болота, как островки, торчали кабины тракторов. Мы сняли обшивку с саней, собрали доски со всех консервных ящиков и попробовали крепить борта ямы. Это частично удавалось: грязь снова заполняла ее не с такой скоростью. Тогда был объявлен аврал, мы работали в три смены, меняясь через три часа на сон и еду. И наконец один трактор был освобожден до гусениц. Но случилась новая беда - он не желал заводиться. Двигатель был забит спекшейся в камень грязью. Оба тракториста сутки бились около него, но вдруг пошел дождь, яма заплыла жидкой грязью, и вся работа пошла насмарку.
Нависла угроза срыва работ. У партии оставалось не заснятой еще солидная тундровая территория, где объем работы был выбран именно в расчете на тракторные передвижения. Но тракторы стояли. Рассчитывать же на какую-то помощь из бухты Провидения, разумеется, было невозможно. Об этом знали и те, кто находился в "десантах". Съемщики Кольчевников, Ольховник, Попов "закатывали" невероятные по длительности маршруты. Все ходили небритые, многие даже не умывались, ибо сил оставалось только на работу, еду и сон и еще раз на работу. В несложных по геологическому строению участках Ольховник разрешил самостоятельные маршруты студентам-геологам Вите Огоноченко и Робу Байеру. Общая геологическая схема была уже ясна, и допущенные ребятами ошибки можно было заметить и выяснить поверкой.
Начавшийся в первых числах августа дождь сыпал и сыпал без перерыва. Копать жидкую грязь вокруг тракторов было бессмысленно, как бессмысленно вычерпывать стаканом чашу работающего фонтана. Но все-таки! Но все-таки ее копали, ибо что-то же надо было делать. Партия, не выполнившая план съемки, явление столь уникальное, что память о нем остается в геологических летописях на долгие годы. Ей-богу же никому не хотелось, чтобы его фамилия фигурировала в таких мемуарах и накладывала пятно на профессиональную честь, к которой очень серьезно относятся все геологи. Но дело даже заключалось не в этом. Каждый сезон, каждый год и почти каждая съемочная партия попадает в передрягу вроде нашей, и всегда находится какой-то выход. Мы надеялись на чудо. И чудо пришло!
К десятому августа прекратился дождь. С утренними заморозками пришло солнце, наступила золотая и лучшая пора на Чукотке - желтая августовская осень. В один из этих дней мы были разбужены стуком тракторного двигателя. Все выскочили из палаток и увидели, как со склона медленно-медленно ползет какое-то обляпанное грязью чудище. Трактор остановился, и из кабинки выскочил Вася Клочков. Кто-то вытащил ракетницу и запустил в небо ракету. Громыхнули двустволки. Качали Клочкова. Кончилось тем, что кто-то закричал "пожар". Оказалось, что от ракеты загорелась тундра. Все кинулись тушить, ибо пожар в тундре - бедствие. Он уничтожает сотни километров ягельника, а ягелю для роста необходимы десятки лет. Пожар тушили быстро. И лишь после этого Клочкову, всегдашнему неудачнику, а ныне герою дня, удалось рассказать, как он "сотворил чудо в пустыне". Оказалось, ночью ему удалось завести "пускач", и так на "пускаче", не заводя дизельный двигатель, он включил передачу и медленно, на сантиметровой скорости, вывел трактор из ямы.
Через пять дней колонна уже шла на юг в полосу При морской тундры. Начались последние маршруты сезона Вода в мелких озерцах уже покрывалась льдом. Журавли вели перекличку из конца в конец, и неловкие беспорядочные пока еще косяки гусей тянулись и тянулись на запад к заливу Креста, на последнюю перед отлетом откормку. По вечерам над тундрой повисали фантастические закаты. Небо наполовину пылало оранжевым грозным пламенем, и горы на горизонте стояли черным молчаливыми силуэтами.
Тракторы после случившейся передряги то и дело выходили из строя. Но осень, заморозки и удивительная янтарная чистота воздуха возбуждающе действовали на людей, и почти все без устали изо дня в день закладывали сорокакилометровые маршруты. Планшеты топографической основы покрывались линиями геологических границ. В этой работе незаметно пришел сентябрь. В первых числах сентября Ольховник решил отправить из партии груз и откомандировать студентов. Кадровый состав оставался на месте.
Партии еще предстояло провести увязку с соседней территорией, занятой другой экспедицией в прошлом году. Геологи должны были продолжить маршруты на тот участок, точно так же, как наши границы были перекрыты маршрутами прошлогодней партии. Такое "перекрытие" листов карты обеспечивает жесткий контроль над съемками.
Из Уэлькаля нам дали радиограмму, что колхозные вельботы прибудут за нами к охотничьей избушке мыса Нутепельмен у входа в залив Креста седьмого сентября. На вельботах мы должны были пересечь сорокакилометровый залив, добраться в Уэлькаль и оттуда уже в Москву.
Утром седьмого Ольховник не дал нам долго прощаться. Трактор взревел, и мы, прижавшись друг к другу, на шаткой волокуше из железного листа махали руками оставшимся ребятам. Они стояли у выгоревшей на ветрах и солнце палатки, бородатые парни в заплатанные телогрейках, и смотрели нам вслед. До мыса Нутепельмен было от базы около пятидесяти километров. Мы сидели, убаюканные грохотом дизеля и колыханием волокуши. Освещенные солнцем холмы стояли на горизонте, блестели озера. Неожиданно трактор взревел, раздался грохот, визг металла - и все стихло. Из кабинки выскочил побелевший Леша Литвиненко и бросился к двигателю.
- Конец, - сказал он через минуту. - Блок разорвало, Теперь и завод не починит.
После недолгого совещания мы простились с Литвиненко. Он отправился пешком обратно на базу, чтобы с другим трактором забрать волокушу, которая еще могла понадобиться. Его трактор, несший службу до конца сезона, теперь останется в тундре и будет ржаветь десятилетиями как памятник о работе геологов.
Мы взвалили на спину рюкзаки и пошли к мысу, ибо таков был полученный нами приказ. В партии оставалось совсем мало продуктов, все дальнейшие работы требовали высокой квалификации, и Ольховник избавлялся таким образом от лишних ртов.
К вечеру мы уже вышли на берег залива. Нас встретили запах йода, ленты морской капусты, которая в изобилии растет в Беринговом море, и нерпы. Нерпы десятками торчали из воды у самого берега и разглядывали нас черными громадными глазищами. Мы проходили мимо, они ныряли, обгоняли нас под водой и снова смотрели. В этом почти человеческом молчаливом любопытстве было что-то пугающее.
Ночью, валясь от усталости, мы вышли к мысу Нутепельмен. Два узких вельбота белели на берегу. Охотники уже приплыли за нами. Их мы нашли в землянке живущего здесь промысловика-одиночки. В уютной теплоте сложенного из торфа, камней и кусков дерева домика они сидели вокруг пылающей железной печурки, и на печурке той конечно же кипел громадный чайник. Чай разливала Анютка, крохотная девчурка, дочь промысловика. У Анютки весной умерла мать, и она сейчас изо всех сил исполняла обязанности хозяйки: вытирала чашки сухой травой, наливала чай, а в промежутках уходила в угол к своей любимой кукле.
Ночью нагрянул шторм и продержал нас здесь четыре Дня. За эти четыре дня мы почти целиком съели молодого моржа, убитого охотниками по дороге; и никто из нас об этом "потерянном" времени не жалел, ибо все наши дни были посвящены серьезнейшим беседам с Анюткой и осмотрам ее многочисленного хозяйства, в которое детские игры сочетались с настоящими заботами женщины-чукчанки. Анютка умела все это делать с уморительной детской серьезностью. Мы оставили ей ворох "богатств", ибо Анюте еще предстояло коротать долгую зиму, без общества других детей, наедине с отцом, а школу лишь через год, хотя она уже заботливо, до дыр изучила свой первый букварь. Она провожала наши вельботы на берегу в крохотном меховом комбинезончике, который носят на Чукотке дети в красном платье поверх комбинезона и красном платки. В этом наряде среди гальки пустынного берега она казалась мне олицетворением Чукотки, застенчивой ласковости, на которую способна только эта страна. И уж тут-то я твердо знал, что через полгода вернусь на Чукотку, сразу же как только напишу диплом и получу первоначальное право на звание инженера.
Глава 2
Чукотское золото
Так оно и случилось. В феврале следующего года я очутился в противоположном от залива Креста конце Чукотки, на берегу Чаунской губы, в приземистом бараке древних времен. По углам барачной "залы" лежали маленькие сугробики снега, посредине пылала адовым жаром громадная железная печь, а вдоль стенок выстроились семьдесят коек. На койках спали инженеры и техник геологического управления поселка Певек. Все мы ждал скорого выезда в тундру на полевые работы. Барачное житье объяснялось тем, что в Певеке катастрофически не хватало квартир. Самолеты полярной авиации ежедневно доставляли в Апапельхино людей всех мыслимых разумом специальностей - от теплоэнергетиков до продавцов. Многие почти сразу уезжали "на глубинку" - в тундровые и трассовские поселки. Но, несмотря на это, в Певеке в 1958 году сложилась ситуация, когда на одно "койко-место" приходилось несколько человек. Все это происходило оттого, что на Чукотке наконец открыл промышленное золото, полувековая история поисков которого заслуживает специального рассказа.
Три цитаты на тему чукотского золота
"Перебирая в своей памяти все, что мне было известно о геологии Аляски и противоположных частей Азии, я вспомнил работы, которые говорили о древнем соединении Азии и Америки. Эти мысли послужили первым толчком, направившим меня в сторону смутных соображений о возможном продолжении на Чукотском полуострове золотоносных образований северной части Аляски".
К. И. Богданович, 1900 год.
"Многие иностранцы обращаются в русское консульство в Сан-Франциско с запросом об условиях поисков золота на русской территории".
"Очерки Чукотского полуострова", 1901 год.
"В этом году получены новые данные о золотоносности речки Нана-Ваам и оценена их перспективность. Уже сейчас ясно, что необходимо вести подготовительные работы для разведки".
Докладная записка геолога Жилинского, 1943 год.
В 1899 году в городе Номе на Аляске имелось около тридцати тысяч человек без работы. Этих людей привлек золотой бум Клондайка, но они опоздали к дележу золотых участков. Все хотя бы мало-мальски перспективные на золото земли давно были застолблены, поделены и переделены. Ожидалось, что летом корабли доставят из Сан-Франциско еще около десяти-двадцати тысяч человек, продавших все, чтобы добраться до Аляски.
В этих условиях в Номе и возник неплохо сформулированный слух: на Аляске лишь голова золотого тельца, сам золотой телец находится на Чукотке. Около десяти тысяч наиболее отчаянных старателей решили выйти к берегу Берингова пролива, чтобы перебраться на неведомый, неизученный, никем на застолбленный русский берег, тем более что побережье не охранялось. Американских старателей будоражили сведения, которые доставляли в Ном агенты - скупщики оленей, плававшие вдоль побережья Чукотки в последние годы. По слухам выходило, что в районе мыса Сердце-Камень, в бухте Провидения, в Колючинской губе и в губе Святого Лаврентия золото можно грести лопатой. Вторжение старателей с Аляски намечалось на будущий, 1900 год. Слухи достигли Петербурга и взбудоражили его. Тут-то и появилась небезызвестная в истории международных афер того времени фигура полковника Вонлярлярского. Неведомыми путями он в кратчайший срок раздобыл концессию на поиски и разработку золота на Чукотке "на особых условиях". Надо сказать, что этой концессии добива лись многие, особенно иностранцы, но все они получала отказ. Для Вонлярлярского ведомственная машина закру тилась с необычайной быстротой. Вслед за получением концессии он добился также, чтобы в лето 1900 годе в территориальные воды у побережья Чукотки был послав русский военный фрегат "Якут" для охраны побережья от вторжения поселенцев с американского берега, а точ нее, для охраны его концессии.
Поисковую экспедицию Вонлярлярского должен был возглавить геолог Богданович, о котором я уже упоминал По странной логике событий экспедиция, которая должна была закрепить русский приоритет на Чукотке, снаряжалась в Сан-Франциско, отправлялась на американском судне с норвежской командой. В качестве рабочих везли китайцев, инженерами были в большинстве англичане. Лишь позднее выяснилось, что Вонлярлярский был подставной фигурой. За его спиной стоял ряд английских банков, которые опоздали к дележке клондайкского золота и решили во что бы то ни стало компенсировать упущенное на Чукотке.
Между тем слухи о намечавшемся вторжении американских старателей на Чукотку получили и официальной подтверждение. Концессия Вонлярлярского приобретала как бы национальное значение. В этих условиях экспедиция Богдановича была сформирована в срочном порядке. 27 мая она отплыла из Сан-Франциско на шхуне "Самоа" и взяла курс к бухте Провидения, имея на борту кроме норвежской команды десять русских, девять англичан и четырнадцать китайцев - рабочих.
Богданович, как геолог, отвечал за геологическую часть экспедиции, личным же представителем Вонлярлярского на судне был инженер - англичанин Бекер. "В течение всей экспедиции мне приходилось выдерживать глухую борьбу с иностранными ее членами", - писал Богданович. В бухте Провидения Богданович не застал "Якута", но зато обнаружил здесь судно "Прогресс", принадлежавшее владивостокскому купцу - англичанину Бринеру. На борту судна находился представитель Иркутского горного управления, который был уполномочен "отвести г. Бринеру любой участок, который тот пожелает застолбить".
Между экспедициями Бринера и Богдановича разгорелась борьба, достойная приключенческого романа. Оба судна прятались друг от друга в скрытых местах побережья и вели разведку на золото, тщательно скрывая друг от друга ее результаты. В течение лета к побережью несколько раз подходили американские суда, которые, однако, быстро удалялись, узнав неведомыми путями о приближении русского военного брига. Между тем на "Самоа" разгорелась тройная борьба: между капитаном судна и Богдановичем, между Богдановичем и английской частью экспедиции. Англичане имели достоверные, по их мнению, сведения о местонахождении золота. Богданович хотел провести планомерное исследование побережья, капитан Янсен и команда пили и занимались скупкой мехов у прибрежного населения в обмен на спирт, что категорически запрещалось существовавшими в то время законами Российской империи. Богданович наивно полагал, что сможет запретить им продавать спирт прибрежному населению.