плена бежал, а их свои - к стенке. Но были же и мародѐры, и насильники, и предатели, и
трусы! Да что тебе говорить - мало ли дерьма на войне... Таких и самому приговорить бы не
грех!
- Не грех, говоришь? - Отец задумался, налил по стопке. - Давай помянем тех, кто
погиб не героем. Не просто помер, а именно погиб. – Выпил и продолжил.
- Я тебе говорил как-то, что летом сорок второго года был Западном фронте. На
нашем участке фронт стоял уже давно, с самой весны никаких действий. А я, напомню, в
дивизионной разведке служил. И вот как-то приказ: срочно "язык" нужен, причем
непременно офицер. А это ж на второй линии обороны, там у них все блиндажи. Мы с
НП, пялясь в стереотрубу с двадцатикратным приближением, давно уже засекли два
офицерских блиндажа: связной там несколько раз нарисовался. Сначала все шло как по
маслу: и маршрут командир рассчитал точно, и в колючке проход сделали без шума, и
группа захвата - трое - сработала четко: дылда-офицер вышел помочиться, тут его легонечко
по темячку, выволокли из траншеи, закатали в плащпалатку и тихо доволокли до нас, группы
поддержки, мы у самого прохода их дожидались. Немцы спокойны, лениво пуляют
осветительные ракеты, но на том кочковатом лужке мы в камуфляже почти незаметны, кочки
и кочки. Помалу ползем, волокем добычу, уже вроде и немного осталось, метров пятьдесят
всего, и тут немцы очухались - ракеты , ракеты, не успеет одна погаснуть, уже две новых, светло, как днем, сразу с двух концов пулеметы перекрестным огнем чешут, пока вроде
неприцельно - лежим, замерли, авось пронесет. Дождались, когда немного поутихло - и
рывком вперед. Двое все же остались лежать. Немца уже в траншее распеленали, а он весь
в кровище, ранен серьезно, сам идти не может. Пока его в штаб дотащили, он и кончился. И
весь толк той ночи: двоих потеряли, а "языка" нет! Значит, завтра-послезавтра снова идти, а
у них уже ушки на макушке, ночные дозоры усилят вдвое...
На улице взревела сирена. Я выглянул в окно: одна за другой проскочили полицейская
машина, за ней - пожарная, потом - “ Скорая”.
- Знаешь, батя, я после Афгана долго не мог привыкнуть, что кто-то может умереть
просто от болезни. Не от пули, не от осколка, не от ножа - от какого-то паршивого инфаркта!
- А у Валюшека Тараса есть такой рассказ - "Необыкновенная смерть"! Не помнишь?
- Кажется, не читал, извини.
- Да ладно, чего там! Да, так вот, доложились мы, майор Фурсов, начальник разведки, умница, выругался с досады и отпустил отдыхать. А особист пристал: кого именно
обнаружили, кто именно не вовремя задницу от земли оторвал, и не специально ли, и не сам
ли тот скрытый вражина под шумок и немца пленного пристрелил. А прицепился он ко мне и
лейтенанту, мы были старшими в той группе, с нас и спрос.
Мы злые. как черти, едва на ногах стоим, а тут еще этот лезет со своими идиотскими
вопросиками, очень уж хочется ему отличиться - найти , изобличить, схватить тайного
шпиѐна. И орденок себе схлопотать.
- Ну, так кто же? Кто? Молчишь, лейтенант?.. Ну, а ты, сержант, тоже не заметил?
- Заметил, товарищ капитан! - не сдержался я. - Коновницын из третьего взвода, он
вроде первым стал подниматься.
- Ну что ж, побеседуем с этим Коновницыным, - пообещал особист. -Твоего взвода
солдат?
- Моего, - ответил лейтенант. - Только беседовать с вами он не станет - убит!
- Убит? - особист повернулся ко мне. - Так чего ж ты мне голову морочишь?
- Никак нет, товарищ капитан! Вы спросили, кто первым обнаружил себя, я ответил.
Его обнаружили, ему же и первая пуля! Заодно и сержанту Самохе, и тому немцу, которого
он же и взял!
Особист хмуро оглядел нас, усмехнулся и кивком отпустил.
И вот после всех этих милых разговоров топаем мы с лейтенантом домой, в нашу
родную земляночку. Вот придем, нальет нам старшина по двойной норме - по 200 грамм, значит, банку американской свиной тушенки выставит, и спать, спать, авось, до вечера не