Вскоре они выехали к речке, и Лизка увидела на той стороне крутую красную щелью, а на щелье - белые бараки.
- Это не Сотюга? - спросила она, вытягивая шею.
- Сотюга.
- Прямо деревня целая.
- Ну хоть не деревня, а лесопункт большой. Тут теперь лес валят без передышки, круглый год. А вот дорогу большую сделают - трактора завезут. Первый механизированный лесопункт в районе будет.
- А Егорша-то как же? - спросила, помолчав, Лизка. - На тракториста учился - поедет сейгод в лес?
- Не знаю, - сквозь зубы промычал Михаил. - А тебе-то что, не все равно?
- Да мне что. Я так.
Выехав из еловой гущи, Михаил остановил лошадь, слез с телеги. Постоял, поглядел вокруг, потом свернул в сторону и начал рубить сосну.
Лизка ничего не понимала. Зачем ему эта сосна? Чем не угодило дерево - в стороне стоит. Или замерз, погреться решил?
Все разъяснилось, когда брат свалил сосну.
- Иди сюда со своим топором! - крикнул он ей. И вот тут она догадалась: ее учить хочет.
Она вся вспыхнула:
- Я не знаю, ты со мной как с маленькой. Не в городе выросла. В лесу.
- Ладно-ладно. Потом будешь разговаривать. Пришлось подчиниться. Она достала из-под сена, со дна телеги, свой топорик, аккуратный, с новым топорищем - любо в руки взять, брат специально для нее сделал, - и, подойдя к лежачему дереву, рубанула по суку.
- По погону, по погону руби, - подсказывал Михаил.
- Вдоль?
- Да. И топор к стволу прижимай. Не оставляй мутовок.
Лизка дошла до вершины сосны и заодно и вершину обрубила.
- Ну, как? - спросила она, шумно дыша. - Годяво?
- Пойдет, - сказал Михаил и поощряюще улыбнулся. - Знатный лесоруб из тебя получится.
После этого они быстро доехали до колхозного участка.
Место невеселое. Стоит изба в низине у ручья, большая, приземистая, а кругом ели мохнатые - шумят, качаются на ветру.
- Все это и есть наши Ручьи, - сказал Михаил, когда они подъехали к бараку. - Здесь, на Ручьях, мы с Егоршей фронт держали. - Затем, спрыгнув с телеги, стал объяснять ей, какая из построек баня, какая кухня, какая сушилка.
С треском растворилась дверь. Из барака вышел Антипа Постников, заспанный, с всклокоченной рыжей бороденкой. Покосился насмешливо на Лизку, зевнул:
- А, подмога приехала. Ну, теперь пойдет дело.
Михаил вскипел, рот у него передернуло:
- Ладно, иди, куда пошел. Тоже мне стахановец. Опять нары давишь.
А Лизке так стыдно стало за себя перед братом, что она готова была сквозь землю провалиться.
Вошли в барак. Сыро, нетоплено. Застоялый чад самосада. В одном окне торчит клок сена. Стекла вздрагивают от ветра.
Михаил обошел нары - сплошной дощатый настил вдоль стен, - остановился возле печи.
- Иди сюда. Здесь будешь спать.
- Да тут кто-то уже поселился, - сказала Лизка, разглядывая то место, на которое указал брат. - Давай где свободно.
- А ничего. Попросим!
Она понимала, почему брат хочет устроить ее возле печи. Тут теплее и в стороне. Но ей не хотелось начинать свою новую жизнь с ругани и ссоры с людьми, и она стала упрашивать его:
- Не надо, Миша. Смотри, еще сколько свободного места.
- Черта с два! - вдруг ожесточился Михаил. - Я с четырнадцати лет здесь сплю. Сам барак строил. Имею я права на это место?
И он не послушался, сделал по-своему: свернул чужую постель, переложил на другое место.
Они занесли ее пожитки: старую плетенку из бересты, ту самую, с которой раньше ездил в лес Михаил, мешок с картошкой, набили сенник для спанья, застлали постель.
- Печь тут топят на ночь, когда из лесу приходят, - объяснил Михаил. - А можно и сейчас. Затопить?
- Не надо. Успеется.
Михаил, подняв глаза к черному, закоптелому потолку, сказал:
- Ну тогда все. Давай еще посидим на прощанье.
И они сели: он на скамейку к длинному, во весь барак, столу на крестовинах, а она напротив него на краешек нар.
Михаил закурил.
- Ты овцой-то не будь. Наготове зубы держи. Со здешней публикой иначе нельзя...
Лизка слушала наставления, кивала в ответ и не сводила глаз с красного уголька цигарки. Вот скоро догорит цигарка, и брат встанет, а она останется одна...
Но еще раньше, чем догорела цигарка, в барак вошел старик Постников, и Михаил поднялся.
На улице шел снег. Первый снег в этом году. Ели стонали, охали.