К Евсею Мошкину они заходили и раньше. Старик приветливый - забавно послушать. А то, что он религией чокнутый, так ведь они не старухи - мозги на месте.
Марфы, на их счастье, дома не было - ушла с ушатами в Водяны.
- Проходите, проходите вперед, - сказал Евсей, указывая на боковую лавку. - Только уж уговор, ребята: у меня не курить. Ладно? А я сейчас.
Он быстро загреб в кучу щепу и стружку - строгал доски, - снял керосинку с матицы, поставил на стол, подсел к ним. Крепкий, медноволосый - жаром налит.
Михаил всегда удивлялся его здоровью. Вроде бы старик, и харчи не лучше, чем у других, а утром выйдешь на задворки - кто там из-за болота выкатывается? Евсей Идет, с вязанкой сосновых поленьев вышагивает - только веревка поскрипывает. Без шапки. А летом еще и босиком. Остановится, поздоровается, да еще приветливое слово скажет: "День-то какой сегодня баской! Заслужили люди". И так всю поленницу в заулке - а ее у него костры - перетаскал на себе. Из лесу. За километр, за полтора.
И сейчас, присматриваясь к этому загадочному для него старику, широколобому, кряжистому, с тугими ребячьими щеками, до багряности разогретыми рубанком, Михаил подумал: работой держится. Но, с другой стороны, кто нынче не работает?
- Ну что, ребята? - сказал Евсей. - Чем вас угощать? Может, самовар согреть?
Егорша ухмыльнулся, повел глазами в сторону задосок:
- Воды на свете много - всю не перехлебаешь. Евсей понял намек, улыбнулся щелками:
неладно бы сегодня за рюмкой-то сидеть. Пятница. Грех великий. Ну да гости у меня не каждый день. - Он встал, пошел в задоски.
Егорша, потирая от удовольствия руки, толкнул Михаила в бок: дескать, учись, как дела делать!
На столе появился пузатый графинчик старинного литья, темная крынка с нечищеной картошкой, три луковицы.
- Хлебца сегодня нету. Не обессудьте.
- Нам не на мясо, - ввернул Егорша. - Можно и ниже средней упитанности.
Себе Евсей налил в граненую стопку - тоже старинного подела, а им - в толстые стаканы.
- Ну, будем здоровы. - Перекрестился, выпил, закусывать не стал - только ладонь приложил к губам,
- А у тебя это ловко, дядя Евся, - сказал Егорша. - Есть тренировочка.
- Вино надвое разделено, - уклончиво ответил Евсей. - Умному на веселье, глупому на вред.
- А старухи ничего? - продолжал задирать Егорша. - За штаны не берут? В разрезе религии?
- Не пытайте меня, ребятушки. Поздно меня переделывать. Я с малых лет ногами в земле, глазами в небе...
- Это как? - спросил Егорша.
- А, стало быть, так - духовной веры жажду.
- Ха, - ухмыльнулся Егорша. - Опеум.
- А ты откуда знаешь?
- Знаю.
- Ничего ты не знаешь. Ни я ничего не знаю, ни ты ничего не знаешь. Много ли птичка из моря выпьет? Прилетит, раз-раз клювиком, а море все такое же. Так и человек насчет знаньев.
- Смотря какой человек. Я, например...
Евсей быстро перебил Егоршу:
- А "я"-то последняя буква в азбуке. А почто? Скажи, коли все знаешь.
Михаилу все это было знакомо. Третий раз они с Егоршей заходили к Евсею, и третий раз Егорша задирает старика. Он недовольно крякнул.
- Ладно, хватит, - сказал Евсей. - Пущай ты все знаешь. Ты вот лучше скажи - у начальства близко, все ходы-выходы знаешь: хлопотать мне насчет пензии?
Егорша откинулся назад:
- Тебе? Пензия? А за что?
- Да ведь годы-то мои на семой десяток покатились. Сколько я еще топором намашу. Вишь, рука-то... - Евсей поставил на стол правую руку, согнутую в пальцах. Пальцы вздрагивали.
- Нет, - сказал Егорша. - Автобиография неподходяща. Поп.
- Да какой же я поп? Почто ты меня все попом-то обзываешь? Ежели я со старушонками помолюсь вместях, утешу какую ласковым словом, дак разве я поп? Попы-то все грамотные, службой кормятся... А я чем? Не тем же разве топором, что люди? Ну-ко, спроси у старух: взял ли я хоть у одной копейку?
Егоршу это не убедило. Он сказал, что не важно, как называть, поп или не поп, а факт остается фактом: антисоветский элемент.
Тут уж не выдержал Михаил. Какой же, к дьяволу, он, Евсей Тихонович, антисоветский элемент? Все-таки надо думать, что говоришь. А потом, добавил Михаил, возвращаясь к тому, из-за чего загорелся сыр-бор, может, Евсей Тихонович вовсе и не за себя хочет получить пенсию, а за детей? Так ведь, дядя Евся?
- Так-так, Миша, - живо закивал Евсей, - за детей. За Ганьку и Олешу. Два сына на войне головы сложили.
- Это другое дело, - сказал Егорша. Подумал, добавил: - Нет, все равно ни хрена не выйдет.
- Ну да! - возразил Михаил. - Все за убитых получают, а он что, не отец?
- Да что вы ко мне пристали? - начал злиться Егорша. - Я что, райсобес? Там, между протчим, тоже не дураки сидят. А ну-ко, скажут, предъяви документы, когда поил-кормил?
- Господи! - всплеснул руками Евсей. - Я уж злодей своим детям, да? Я не поил, не кормил? А кто же их поил-кормил? Кто? - И Евсей вдруг всхлипнул, размазал по румяным щекам слезы. - Мне и ребята свои против не говаривали.
- И зря, - сказал невозмутимо Егорша. - Из-за кого же они страдали? Я бы такому отцу прописал.
- Ладно, не будем об том говорить. То особо дело. Не ты мне прописывал. Федька Косой, в исполкоме сидел, уж как, бывало, не стращал! "Снимай крест, стриги волосы. В землю зарою!" А где теперь? Сам раньше меня зарылся. Злом человека, ребятушки, не наставишь. Зло не людям делаешь - себе. Мне мати-покойница, бывало, говорила: "Кабы зло, Евсейко, исделал да на небо улетел..."
Егорша ухмыльнулся:
- А на небо ты, дядя Евся, не очень рассчитывай. Там тоже с отбором принимают.
- Что пустое молоть.
- Не пустое. По твоей религии. Водочку любишь... - Егорша загнул палец.