- Вишь вот, Михаил Иванович понимает. Даром что годами от тебя не ушел. Ох, ребята, ребята, - вздохнул Евсей, - всего не перескажешь. Все прошел. А как дети свои выросли - и не видел. Уж когда домой вернулся, в сельсовете объявили: оба геройски погибли. За родину. - Евсей развел руками. - Не судьба. Федька, Федька Косой меня упек. Ох, зверь-человек, царство ему небесное. Уж как он, бывалоче, меня топтал да мял! И заданьем твердым обкладывал, и из лесу по месяцам не выпускал... А и зазря, как потом выяснилось. Тамошние власти поумнее - с меня и вину всю сняли. Не виноват, говорят, отец, а что по религии живешь, дак это твое дело. Закон дозволяет.
- Ну ладно, - важно, как если бы он вел собрание, сказал Егорша. - Этот вопрос для ясности замнем. А теперь давай антракт - чего-нибудь в части мурокурок. Ох, бывало, у нас в Заозерье на эти штуки Вася-ножовик мастак был. Как раз незадолго до войны из-за проволоки вышел. Этот самый знаменитый Беломор строил. Который еще на папиросах обозначен. Ну почнет живые картины на своем теле показывать да про этих мурок-урок рассказывать - заслушаешься. Такие, говорит, там шмары имеются - пальчики оближешь.
- А кто тебе сказал, что я за проволокой был? Да я, ежели хочешь знать, ни одного дня там не был.
Егорша аж затылком долбанул простенок - до того неожиданно было то, что сказал старик. Михаил, к этому времени начавший было томиться и позевывать, тоже вскинул голову.
- Нет, ребята, - после небольшого молчания снова заговорил Евсей, никаких шкурок-мурок и не видал. Я с ссыльным листом на чужбине был, да и то зазря. Тамошние власти, спасибо, разобрались, все права мне дали. - Евсей вдруг застенчиво улыбнулся, покачал головой. - А по первости-то тоже всяко было. Что уж скрывать. Я приехал в поселок на рождество. Зима, мороз, степь голая. И не то что лесины - кустика вокруг не увидишь. А мне и притулья нет. Как хошь живи. И насчет пропитанья тоже сказ короткий: кормись как знаешь. Да, так было-то. А потом, когда уезжал, - ох! Не то что все прочие - сам председатель уговаривал: не езди, говорит, отец. Оставайся у нас да обогревай людей теплом. Я все, вишь, печи клал. И до войны клал, и после, когда отпускную дали.
- Постой, - сказал Михаил, - а когда же тебе отпускную дали? Разве не после войны?
- Нет, нет, раньше. Еще на первом году войны, осенью.
- И ты остался там? Не поехал домой?
- Сообразил, что дома не коржики с медом, - вставил с ухмылкой Егорша.
- Да почто ты все меня в корысти-то винишь! - воскликнул Евсей. - Разве я по корысти живу? Людей надо было спасать от холода. Вот из-за чего остался.
- Че-го, че-го?
- Вот тебе и чего. Ты, поди, и не слыхал про то, что у нас за Волгу целые заводы перебрасывали? Нет? - Евсей от обиды повернулся к Михаилу. - Да-да, Миша, завод пересек мне дорогу домой. Я уж было совсем собрался, с людями простился. А тут вдруг к председателю зовут. Срочно. Ну, думаю, не судьба. Обо мне чего-нибудь перерешили. Нет, насчет завода. Завод вакуирован, на станцию привезли. Поселок надо строить. А мне, значит, чтобы печи класть. Нет, говорю, не могу, гражданин начальник. У меня дети есть. Я детей давно не видел. А тот и говорить не стал. Меня в санки - да на станцию. А на станции - о господи! Люди, люди. Женщины. Ребятишки плачут. Костры горят... Ну я и остался. Простите, Ганька да Олеша. Вы-то сейчас все же во тепле, в детском доме, а тут-то что будет, когда морозы падут?..
Егорша, свертывая цигарку, спросил с издевкой:
- Так. Значит, добровольно, так сказать, по сознательности остался?
- А уж не знаю как, а остался. Так своих ребят и не увидел. - Евсей опять всхлипнул.
- А может, господь бог внушил? А?
- Ну чего ты, понимаешь, в бутылку лезешь? - попытался урезонить Егоршу Михаил.
- А то! Он тут который час нам на мозги капает, а ты и вздыхаешь: вот, дескать, божий человек. А этот божий человек небось ряху наел. Ну-ко, кто у нас в Пекашине с таким зеркалом из войны вышел?
- Да что это, господи! - Евсей схватился руками за голову, расплакался. Зачем тогда ко мне приходить? Я тебя принял, я тебе почет оказал, а ты все мне поперек. Все лаем да пыткой.
Михаилу вдруг нестерпимо стыдно стало и за себя и за Егоршу. В самом деле, на что это похоже? Пришли, уселись за стол и давай отчитывать старика. Егорша, положим, завелся, - с ним это бывает. А он-то куда смотрит?
Он положил руку на плечо Егорше:
- Ты все-таки думай, что говоришь, голова еловая.
- Это ты думай! - Егорша резким движением сбросил с себя его руку. - Я в райкоме работал - закалку имею.
- В райкоме работал! Хоть за колесо райкомовской легковухи держался.
- Может, и за колесо, а тебя в бригадиры вывел.
- Что? Ты меня в бригадиры? Ты? На пол со звоном упал стакан. Михаил, рванув Егоршу на себя, вытащил из-за стола.
- Ребята, ребята! - закричал Евсей тонким, плаксивым голосом. - Что вы? Что вы делаете?
Затем, плача и охая, схватил их за шиворот, растащил по сторонам.
- Пусти! - злобно прошипел Егорша, вырываясь.
- Нет-нет, ребята, не пущу. Покайтесь друг другу, ну? Покайтесь, ладно? Что вы не поделили, что? Пришли ко мне друзьями, а уходите врагами. Разве можно так? - Евсей упрашивал, усовещивал их...
- Да пусти ты, мать твою так! - заорал Егорша, зверея.
Пальцы Евсея сразу разжались. Он закрыл глаза руками, застонал:
- Ох, ох, нехорошо, Егор. Матерное-то слово самое тяжелое. Грешишь против своей матери, против матерь-богородицы и против мать сырой-земли...
- Ладно тебе! Запричитал... - Егорша сдернул свою кепку с матицы, выбил о колено, надел.
- Оставайся! - крикнул он из-под порога. - Он тебя под свой крест подведет!.. - И так хлопнул дверью, что песок посыпался с потолка.
Михаил прислушался к шагам Егорши, сбегавшего с крыльца. Потом все затихло, и он услышал всхлипывание. Плакал Евсей. Плакал, как ребенок, обхватив руками голову.
Тускло горела коптилка.
- Ничего, - сказал Михаил. - Остынет маленько и вернется.
Они сидели безмолвно, тот и другой вслушиваясь в ночную тишину, и ждали.
Егорша не вернулся.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Кончался еще один год. Страна подводила итоги.
Завистью пухло сердце у Михаила, когда он по вечерам, заглянув в колхозную контору, натыкался глазами на центральную газету.
Где-то шумела большая жизнь, где-то жили крылатые люди-богатыри, которые ежедневно и ежечасно совершали подвиги во славу родины и красочно рассказывали о них в своих письмах и рапортах.
А что в Пекашине? Какая жизнь?
Снежные суметы вровень с окошками. Мутный рассвет в десятом часу утра.
Днем прочиликает, утопая в сугробах, стайка детишек, возвращающихся из школы, проскрипит воз с дровами или с сеном, еще покажется в своем ежедневном обходе очкастый Ося-агент, от которого, как от чумы, шарахаются бабы, - и вечер. Длинный вечер с дымной лучиной, с одной и той же заботой - что будем жрать завтра. Потом ночь. Хочешь - дави печную кирпичину, хочешь - смотри бесплатное кино: северное сияние. Хоть всю ночь. И со звуком. Проклятая Векша из себя выходит, когда в морозном небе за деревней начинают плясать и переливаться серебряные сполохи.
Нет, не о такой жизни мечтал Михаил...