- Уехала... - ширнула носом Татьянка и громко заплакала.
- Уехала? Как уехала?
- Петр Житов увез. Собирайся, говорит, ехать надо.
Вот так хреновина... Да как же так? Ведь они и не поговорили как следует...
- Давно уехала?
- Недавно... Мама провожать ушла...
Михаил кинулся вон из избы и едва не сбил в дверях мать.
- Бесстыдник! В кои-то поры девка домой выбралась, а он в лес укатил. На весь день...
- Да разве я знал? А у тебя-то кочан на плечах? Кой черт случилось бы - и завтра уехала.
- Не своя воля. По судам-то ей еще рано ходить.
- По судам! Так уж сразу и по судам. И ночью бы в крайнем случае отвез.
- То-то много ты к ней ездил. Девка без мала три месяца в лесу выжила бывал ли хоть раз?
Михаил сел на прилавок к печи, достал банку с махоркой. Махорочку - три пачки - привезла сестра. Не забыла, что надо брату. А он, выходит, как та скотина: ей сено в пасть суют, а она рогами да копытами. Но разве он для собственного удовольствия целый день убивался в лесу? Ведь хотелось как лучше. Сестра приехала, а чем кормить?
Рябчика он свалил с ходу в Поповом ручье. Обрадовался - вот, думал, какая везучая у нас Лизка: не успел в лес зайти, а уж оперился. А потом ходил-ходил, мял-мял лыжами пухлый снег, все ельники по занавинам выходил - никого. Вымер лес...
Михаил поднял голову, глухо спросил:
- Валенки-то у ей как? Целы? Это внимание с его стороны к сестре несколько смягчило мать. И она, затопляя печку, стала рассказывать, как Лизка ждала его целый день. "Никуда не вышла. Хотела по деревне пройтись - где тут? Брат с ума нейдет. И уж она, мое горюшко, попереживала. И в окошко-то глянет, и на крыльцо-то выбежит... А тебя все нету и нету - как скрозь землю провалился...
А как в сани-то стала садиться - еще же брат на уме: "Мама, кричит, привет Михаилу сказывай..."
Потом мало-помалу в разговор включились малые. Ах, ох! Лизка надела белое платье... Лизка вплела в косу красную ленту... Лизка играла с ними в жмурки... Лизка клевала мерзлую рябину - сладко...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Ненамного - всего на воробьиный скок прибавился день после Нового года. И солнце еще не грело - по-медвежьи, на четвереньках ползало по еловым вершинам за рекой. А повеселее стало жить.
В первых числах января в Пекашино приехал сын Трофима Лобанова - Тимофей.
Тимофей, можно сказать, восстал из мертвых, потому что с первых дней войны не было от него никаких вестей. И вот посмотрите: жив. Ну не чудо ли? А может, и наш где запропал? Может, зря оплакивали все эти годы как покойника?
Но, пожалуй, еще больше взбудоражил пекашинцев приезд Лукашина. Как? Зачем пожаловал? Неужели ради Анфисы?
- Нет, заради вас, - с издевкой говорил бабам Петр Житов. - Колхоз подымать приехал.
И вот как бывает: поверили бабы. А вернее сказать, кончилось у людей терпенье. Где это слыхано, чтобы человек круглый год задарма гнул хребтину, да еще и должником остался? А Першин так закончил хозяйственный год: стограммовка на трудодень и с доброй половины колхозников денежные вычеты.
Одним словом, на первом же собрании бабы завопили в один голос:
- Лу-ка-ши-на!
Толку из этого вопля, казалось тогда, никакого не будет, ибо всем давно известно, что такие дела не тут, не в деревенском клубе, бывшей церкви, решаются, а немножко повыше, да и Лукашина к тому времени уже в район на службу взяли.
А вот поди ты: услыхали, видно, бабий вопль наверху. Во всяком случае, в начале марта стало доподлинно известно: Першина из колхоза забирают.
2
Смена властей в деревне случилась в тот день, когда Михаил с Петром Житовым ездил по сено на Синельгу.
Конюх Ефим был без ума от нового председателя:
- Ну уж, ну уж, мужики, не видал, не видал такого человека! Все у меня выспросил, все вызнал, на конюшню зашел, в избушку заглянул. "Дедушко, говорит, почто у тебя печки нету? Разве, говорит, мыслимо это дело старому человеку без печки жить?.." - Ефим всплакнул.
- Давно он был здесь? - нетерпеливо прервал Ефима Петр Житов.
- Новая-то головка? А тольки, тольки до вас. И вот что вам, робята, скажу. Не домой, не к жене побежал, а в правленье. Прямехонько от конюшни да в правленье...
В правлении, однако, огня не оказалось. Петр Житов, злясь за свое легковерие (они даже сено с саней не свалили - вот как приспичило), выругался:
- Олухи мы с тобой, Мишка. Уж, кажется, жизнь мылит-мылит нас, а все без толку. Да и кой хрен сделается, ежели мы эту новую власть завтра увидим! Перемаемся как-нибудь ночь, а?
Он поднял кверху голову, посмотрел на все еще не потухшие в синих сумерках ледяные сосульки над окошками и вдруг предложил совсем противоположное тому, что только что говорил:
- Поехали на дом.
- Да неудобно. Что это будет, ежели все на дом попрутся?
Петр Житов возразил:
- Ну, ежели на дом нельзя, то это, скажу я тебе, тоже не председатель. Поехали.
Пришли они не вовремя. Это было ясно. У молодоженов - Петр Житов окрестил их так - происходил какой-то разговор. И разговор, судя по всему, серьезный, крупный. Лукашин стоял посредине избы в очень решительной, отнюдь не семейной позе: руки в карманах брюк, челюсти сомкнуты плотно, до впадин на щеках. На них с Петром Житовым глянул коротко, исподлобья. Одним словом, не скрывал, что ему не до них. А Анфису Петровну выдавали глаза. Когда она сильно волновалась, у нее моментально отливала от лица кровь, и поэтому глаза становились особенно темными и непроглядными. Как две проруби зимой.
Петр Житов толкнул Михаила в бок: смотри, мол, не у нас одних, грешных, семейные радости - и сказал, кивая Анфисе Петровне:
- Ты чего калишь мужика? Чем он тебе не угодил?
- Калю, Петя, не отпираюсь, - как всегда, прямо ответила Анфиса Петровна. - Видит бог, не хотела я, чтобы он стал председателем.
- А чего? Худо ли - деревней будет править. Сама небось правила.
- Правила. Всю войну правила. А чего выправила? Стали снимать - ни у людей, ни у райкома слова доброго для меня не нашлось.