Он встал на полную ступню - хромовые сапожки жалобно скрипнули - и вдруг опять вытянулся как струна: на этот раз ему почудился звук, похожий на всплеск воды.
В один миг, чиркнув подошвами по заледенелой дорожке, он перенесся к баньке, схватился за ствол березы, чтобы не скатиться вниз к ручью. Вот она, птаха голосистая!
У проруби, присев на корточки, полоскала белье девушка - в одном платье, без платка.
Жаркая, подумал Егорша. Но кто же это такая? Он-то по первости, когда услыхал частушку, подумал было на Раечку Клевакину. Та любит трезвонить про любовь. Но у Раечки волосы потемнее, а эта вон какая белая. Как куропатка.
Девушка в это время, отжимая белье, разогнулась, и лицо у Егорши перекосилось, как от изжоги: Лизка...
Вялым движением руки он смахнул прилипшую к щеке тонкую березовую кожицу, поискал глазами дятла, застучавшего за ручьем.
Дятел сидел на сухой березе - крупный, из генеральской породы, с красными лампасами. Работал разборчиво, с роздыхом. В одном месте долбанет - не нравится. Долбанет в другом... Наконец, подавшись к вершине, нашел, что надо, и стал закреплять хвост.
- Чего, как пень, выстал на дороге?
А, черт, эта еще малявка! Егорша раздраженно скользнул глазами по Лизке, поднимавшейся с корзиной белья вверх по узкой тропке, сделал шаг в сторону и рухнул по пояс.
Лизка захохотала:
- Каково в сапожках-то? Не форси, форсун. Выдумал в сапожках зимой ходить.
- Ладно, ладно, проваливай.
- А что?
- А вот то. Больно расчирикалась...
Выбравшись на тропку, Егорша выковырял из-за голенищ снег, отряхнулся, закурил.
Вечерело. Солнце садилось на ели за бараком, и небо там было багровое. Лизка, похрустывая снегом, развешивала белье у баньки. Красная косоплетка ярко горела у нее на спине.
Тоже мне, чудо гороховое, подумал Егорша с усмешкой, куда девки, туда и она. Ленту развесила.
Веревка между двумя березами была натянута высоконько, и Лизка всякий раз, закидывая на нее рубаху или портки, приподнималась на носки валенок, и старенькое ситцевое платьишко туго обтягивало ее небольшую фигурку.
А ведь она ничего, вдруг сделал для себя открытие Егорша. Ей-богу! И все на месте... Руки, ноги... Ах ты, кикимора...
Не спуская глаз с Лизки, он докурил папиросу, натянул поглубже на голову кепку.
- Белье-то принес? - спросила Лизка, когда он подошел к ней.
Егорша с прищуром, легонько покусывая губы, смотрел на нее.
- На вот, уставился! Я говорю, белье-то принес? - Лицо у Лизки раскраснелось, в зеленых глазах играло солнце.
- Руки-то не замерзли? - спросил Егорша.
- Чего? - удивилась Лизка и вдруг рассмеялась. - Да ты что, парень, рехнулся? - Она вынула из корзины мужскую рубаху, развернула ее и легко, с ловкостью опытной бабы кинула на веревку. - Вот чего выдумал! Руки замерзли... Да я сколько лет стираю. И дома, и здесь всех обстирываю.
- Смотри не простудись, - сказал Егорша.
- Сам не простудись. Может, замерз? Полезай в баньку. Она тепленная. Я только что белье стирала.
Егорша скосил прищуренный глаз на черные дверцы баньки с деревянным держаком, оглянулся вокруг.
План созрел моментально.
- Пойдем, палец поможешь перевязать.
- Палец? - У Лизки округлились глаза, когда она увидела бинт на его руке. - Где это ты?
- Ерунда. В лесу поцарапал.
- Порато? Болит?
- Временами...
- Ну ладно. Я сейчас. Подожди маленько. В баньке было тепло, сухо. Привычно пахло березовым веником.
Пропуская вперед Лизку, Егорша тихонько накинул крючок на дверцы.
- Иди сюда, к окошечку, тут светлее, - позвала его Лизка.
Он сел рядом с ней на скамейку, зубы у него стучали.
- Ну вот видишь, - сказала Лизка, - замерз. А я нисколечко. Весь день на улице в одном платье и вот нисколечко не замерзла.
- Горячая, значит.
- Наверно, - усмехнулась Лизка.
Она склонилась над его пальцем и начала распутывать бинт. Руки у нее были холодные, жесткие.
- Узелок-то еще не скоро и развяжешь. Топором надо разрубать. Кто это тебе затянул? Тося-фельдшерица?
- Ага...
- Ей бы не руки перевязывать, а возы с сеном. Правда, правда!
Белая Лизкина голова еще ниже склонилась над его рукой. В лучах вечернего солнца она казалась малиновой.
Егорша надавил сапогом на Лизкин валенок - не понимает, положил свободную руку на плечи - Лизка только рассмеялась:
- Что, обнесло? Да не бойся. Я еще не развязала. На вот, дрожит, как лист осиновый, а еще мужик называется.
Егорша перевел дух. Вот еще дура-то набитая! В жизни такой не видал. И тут, отбросив всякую дипломатию, он просунул ей руку под мышку, цапнул за грудь.