- Да разве с нас причитается, милой? - удивилась старуха. - В прошлом году, кабыть, с нас не брали, Осип?
Старик с невозмутимым спокойствием продолжал свое дело. Очищенную картошину он положил перед самым младшим внуком, погладил его по головке и взялся за следующую.
Мальчик постарше и девочка, вытянув шеи, не сводили глаз с дела.
- Хозяйка молодая где? - спросил Ганичев. Анна, дочь стариков, бойкая и миловидная девка, с которой Лукашин только что вернулся с лесозаготовок, ушла трушничать - собирать сенную труху по дорогам.
- Коза со вчерашнего ревет - нечего подать, - пояснила старуха и обратилась к Лукашину: - Сенца-то, Иван Дмитриевич, нам не дашь?
- Надо посмотреть, бабушка. Я месяц дома не был.
Старик к этому времени очистил вторую картошину и дал второму внуку. А девочка, сглотнув слюну, все еще ждала своей очереди.
- Пойдем... В другой раз зайдем... - сказал Лукашин на ухо Ганичеву.
Ганичев строго посмотрел на него и молча ткнул пальцем в свой список - в цифру "480".
Старуха, когда он назвал ей эту сумму, изумилась:
- Да что ты, милой! Откуда у нас такие деньги?
- Откуда? Могу сказать. - Ганичев не зря просидел три дня в правлении. В его списке против каждой фамилии были помечены доходы. - За сына пенсию получаете? - Ганичев загнул палец.
- Велика пензия. Сто сорок рубликов.
- Анна в лесу работает? - Ганичев загнул второй палец.
- Ох уж Аннина работа!.. Кажиный год по ребенку из лесу привозит. Это вот все найдушные, - кивнула старуха на детей. - За пять лет насобирала. А ноне, может, опять с грузом... Жила-жила сука, блюла-блюла себя, а тут ворота настежь раскрыла - слова не скажи...
Старика этот разговор, по-видимому, заинтересовал. Он положил недочищенную картошину на стол, прикрыл ее рукой, а вторую руку поднес к большому волосатому уху, потом вдруг нахмурился, посмотрел на картошину, подержал в руке, словно припоминая, что ему с ней делать, и отправил себе в рот.
У Лукашина не хватило духу взглянуть на позабытую девочку. Он встал и вышел из избы. Минут через пять вышел оттуда и Ганичев - мрачный, с сурово поджатыми губами.
Подписка началась скверно. Хитрость Ганичева с обходным маневром, как вскоре выяснилось, тоже не удалась. В одном доме их встретил увесистый замок. В воротах другого дома была приставка.
- Кто-то уже предупредил - брякнул, - сказал Ганичев, подозрительно разглядывая березовый колышек у железного кольца ворот.
- Да почему предупредил? - возразил Лукашин. - Время-то смотри где. Разве у людей мало своих дел?
- Дел... Сказывай про дела... - Ганичев потянул носом воздух, потом вдруг вскинул голову, быстрым, наметанным взглядом обежал заулок.
В конце заулка у жердяной изгороди стоял низенький, с односкатной крышей хлевок. Дверка у хлевка была прикрыта неплотно, и из щели шел пар.
Ганичев с неожиданной для его лет резвостью подбежал к хлеву, распахнул дверку:
- Вылезай! Не овца еще, чтобы в хлеву жить.
К великому изумлению Лукашина, из хлева выползла Парасковья.
- Я это ярку проведать пошла... Что, думаю, на работу не посылают - все утро у окошка просидела...
- Ясно, ясно... Только в следующий раз дверь пошире растворяй, а то задохнешься.
С Парасковьей хлопот не было. Она подписалась так, как было запланировано у Ганичева. А вот с Петром Житовым они попотели...
Петр Житов был в загуле - от него так и разило сивухой. Первые два дня он пил по случаю Майских праздников, потом подошли похороны Трофима Лобанова, - и как же было не почтить память старика?
На этот раз инициативу взял в свои руки Лукашин.
Петр Житов выслушал его не перебивая и, наверно, минуты две сидел молча, тупо уставившись на них своими мутными и красными с перепоя глазами. Затем скрипнул протезом в кирзовом сапоге, предупреждающе, как копье, выбросил его вперед и вдруг с неожиданным воодушевлением воскликнул:
- Прекрасно, прекрасно! Жена, сколько я наколотил трудодней в прошлом году?
- Триста пятьдесят, кабыть, - ответила Олена из-за ситцевой занавески.
- Так. А сколько в этом?
- Девяносто - то, неверно, есть.
- Девяносто! - Петр Житов поднял толстый обкуренный палец. - Это с января месяца, за зимнее время. Минус апрель, который выпал по причине месячника в лесу. Неплохо, товарищи? Не уронил Петр Житов честь инвалида Великой Отечественной, а?.. Все так трудятся в колхозах?
Ганичев ответил в том духе, что хорошо, дескать, трудишься. Стахановцем можно назвать.
- Ну, Петр Житов и в подписке будет стахановцем! Какая, товарищ Ганичев, самая большая подписка по району? А? К примеру, товарищ Подрезов, первый секретарь райкома?
- Это тебе зачем?
- А затем, что хочу, так сказать, по самым вышкам равняться. Оклада на два?
Ганичев после некоторой заминки хмуро кивнул.
- Так, на два... Первый секретарь... Ну а я, товарищ Ганичев, подписуюсь на три месячных оклада. Устраивает? И заметь: все плачу сразу, наличными. Жена, где у нас деньги? Чего прячешься от гостей?
- Не командуй! Сиди, коли нажрался...
- А-а, понятно, дорогуша, - с непонятной веселостью рассмеялся Петр Житов и кивнул на занавеску. - Сидит, как в капкане. По причине женской раздетости и недавнего кормления ребенка. Извиняюсь, Олена Северьяновна.
Он встал, достал с полки над столом измятую ученическую тетрадку и синий плотничий карандаш и начал что-то подсчитывать. Окончив подсчет, сказал:
- Пиши, товарищ Ганичев. Девяносто трудодней и тринадцать рублей пятьдесят копеек.
Ганичев принудил себя улыбнуться:
- А из тебя бы, Житов, неплохой артист получился.
- Думаешь?