Вот с этой самой минуты и началась по сути дела рыбалка. Все в сторону: червяка, овода, кобылку. Только голый крючок да твоя сноровка.
Величайшее терпение и выдержка требуются от рыбака, решившего взять рыбину зацепом. Сперва надо закинуть крючок в сторону, да так, чтобы не вспугнуть всплеском хариуса (осторожная, ух, осторожная рыба!). Затем крючок надо подвести из-под низа к брюху или к голове рыбины (лучше к голове, потому что большого хариуса за брюхо не вытащишь). Затем - подсек, вернее, ловкий рывок и крючок в теле рыбины.
Как будто несложно, особенно если весь этот процесс разложить по частям, а на деле немногим, очень немногим удается поднять рыбину зацепом. Непременно где-нибудь да сорвешься или раньше времени обнаружишь себя. Как быть? Зацепом можно взять рыбину только в светлый день, когда хорошо ее видно с берега. Но ведь ежели ты рыбину видишь, то и она тебя видит. Или по тени догадывается о твоем присутствии.
Михаилу, можно сказать, повезло. Берег обрывистый, старая развесистая черемуха над плесом, так что ни малейшей тени. И солнышко. Косым лучом высвечивает хариуса. Ну а насчет терпения беспокоиться нечего. Закален.
Над ним тучей висели слепни и комары, мураши проложили свои тропы по его белой рубахе, по телу, по сапогам (страсть сколько их оказалось на стволе черемшины, к которому он жался), а он стоял. Он не двигался. И медленно, сантиметр за сантиметром, подводил крючок к хариусу.
Вечернее солнце все больше и больше зажигало речку. Чешуя у хариуса стала золотой. И вот чудо - рыбина стала расти быстро, на его глазах, как если бы кто-то надувал ее изнутри.
Но Михаил ничем не выдал своего удивления. Не ахнул, не пошевелился. Жизнь у него была только в руках, а все остальное закостенело, задеревенело, и муравьиные караваны, беспрерывно сновавшие по нему вверх и вниз, едва ли теперь отличали его тело от ствола черемухи.
И все-таки, несмотря на всю свою собранность и величайшее внимание, Михаил не мог бы сказать, как хариус оказался на крючке. Что произошло в самый решающий момент: он ли сделал раньше подсек (ему казалось, что до рыбины оставалось меньше четверти), или хариус, метнувшись, напоролся на крючок, но только вода возле валуна вдруг заходила, забурлила, и тоненькое рябиновое удилище в его руках выгнулось дугой.
Рывок. Рывок. Еще рывок... Золотой сверкающий клин резал воду...
"Только бы выдержала леска, только бы выдержала леска", - твердил про себя Михаил.
Леска в шесть конских волосьев была явно не рассчитана на такую рыбину, и он, переступая по кромке обрывистого берега, осторожно и мягко, без малейшего надрыва выводил ее к травянистому мыску, на котором уже, с нетерпением поджидая хариуса, стояли ребята.
Леска выдержала. Не выдержала рыбья брюшина. Сорвался, дьявол, с крючка. У самого мыса сорвался.
От досады, от горя Михаил только что не рвал на себе волосы, а двойнята те просто расплакались.
И все-таки они не с пустыми руками вернулись к избе. С рыбой. Два хариуса-ножовика Михаил выдернул в следующем пороге, да там же, на плесе, три ельца, да еще каким-то чудом выбросили на берег налима ребята, порядочного, не меньше чем на фунт.
- Лиза, эво-то! Посмотри-ко! - звонко закричал Петька, едва они завидели избу, и высоко над головой поднял вязанку с рыбой.
- Да, - сказал Михаил, тоже не в силах побороть радостную улыбку на своем лице, - освежились. А я уж думал: Ося-агент все выбродил. Так, на авось кинулся. В те годы как ни приедешь на Синельгу - пусто. Не поешь рыбки.
- У него ведь летом отпуск, - сказал Гришка. - Летом он налоги не собирает. Вот он и шурует по речкам.
- Да, вот именно что шурует. Все до единой рыбешки, до единого ельца выест. Почище всякой выдры. - Михаил кивнул Федьке: - Есть елец на плесах. Вот ты и будешь нас подкармливать. Понял?
5
Садилось за избой солнце, и все вокруг: и березовые стволы у ручья, и ребячьи лица, и гнедой Лысан, позвякивающий колокольчиком внизу на пожне, все вокруг стало алым.
Хороший, ведренный день сулил закат. И на вёдро нацелился их доморощенный барометр: в струнку, во фрунт вытянулась тоненькая, оскобленная вересинка, воткнутая в щель стены.
Ребята, выйдя из-за стола, начали играть в перекличку с эхом. Приятное занятие, особенно на сытое брюхо. А они сегодня нагрузились основательно. Помимо молока, опорожнили котелок ячневой каши (не надо бы этого делать: кашу на пожне, как свет стоит, варят только после первого зарода, да так уж получилось - Лизка недодумала), затем - рыба. Рыбу сперва хотели засолить да поставить в берестяном туесе в ручей. До матери. А потом - ладно, ешь, ребята: не все худые зарубки должны быть в памяти, надо иметь и хорошие. В общем, понравилась такая страда ребятам.
Михаил, докурив цигарку, принялся насаживать ребячьи косы. Петька и Гришка с интересом присматривались, как он это делает.
- Тебя, между прочим, тоже касается, - кивнул Михаил малому, который в это время сам с собою играл около огня ножом-складнем. - Потом кем ни будешь, а это ремесло не повредит.
Тут Лизка от этих самых кос перекинула мостик в будущее - недаром Егорша прозвал ее заместителем по политчасти.
- Ну-ко, Федюха, скажи, - с живым любопытством спросила Лизка от стола (она прибирала посуду), - кем ты потом будешь?
Федюха насупился - и ни слова.
- На вот! - возмутилась Лизка. - Он и не думает.
- А надо думать, - поддержал Михаил начатый сестрой разговор. - Большие стали. Вот ты, Петро. Кем станешь, когда вырастешь?
Петька застенчиво переглянулся с Гришкой.
- Мы как ты.
- Что, как ты?
- Как ты потом будем.
- Голова! Далеко же ты собрался шагать! Ну а Григорий что скажет?
Лизка с усмешкой покачала головой:
- А чего спрашивать Григория? Раз уж Петька сказал, так и он. Они у нас какие-то - что один, то и другой. Как это у вас, ребята, выходит? Надо немножко каждому думать. Привыкайте. Потом жить порознь будете - не побежите друг к дружке.
- А мы вместе будем, - сказал Петька.
Михаил рассмеялся:
- Э, нет. Вместе все не получится: а как же, когда женитесь?
Лизка с укором посмотрела на него: дескать, о таких вещах можно бы и не говорить. Но Михаила не на шутку заинтересовал этот разговор. В самом деле что из них будет? Ведь вот - малые-малые, а вырастут когда-нибудь. Как они сами-то себе это представляют? Анфиса Петровна все ждала да мечтала, когда пряслинская бригада на пожню пойдет. А ведь настанет время, когда пряслинская бригада немного дальше, чем на пожню, пойдет. В жизнь пойдет.
И он снова стал допытываться у близнецов, кем они хотели бы стать, а когда те опять ответили, что хотят стать такими же, как он, Михаил покачал головой:
- Нет, ребята. Что я? Двадцать лет прожил, а что видел, где бывал? А жизнь, она огромная. И страна у нас огромная. Учиться вам надо. Мне вот не пришлось. И ей не пришлось. - Михаил кивнул на сестру.
Лизка вздохнула:
- До ученья разве мне было? Я, бывало, на уроке сижу, а на уме-то у меня корова. Есть ли трава? Да где ребята?
- Это о вас она, - сказал Михаил. - Так что потом вы жмите. И за меня, и за сестру выучиться надо.
- Татьяна у нас будет ученая, - сказала Лизка. - Вот уж эта выбьется в люди. Москва-девка! Где она теперь, рева?
При этих словах ребята посмотрели на малиновый ельник за Синельгой - в той стороне было Пекашино.
- Что, по дому заскучали? - спросил Михаил и, продолжая разговор, сказал: - Вы, ребята, в другое время растете. Все ладно, вам не придется в четырнадцать лет вставать из-за парты да в лес идти.
- Слушайте, что брат-то говорит, - наставительно сказала Лизка. Наматывайте себе на ус.