- А между прочим, ты знаешь, что я тебе скажу... - заговорил Михаил, в темноте нащупывая руку Ильи.
Слепящий свет ударил с крыльца по глазам. На этот раз на крыльцо вышла мать:
- Я не знаю, брат ты или не брат...
- Сейчас, сейчас, - поморщился Михаил. Он проводил Илью до воротец на задворках. И высказал-таки ему то, что только что пришло ему в голову.
- А знаешь, - сказал он, - здоровому-то мужику теперь тяжельше... Ей-богу! Я пацаном был - мне легче было...
Илья как-то поспешно, словно боясь этого разговора, сунул ему руку, сказал:
- Ладно, Михаил. Спасибо на добром слове. Мне, ежели говорить напрямую, лучше всего бы сейчас на лесопункт податься. Главное - Валентина поспокойнее была бы. А то ведь голова кругом: все пойдут в школу, а она, первая ученица, дома... Есть для меня место на Сотюге. Зовет Кузьма Кузьмич. Кузнеца ему надо. Да что об этом думать. Надо же кому-то и в колхозе работать...
Последние слова Илья сказал совсем тихо, с раздумьем, как бы с надеждой, что вот он, Михаил, возразит ему. Но как он мог возразить? Он - колхозный бригадир...
В третий раз скрипнули ворота на крыльце, и в третий раз кто-то вышел за ними. Кто? Не сам ли молодой князь, которого где-то на деревне, не то в клубе, не то у нижней молотилки, все еще чествовали и восхваляли бабы и девки?
Да, веселая историйка. Сестра замуж выходит, а его трясет от одного вида жениха...
- Михаил, Михаил...
- Лизка! Ее голос.
- Иду, иду!
И он лихорадочно, с удивившей его самого быстротой кинулся на голос сестры, как если бы та взывала к нему о помощи...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
1
Корову привели в четвертом часу дня, а вечером - еще не успели сгуститься сумерки - сели за стол.
Он, Михаил, говорил: подождем еще хоть недельку. Пускай Лизка хоть недельку походит в невестах. А кроме того, надо вообще время, чтобы собрать хоть мало-мальски сносный стол. Но Егорша - он теперь хозяин - заупрямился: нет и нет.
В задосках дружно выговаривали железные и деревянные ложки - ребята хлебали молоко от новой коровы. И молоко стояло перед ним - в старой, еще отцом заведенной алюминиевой миске. Но он не мог заставить себя притронуться к молоку. Не лезло ему молоко в горло, потому что из головы не выходила мысль, которая засела туда еще давеча, в ту минуту, когда они встречали новую корову: не за молоко ли он продает свою сестру?
К встрече коровы они готовились всей семьей. Ребята еще накануне наносили сухого мха и багульника для подстилки. Лизка с Татьянкой запасли свежей отавы, обмели паутину со стен запущенного двора. А сам он полдня отметывал навоз, вставлял стекло в порушенном оконце, поправлял ясли - Звездоня, бывало, если мать запаздывала с обредней, лихо работала рогами. Но и это не все. Лизка, с малых лет лучше его знавшая толк в скотине, заставила его раздобыть смолы и косяки ворот пометить смоляными крестами - так в старину-то делали люди. Не повредит.
И вот наконец ребята, с полудня дежурившие на крыше избы, возвестили: "Ведут! Ведут!"
Лизка первой выбежала из заулка, обхватила корову руками за шею и навзрыд заплакала...
Отчего она заплакала? От счастья, от радости? Оттого, что она семью спасла-выручила? А может, наоборот? Может, как раз в ту самую минуту, когда она увидела комолую красно-пеструю коровенку, которую вели на вязке Степан Андреянович и мать, может, именно в ту самую минуту она и поняла, какую беду с собой сотворила?..
2
- Горь-ко-о-о!
Петр Житов гаркнул. В одной руке зажата скользкая сыроега, в другой стакан с водкой.
Петра Житова привел Егорша, так как Илья Нетесов сказался больным. Со стороны невесты, если не считать старой Семеновны, гостей вообще не было. Бегал было перед самым застольем Михаил к Лукашиным, да не застал их дома.
- Горь-ко-о-о! Горь-ко-о-о! - гаркнул Петр Житов и требовательными, похабными глазами уставился на молодых.
Егорша не пошевелился, не выручил Лизку - а уж он ли не мастак по этой части?.. И Лизка встала. Лицо - заревом, а на груди полукружьем янтари. Из недозрелых, желтобоких ягод шиповника. И Михаил побледнел, когда эти бесхитростные, доморощенные янтари, для блеска натертые еловой серкой, коснулись кожаного плеча Егорши...
Мати, мати, что мы делаем?..
- Кушайте, пейте, гости дорогие.
Учтиво, по-старинному поклонилась Лизка направо и налево. И первый поклон Степану Андреяновичу. Тот прослезился, а когда Лизка назвала его татей, старик просто расплакался:
- Господи! С той самой поры, как Васильюшка убили, никто не назывливал меня так...
Ну, сестра, подумал Михаил, хоть со свекром тебе повезло...
В избу шумно, со смехом ввалились бабы и девки, и Лизка будто только этого и ждала. Встала, через стол поклонилась ему:
- Брателко родимой, Михаил Иванович! Уж и как мне звать-величать тебя... И за брата, и за отца ты мне был...
- Так, так, Лизавета, - одобрительно зашептали сразу притихшие бабы. Поклонись, поклонись брату. Верно, что заместо отца был...
И Лизка кланялась. И доморощенные янтари полукружьем свисали с ее худой, полудетской шеи. Но лицо ее было торжественно и даже величаво. И Михаил дивился: откуда она знает все свычаи и обычаи? Ведь, кажись, и свадьбы-то настоящей на ее глазах не было...
Прежней, домашней стала Лизка, когда разошлись люди.
В выстуженной избе - двери не закрывались весь вечер, все Пекашино перебывало у них - остались свои да Егорша (Степан Андреянович ушел домой загодя, чтобы приготовиться к встрече молодых). Все стояли под порогом. Егорша, бледный от вина и пляски, хмуро покусывал губы. Он был недоволен затянувшимся прощанием, потому что Татьянка обеими руками вцепилась в Лизку и ни за что не хотела расстаться с нею.
- Не отдам, не отдам Лизку! - вопила она.
И Лизка разговаривала, успокаивала ее и в то же время какими-то потерянными и тоскливыми глазами водила по избе.
И вдруг хлопнула дверь - вышел Егорша.
- Михаил, Михаил... - Ужас плеснулся в глазах матери. Наверно - худая примета.
Михаил выскочил на крыльцо:
- Ну чего ты... Не понимаешь...
Они впервые стояли рядом - зять и свояк.
За столом они не сказали друг дружке ни слова. Чокались молча, молча пили. И мать, и Лизка с тревогой поглядывали на него, на Михаила. А что он мог поделать с собой? Не вчера, не сегодня рассыпалась их дружба.
Яркая полоса света пала на крыльцо. Мимо, как в тумане, проплыло бледное, заплаканное лицо Лизки. Она спустилась с крыльца вслед за Егоршей.