— И как это черт его надоумил про идейное написать…
— Да… Теперь вот что: подождем, когда будут сходиться к заутрене, тогда и начнем.
— Хоть бы поскорей утреня начиналась, — сказал Саваоф, пряча от холода то одну, то другую руку в карманы, в которых он держал ламповый шар. — Вот этого черта навязали еще. Все руки об него обморозил…
Все стояли на пустой темной площади перед монастырем и приплясывали от холода. Из калитки дома напротив вышла было какая-то тень, но сейчас же шарахнулась обратно.
— Когда- ж заутреня-то начнется? Уж половина двенадцатого.
— Через полчаса. На пасху всегда в двенадцать начинается.
— Погреться бы куда-нибудь пойти, да неловко. Пойди у церковного сторожа спроси, когда начнется, а то что-то странно: полчаса до начала, а там еще никого нет.
Один из чертей, придерживая хвост, побежал к сторожке, постучал в окошечко, что-то поговорил через стекло, стараясь не попадать в полосу света, и вернулся.
— Вот это так угодили. Это получше идейного: утренято по-старому в двенадцать, а по-новому — в два часа начинается!..
— Тьфу!.. Ведь это околеешь тут до двух часов. Лошадь как на грех еще отпустили. Ноги вдребезги промокли. Пойдемте в сарай, что ли, погреться, там все-таки не так мокро.
Все, пробравшись в ворота стоявшего на площади сарая, отыскали ощупью впотьмах сваленную в углу прошлогоднюю солому и присели на корточках, сбившись для тепла в кучу.
— Вот как хозяин заглянет сюда с вилами… — сказал режиссер, — вот тебе будет представление!..
— Ах, черт! Вот устряпаДи штуку. Хоть бы один дьявол вышел. А ведь объявление небось все читали.
По площади кто-то проехал на телеге. Слышно было, как разбрызгивалась грязь, смешавшаяся со снегом. Потом телега вернулась обратно.
— Ребята, где вы? — послышался голос заведующего,
— Здесь…
— Утреня, оказывается, в два часа…
— То-то вот — оказывается…
— А я езжу по всей площади, ищу вас. Чтой-то вы сюда забились?
— Забьешься…
— Ах, черт, вот маху дали. Никто не пришел?
— Ни одной души. Тут нужно было музыку пропустить сначала, потом ребят накрасить всеми цветами, тоже Пропустить.
И чтоб места — ограниченное количество.
— Это верно… Замерзли небось?
— Еще бы не замерзли. Мокрые все, как собаки.
— Ну, садитесь скорей, нынче уж не стоит. Черти небось закоченели совсем. Будда, садись как следует, что ты все на корточках!
— Озяб очень…
Все стали молча рассаживаться на телеге. Вдруг послышался звон разбитого стекла. Кто-то плюнул и скаэайз
— Так!.. Чтоб тебя черти взяли!
— Что там?
— Державу разбил.
— Эх, тюря! Последний абажур…
— Ну садитесь, садитесь. Ой, черт, что это мокрое попало под сиденье?
— Это мой хвост, — сказал один из чертей.
— Так оторви его к дьяволу, что ж ты распускаешь его, когда и без того все мокрые.
Обратно ехали все молча. Только заведующий покачал головой и сказал:
— И как это меня черт угораздил, же понимаю.
— Что?
— Да вот ошибку эту допустил: про идейное-то упомянул.
Вечером, накануне пасхи, когда в пригородном селе допекались последние куличи, около Народного дома толкался какой-то народ, подставляли лестницы, что-то устраивали. А потом на фронтоне дома ярко вспыхнули красные электрические звезды.
— Что там такое? — спрашивали друг у друга редкие прохожие.
— Э, пустые головы… ребята все пропаганду свою устраивают против бога. Люди в церковь собираются, а они — чертте что.
— Наши мужики грозились, что ежели они будут безобразничать, то соберутся и искблотят всех.
— Ну, да слава богу, на нее, на пропаганду-то эту, внимапия никто не обращает: в прошедшем году ни одного человека не было; поездили, поездили да так и вернулись ни с чем. Хотели было перед церковью безобразие устроить.
— Нынче, кажись, чтой-то еще придумали. Гимнастику будут у всех на глазах делать, музыка будет…
На улице показался отряд мальчиков со знаменами и барабаном, направлявшийся к Народному дому.
Из калитки выскочила молодая баба в накинутом на голову платке.
— Тьфу ты пропасть, думала, солдаты идут, — сказала она.
Но все-таки остановилась посмотреть. Шедшие по краю мостовой прохожие тоже остановились и стали смотреть.